У нас на квартире стояли 5 молодых лейтенантов-моряков. Шутили, играли на гитаре, пели. Потом сказали: «Вот бы сейчас вареничков с картошкой поесть», принесли мешок белой муки, мать часть муки поменяла на картофель, лук, масло, и вот они все в шутках, прибаутках лепили вареники, затем сытно поели. В одно мгновение влетает в дверь их командир, капитан 3-го ранга и сказал: «Что, разве вы не знаете, что немцы прорвали фронт на акмонайских позициях, за мной!» Они схватили оружие, попрощались. Примерно 8—10 мая 1942 года один из них раненый в голову зашел к нам домой и сообщил, что три человека убито и один тяжело ранен. Попил водицы, от еды отказался, попрощался. Это известие охватило наши сердца скорбью, мать плакала, мы не знали, что делать, ведь погибли такие веселые, жизнерадостные, молодые ребята по 18—20 лет. Но в армии не все были такие героические патриоты. Я наблюдал, как солдаты «южной» национальности, их называли «ялдашами», бросив оружие, шли целыми вереницами, оставив фронт. Раненый лейтенант нам рассказал, что немцы разнюхали на каком участке фронта «ялдаши» заняли оборону, т.е. сменили моряков, этот участок обстреляли из минометов, и как только одного узбека убьют, они собираются вокруг убитого и молятся, а немцы такие скопления уничтожали артиллерией. В общем, все дрогнуло, несмотря на героическое сопротивление наших солдат, немец быстро продвигался к Керчи. Уже 14 мая к нам в лабиринты моряки привезли динамит и сказали бить токарные станки и что они взорвут все оставшееся. Прибежал я домой, матери дома не было, она готовила обеды военному начальству в лабиринтах под горой Митридат, примерно, где был горком партии. Я матери сказал, чтобы эвакуировалась, пока еще есть возможность, но она отказалась отправляться в неизвестность. Тогда я ей сказал: «приготовьте мне кусок хлеба, белье и я уеду, так как не могу больше видеть фашистов». Когда я собрался в путь, а мать оставалась с сестрой Тамарой, брата Славу мобилизовали и отправили в Моздок.
Мать согласилась бросить все и уехать на Кавказ. Что смогли взяли с собой остальное все бросили, кое-как добрались до широкого мола, перед которым было много «ялдашей». Немцы били по ним шрапнельными снарядами, много было убито и ранено. Все горело, гремело, свистело, скрежетом раздирало душу, город пылал в огне, все было в дыму и пыли. Народ, воспользовавшись безнадзорностью, начал грабить магазины, многие лежали раненые со своим награбленным – просили помощи, но никто не мог что-то сделать, чем-то помочь, каждый занимался своим делом. Наконец мы на молу. Но оказалось, что ни одного судна нет. Один военный бронекатер начал отходить от пристани и вдруг матросы заметили меня и закричали: «Так это же наш токарь Виктор!» Я им точил гребной винт и вал, спал возле станка, моряки помогали мне, питался я у них на камбузе. Через пять суток бронекатер был на боевом ходу, меня очень благодарили. И вот произошла встреча. Причалив, забрав нас, одновременно напрыгали человек 30 «ялдашей», катер взял курс на Тамань. Матросы, прощаясь с Керчью, говорили: «Мы еще вернемся, мы разобьем фашистов». Море было усыпано различными минами: донными, магнитными, плавающими. Мы шли в фарватере метрах в 500 от «наливника», который посредине пролива налетел на мину, взорвался и лег на бок. Люди плавали, кто просил помощи, кто шел на дно морское. Над головами постоянно летали немецкие самолеты, у них было полное преимущество в воздухе. На переправе Еникале все горело и грохотало. Постоянно, одна за другой группы Юнкерсов, прикрываемые несколькими Миссершмитами по 6—9 самолетов летели «волнами» бомбить скопление войск на переправе. Одна группа самолетов отбомбиться, разрядит пулеметные ленты, возвратиться на аэродром, тут же бомбит вторая группа, третья. Мысленно мы представляли, что на переправе скопилось много тысяч наших войск и техники. Машины сбрасывали с обрыва в море, плавсредств не хватало. Уже после войны рассказывал один лейтенант, как под руководством героического сержанта соорудили плот человек на 30, которые вместо весел гребли, кто доской, а кто не мог – рукой, многие были ранены. Он же рассказывал, как перед этим некоторые смельчаки прыгали на прорвавшиеся немецкие танки и закрывали им смотровые щели, чтобы остановить танк и затем расправиться с экипажем.
