Ричер не стал с ней спорить.

– Да, но вопрос в том, насколько хорошо они искали. Одно нам известно наверняка: Кивер был в этом номере, а потом в какой-то момент ушел. Существует три возможных варианта его ухода. Первый: он отправился по какому-то совершенно невинному делу, которое позже стало не таким невинным. Второй: неизвестные люди под возмущенные крики выволокли его отсюда. И, наконец, он сидел себе на кровати и обдумывал то, что сумел узнать, и вдруг неожиданно все куски головоломки встали на свои места, он вскричал: «Вот дерьмо!» – вскочил и помчался к телефону-автомату в универмаге, чтобы, не теряя больше времени, позвонить в «девять-один-один». Только он туда не добрался.

– Не добрался? В каком смысле?

– В том смысле, что пропал. Скажи мне, где и почему, и я откажусь от других теорий.

– Ни один из перечисленных тобой вариантов того, как он мог покинуть номер, не означает, что мы можем найти здесь что-то полезное. Нечто, пропущенное другими.

– Не согласен. Я думаю, третий вариант дает нам некоторую надежду. Представь ситуацию под знаком «Вот дерьмо!». Ты потрясена, потому что вдруг поняла, что тебе угрожает опасность, причем такая серьезная, что нужно как можно быстрее бежать к телефону. Но там ты будешь на виду. Телефон-автомат совсем не то же самое, что мобильный за закрытой дверью номера. Ты себя выдашь. А теперь это рискованно. И у тебя появляется мысль оставить какую-то подсказку или знак. Ты пишешь записку и прячешь ее. Затем идешь звонить.

– Но не успеваю.

– Так говорит математика. Иногда.

– Записка спрятана так надежно, что ее никто не сумел найти. Но не настолько, чтобы мы не смогли ее отыскать. Если она вообще есть. Если работает третий вариант и не произошло нечто совсем другое.

– Мы имеем дело с последовательностью из двух моментов под знаком «Вот дерьмо!», – возразил Ричер. – Иначе просто не может быть. Сначала совсем небольшое открытие, накануне, после чего он попросил тебя о помощи. Потом уже более серьезное, и он отправился звонить копам.

– Оставив сначала записку.

– Я думаю, такой вариант вполне жизнеспособен.

Когда Ричер обыскивал комнату, он всегда начинал с самой комнаты, а не с ее содержимого. Те, кто прячет, и те, кто ищет, склонны не брать во внимание физическую структуру помещения, которая нередко дает множество возможностей. Особенно если речь идет о листке бумаги. Стоящую под окном систему отопления всегда можно вскрыть, и в девяти случаях из десяти там оказывается пластиковый кармашек, предназначенный для хранения бумаг; часто это инструкция по эксплуатации или гарантийный формуляр, внутри которых находчивый человек может спрятать дюжину листков бумаги.

Если в комнате имеется кондиционер, там непременно есть решетка, которую легко снять. Еще очень удобно прятать документы в раздвижных дверях, а на потолках обязательно найдется съемная панель, на случай если потребуется какой-то ремонт. В шкафах иногда делают двери гармошкой, и никто никогда не смотрит на их внутреннюю часть. Иными словами, вариантов великое множество.

Затем идет мебель: кровать, две прикроватные тумбочки, мягкое кресло, стул из столового гарнитура, стоящий около письменного стола, сам стол и маленький комод.

Они посмотрели везде, но ничего не нашли.

– Наверное, попробовать все-таки стоило, – сказала Чан. – В каком-то смысле я рада, что мы ничего не нашли. Это оставляет надежду на лучшее. Я хочу, чтобы с ним все было хорошо.

– А я бы хотел, чтобы сейчас он был в Вегасе с девятнадцатилетней красоткой. Но до тех пор пока мы не получим от него открытку, мы вынуждены считать, что его там нет. Поэтому будем сохранять бдительность, – сказал Ричер.

– Он был копом и специальным агентом. Как далеко отсюда до универмага? Что могло с ним случиться по дороге?

– Примерно двести футов. Мимо кафе. Многое могло произойти по дороге.

Чан промолчала.

