Мало-помалу опять завязались оживленные беседы между гостями. Склирена встала и оставила пир, но долго еще не смолкал его веселый шум. Вино рекой лилось в золотые кубки: звездное небо виднелось между занавесами, и ароматный дым из курильниц на серебряных треножниках легким облаком висел в воздухе.

После ярко-освещенной палатки пира очутившись на темной террасе, Склирена долго вглядывалась в сумрак ночи. Потом она спустилась по широкой лестнице в сад и пошла по мощенной мраморными плитами дорожке.

Ярко горели звезды; воздух благоухал цветами; неподвижно стояли черные кипарисы. Склирена шла торопливо, но не от одной быстрой ходьбы неровно стучало ее сердце.

Кто-то стоял у поворота дорожки; Склирена узнала одного из своих управителей.

— Это ты, Прокопий? — спросила она.

— Я, августейшая, — отвечал управитель.

Сердце ее упало.

— Ты один? — вырвалось у ней.

— Нет. Он здесь — вон на той скамье. Я купил его.

Она вздохнула свободнее и быстро пошла вперед.

— Встань; августейшая госпожа идет, — сказал Прокопий, вслед за ней подходя к белой мраморной скамье. Стройная тень Глеба поднялась и выпрямилась перед подошедшими.

— Здоров ли ты? Хозяин ничего не сделал тебе? — быстро спросила Склирена. — Ты — мой раб теперь. Я купила тебя.

Он с изумлением всматривался в лицо стоявшей перед ним новой госпожи; он знал этот голос.

— Боже мой! — всплеснув руками, воскликнул он наконец. — Это ты «августейшая»! Ты — моя госпожа!

Удивлением звучали слова его, но Склирена не заметила в них той радости, которую она ожидала встретить.

— Разве ты не рад?

— Нет… я рад. Мне легче работать для тебя, чем для того…

— Твоя работа будет не тяжелая. Ты поступишь в отряд телохранителей. Тебя сейчас отведут в твое помещение, а завтра ты получишь новые одежды, шлем, латы, оружие и начнешь учиться своим обязанностям… Я буду иногда видеть тебя.

Будущее казалось ей светлым и сияющим. Легкий ветерок шелестел листвой, издали доносился ласковый ропот волн Пропонтиды.

— Ну, теперь можешь идти, Прокопий! — обратилась она к стоявшему в почтительном отдалении управителю. — Отведи его к этериарху.

Она опустилась на скамью, где Глеб сидел до ее прихода, прислушивалась к удаляющемуся звуку их шагов, и никогда, кажется, не дышалось ей так легко и свободно. Дворец более не казался ей тюрьмой; напротив, ей чудилось теперь, что весь мир заключен в его стенах, под его куполами, что каждый лист дремлющих под звездным шатром деревьев шепчет что-то новое.

На другой день Глеб был зачислен в дружину варягов и облекся в установленную одежду. Глядя на него, трудно было подумать, что лишь день назад он был простым рыбаком и впервые облачился в блестящий наряд царского телохранителя. К нему необычайно шел и яркий плащ, красивыми складками наброшенный поверх лат, и шлем, придававший мужественное выражение его юношескому свежему лицу; ремни сандалий ловко охватывали его ноги. Можно было подумать, судя по непринужденности, по врожденной грации его движений, что он с детства носил этот наряд. Только иногда им овладевало смущение, и природная застенчивость сказывалась в чертах его, в румянце, ярко вспыхивавшем на щеках.

Блеск и роскошь царского жилища поразили бывшего рыбака. Новые товарищи водили его по дворцу, показывая разные диковины, и изумлению Глеба не было границ перед бесконечными рядами зал, пестротой и яркостью мраморов и мозаик на их стенах, красотой галерей и колоннад.

Священный, Богом хранимый дворец, окруженный как крепость стенами, находился — близ св. Софии и отделялся от нее лишь внутреннею площадью, форумом Августеоном. Дворец состоял из множества отдельных зданий, соединенных колоннадами, внутренними дворами-атриумами, террасами и переходами. Каждый император пристраивал новую церковь, залу или внутренние покои; это был целый лабиринт построек, лишенный однообразия и фасада, заключенный в неприступных стенах, как кремль русских царей, как сераль султанов. Над массой построек возвышались золотые купола церквей, башни, порталы и колоннады, смело выступавшие кверху.