Меня моряки предупредили: «если мы подорвемся на мине и останемся живы, то надо плыть от тычки к тычке в сторону Таманского берега. Но я не знал, что если это случилось бы, то никто не мог бы доплыть до Таманского берега, так как течение от средней косы уносило все и вся в открытое Черное море. Такая участь постигла людей, которые переправлялись на противоположный берег кто в лодках, кто на плотах, кто на связанных бочках, а кто в деревянном корыте – все они погибли в Черном море. Мы продолжали плыть, мать с сестренкой находилась в камбузе, а я на палубе в готовности бороться за жизнь. Одолевала мысль: «Только бы не ранило» – во что бы то ни стало надо остаться в живых и бить фашистов за их нападение на нашу великую Родину и уже причинимые злодеяния. Пока мы плыли, моряки сбросили за борт человек 15—20 «ялдашей» за то, что они бросили фронт, а, значит, предали Родину и своих товарищей. Когда начало смеркаться, то мы наблюдали, как грохотало в Керчи и покрыло ее заревом, особенно на переправе. Позже мы узнали, что в каменоломнях осталось много солдат, сержантов, офицеров, которых впоследствии травили газами. Думаю, что эти 16 тысяч принесли бы больше пользы, если бы они погибли в открытом бою, все же уничтожили бы много фашистов и их техники. В общем – бездарная смерть их постигла. На Таманский берег мы прибыли ночью, т.е. поздно вечером, оставшихся «ялдашей» арестовал заградотряд, а мы решили переночевать в траншеях. Наутро двинулись в путь пешком на Новороссийск. Шли мы долго, останавливались в деревнях на несколько дней, помню в Старотиторовке, Ахтонизовке, примерно месяц мы шли вместе до Новороссийска. Сразу я пошел работать в порт токарем, выполнял военные заказы. Устроили нас в бараках, где оказалось много керчан. По моему предложению на крыше цеха мы выставили дежурных, в обязанности которых входило дать сигнал на услышанный прерывистый гул самолетов, это были немцы. Мы должны были выключить станки, электроэнергию и бежать в бомбоубежище или на курган. Много было бомбежек, много сгорело, разрушено, беды через край и здесь принес фашизм.
Несколько раз моя жизнь висела на волоске так, например, у меня был друг Игорь Козорез, с которым мы побежали укрыться от бомбежки и, если понадобиться, оказать помощь раненым. Налет самолетов продолжался, в убежище мы решили не прятаться, предпочитали находиться в какой-нибудь яме или воронке. Трагедия случилась на этот раз – мощное убежище на 300 чел. было разворочено прямым попаданием бомбы большой мощности. Нам пришлось раскапывать завалы и грузить куски человеческого мяса на подошедшие машины. Из 300 человек, набитых в убежище, остался жив один мужчина. Так нам был предоставлен шанс остаться в живых. Другой раз, во время бомбежек мы бегали на курган, где прикрывались от осколков сверху жестянками, пробегали мимо столовой, в которой никого не оставалось, на плитах варилось, жарилось, мы на свой страх и риск хорошо подзаправились. И вот один раз, во время бомбежки, нас выбежало из цеха семь ребят, в столовую заскочило четыре человека, возвращаясь с Игорем с кургана, мы увидели вместо столовой огромную воронку, на дне которой было метра два воды. Так смерть еще раз прошла мимо нас. Хочу рассказать еще об одном случае. В порту стояло два эшелона – один с промтоварами, а другой – с продовольствием, которые были приготовлены для спуска в море, охраняли их четыре узбека. Однажды началась бомбежка, насчитали 98 самолетов, мы, воспользовавшись тем, что часовые разбежались, бросились к эшелону с продовольствием. Вскрыли холодильник. Помню, палками колбасы и рукой закрыл голову от осколков взял ящик сливочного масла и круг голландского сыра, с колбасой во рту, ведь мы забыли, когда это видели, выбежал из порта. Видел, как работяги обнаружили цистерну со спиртом. Один мужик вскочил на цистерну и закричал во все горло так, что через грохот, рев моторов самолетов был слышен его призыв: «Спирт, братва!» Открыл люк, хотел набрать спирту и только мы увидели его пятки, другой выскочил на цистерну, снял брючный ремень, зацепил котелок и тут же стал пить спирт и наливать, во что попало подбежавшим мужикам. Правильно говорят: «пьяному море по колено», не обращая ни на какие ревы моторов, свист бомб, продолжали черпать спирт из цистерны. Когда я вернулся в барак, то услышал, что песни льются во всю, ребята набрали спирту и подчивались им.