Ричер испачкал руки, двигая мебель и прикасаясь к поверхностям, которые протирали не слишком регулярно, поэтому отправился в ванную комнату и открыл воду, чтобы их вымыть. На раковине лежал новый кусок мыла, все еще в упаковке. Светло-голубой, с полосками и золотой этикеткой. Не самое худшее место из тех, в которых Ричеру довелось побывать. Он снял и скомкал обертку. Мусорная корзина стояла слева под туалетным столиком, довольно глубоким, и чтобы в нее попасть, требовалось определенное мастерство. Ричер отправил туда обертку, потом вымыл руки, отметив, что поначалу новое мыло было жестким, но почти сразу стало лучше. Он вытер руки чистым полотенцем, и тут заговорила его совесть. Он наклонился проверить, попала ли брошенная им обертка в корзину.

Не попала.

Корзина была круглой, похожей на короткий цилиндр, и засунута в левый угол, а это означало, что за ней имелось небольшое пространство. Обычно на такое никто не обращает внимания, особенно горничные со шваброй в руках. Уж, во всяком случае, не за чаевые в два доллара. В общем, такое место становится памятником неудачных бросков.

Их оказалось три.

Одним из снарядов, не достигших цели, была скомканная упаковка от мыла, брошенная Ричером, еще влажная. Другим – более старая версия ее же, только совершенно сухая. Видимо, от предыдущего куска.

И потрепанный листок бумаги вроде тех, что носят в карманах.

Листок оказался жестким и квадратным, со стороной в три с половиной дюйма и одним потрепанным углом. Его определенно вырвали из блокнота для заметок или чего-то похожего. Ричер уже видел такие раньше. Листок, сложенный вчетверо, судя по всему, провел в кармане месяц или даже больше: он был потертым и с неровными углами. Джек догадался, что его бросили в сторону корзины, возможно, двумя пальцами, как в фокусе с картами, но он отлетел слишком далеко и приземлился на «ничейной земле».

Ричер развернул и аккуратно разгладил листок. На внешней стороне, если ее можно было так назвать, ничего не оказалось, если не считать грязи и бледного голубого пятна – скорее всего, от заднего кармана джинсов.

Джек перевернул листок.

На внутренней стороне, если ее можно было так назвать, он обнаружил запись, сделанную поспешно, шариковой ручкой. Скорее нацарапано, чем написано. Телефонный номер и слова «двести смертей».

– Это почерк Кивера? – спросил он у Чан.

– Не знаю, – ответила она. – Я не видела ничего, что он писал от руки. Да и образец не самый лучший. Так что мы не можем быть ни в чем уверены. Думай как адвокат. Не только Кивер жил в этом номере. Листок мог оставить кто угодно. И когда угодно.

– Конечно, – не стал спорить Ричер. – Но, предположим, записку написал Кивер. Что это может быть?

– Что? Возможно, заметки, которые он сделал во время телефонного разговора в своем кабинете, точнее, гостевой спальне. Может быть, первый контакт или последующий звонок. Высокие ставки, двести смертей, телефонный номер клиента или независимого свидетеля. Или источника дополнительной информации.

– Почему он его выбросил?

– Потому что позднее записал информацию в другое место, подробнее, и бумажка стала не нужна. Возможно, он стоял перед зеркалом и рассматривал себя, как обычно делают люди. Возможно, выбросил старый бумажный платок и взял новый, проверил карманы. Может, он не надевал эти брюки некоторое время.

Междугородный телефонный код был 323 и Ричер сказал:

– Лос-Анджелес, верно?

– Либо мобильный телефон, либо городской, – кивнув, подтвердила Чан.

– Двести смертей можно квалифицировать как серьезную угрозу.

– Если это написал Кивер. И если записка имеет отношение к делу, которым он занимался. Нельзя исключать, что это мог быть кто угодно и когда угодно.

– Кто еще мог находиться в городе и написать про двести смертей?

– А кто сказал, что так было? Даже если Кивер написал записку, речь может идти о каком-то старом деле. Или вообще о другом. Или какой-нибудь принципиальный адвокат год назад выдвинул обвинение против машин «Скорой помощи»? И вообще двести смертей в этом городе – такое просто невозможно. Двадцать процентов населения? Кто-нибудь обязательно обратил бы внимание. Тут не требуется частный детектив.