Помещение телохранителей находилось на первом внутреннем дворе, на который гордо выступала знаменитая Сигма — главный портал священного дворца, украшенный колоннами фригийского мрамора. Двор этот носил название таинственного фиала Сигмы; весь окруженный колоннадой, он был мощен мрамором, и фонтан посреди его бил из массивной золотой раковины в серебряную чашу бассейна.

Направо от таинственного фиала Сигмы находились дворцы Дафнейский и Халкейский, с примыкавшею к ним церковью Св. Стефана и Кафизмою, дворцом императорской трибуны, откуда монархи, не выходя из стен укрепленного дворца, в виду всего народа присутствовали на играх в ипподроме.

Целый ряд зал тянулся за Сигмой; там, к длинной галерее сорока мучеников примыкала Жемчужина, помещение Склирены, и Кенург, внутренние покои царя; там же, среди множества церквей и молелен, высился Хризотриклин или Золотая палата с ее смелым куполом, с мозаичным образом Спасителя, проходя мимо которого из своих покоев, всегда, согласно обычаю, останавливались на молитву многие поколения императоров.

Кругом по террасам спускались к морю тенистые сады, с бассейнами, фонтанами, статуями, часовнями и беседками, с дивными видами, там и сям развертывающимися на Пропонтиду.

Глеб скоро познакомился со всеми уголками царского жилища; он пригляделся к его сказочной обстановке; его перестали удивлять массивные троны из литого золота, двери с серебряными барельефами, оклады икон, блистающие дорогими каменьями, мозаики, шелковые и пурпурные занавесы, пушистые восточные ковры.

Но нелегко было привыкнуть к складу придворной жизни. Особый и странный мир представлял этот огромный блестящий двор, с его шутами и евнухами, с бесконечными интригами и вечным страхом ссылки, темницы и пыток, — вся эта смесь золота с грязью и развратом, утонченной образованности с грубым невежеством и суевериями…

Почти месяц жил уже Глеб во дворце, когда накануне Троицына дня начальник отряда телохранителей, отдав различные приказания по случаю предстоящего назавтра большого выхода царя в св. Софию, отозвал в сторону Глеба и еще одного совсем молодого телохранителя — Михаила Алиата.

— А вас двоих, — сказал он им, — этериарх велел отправить к Хризотриклину на выход императора. Поздравляю вас, — вполголоса прибавил он.

— С чем ты поздравляешь нас? — спросил Алиат.

— Как с чем?! Это большая честь быть позванным к Золотой палате со всем синклитом. Притом я полагаю, что вас ожидает царская милость: может быть, дадут назначение или произведут в чин.

— В чин… в какой чин? — снова спросил Алиат.

— В какой — право не знаю; вероятно, в какой-нибудь не слишком большой. Едва ли тебя сделают завтра же кесарем или севастом. Впрочем, — махнув рукой, присовокупил начальник, — нынче все возможно, тем более, что у тебя немало знатной родни, а твой товарищ, — кивнув головой на Глеба, прибавил он, — определен к нам самою августейшею Склиреной.

И начальник телохранителей отошел от них, продолжая отдавать приказания.

— Завидует… — шепнул Алиат Глебу, — ведь его-то самого не часто приглашают к Хризотриклину. А мне уже давно обещана награда: только что это будет?

Почти на рассвете папия (ключарь), в сопровождении этериарха и дежурных, открыл одну из трех дверей священного дворца, выходивших на Сигму, главный его портал. Был еще первый час утра (по нашему счету — около шести часов утра), и заутреня только что отошла в церквах. Но, несмотря на раннее время, целая толпа придворных ожидала уже открытия дверей. Тут же, между колонн Сигмы, равнялись телохранители и этерии (дружинники), которым предстояло разместиться по внутренним залам или сопровождать царя на выходе.