– Да, – сказал Лунев, чтобы хоть что-то сказать. – И видимость, наверное, ни к черту была.

– Возможно. Но в одном я уверена: Дима был абсолютно трезв.

«Какая теперь разница? – подумал Лунев. – Трезвый, пьяный. Кто-то ехал домой и не доехал. А кто-то ждал сына и не дождался. Смерти безразлично, хорошие мы или плохие. Она всех гребет под одну гребенку. Может, водки взять? Сижу один, как сыч, от себя тошно».

– Жаль парня, – произнес он вслух и вовремя удержался, чтобы не бросить взгляд на часы.

– А уж мне-то как жаль. – Клара Карповна тяжело поднялась с кресла и принялась застегивать пальто. – Но я не для того зашла, чтобы портить тебе настроение. Я с деловым предложением.

– Да? – Продолжая думать о водке, Лунев поплелся за гостьей в прихожую.

– Как я уже говорила, Дима Горелов работал охранником в моем детском доме, – сказала она. – Теперь, как ты понимаешь, место освободилось. Зарплата, конечно, не самая высокая, но есть льготы, и проезд в городском транспорте бесплатный.

Запотевшая бутылка водки еще разок сверкнула перед мысленным взором и исчезла. С некоторым изумлением Лунев почувствовал, что обрадовался. Впервые за долгое время.

– Если льготы, то я согласен, – выпалил он, улыбаясь. – Что там у вас? Молоко бесплатное? Форменная тужурка?

Клара Карповна шутливого тона не приняла. Она очень серьезно относилась к работе и дала понять это суховатыми, почти официальными выражениями, в каких пригласила Лунева в детский дом-интернат для слепых детей, называвшийся почему-то «Парус». Объяснила, как добраться, назначила время, попросила не опаздывать. И лишь после того, как формальности были выполнены, позволила себе прежние участливые нотки:

– Как ты вообще, Андрей? Не очень тебе одиноко?

«Хоть волком вой», – подумал он, а слова произнес другие:

– Все в порядке, Клара Карповна, привыкаю помаленьку. Спасибо вам за заботу.

На том и расстались.

Впоследствии Лунев не раз раскаялся в том, что принял предложение соседки. Дело было даже не в том, что этот шаг привел его на край гибельной бездны, в которую он заглянул и ужаснулся тому, что увидел. В первую очередь Лунев пожалел о принятом решении потому, что оно причинило ему моральные страдания. Детдом «Парус» оказался не тем местом, где можно было просто выполнять свои служебные обязанности, ни о чем больше не тревожась. Каждый день, проведенный здесь, заставлял сердце сжиматься от тоски и боли.

Едва переступив порог этого заведения, Лунев столкнулся с его питомцами и понял, что собственные его несчастья вовсе не так велики, какими представлялись прежде. Он как-то позабыл, что за дети живут и воспитываются в «Парусе». Ожидая, пока закончится совещание в кабинете Заведующей Шубской К. К. (как значилось на изрядно облупившейся дверной табличке), Лунев побродил по коридору и от нечего делать заглянул в игровую комнату (ее дверь тоже была снабжена соответствующей надписью). Он увидел крохотного мальчугана без штанишек, который яростно размахивал горшком, охаживая им такую же маленькую девочку, присевшую на корточки и закрывавшую голову руками. При этом оба хранили молчание, только сопели и пыхтели, не привлекая к себе внимание отвернувшейся воспитательницы в белом халате. Кажется, она рассказывала детям сказку о трех поросятах, заодно пытаясь объяснить, как они выглядят.

А мальчик без штанов тем временем потерял отползшую девочку и в поисках жертвы натолкнулся на Лунева. Бац! Увесистый пластмассовый горшок с перепачканным днищем врезался в подставленную руку Лунева.

– Спокойно, – сказал он мягко. – Не надо меня бить.

– Надо! – возразил мальчик и замахнулся опять.

Больше всего Лунева потрясла даже не его беспричинная ненависть, а полное несоответствие свирепого выражения детской мордашки пустым, безжизненным, широко открытым глазам, устремленным туда, куда не было дано проникнуть обычному человеческому взгляду. Лунев, инстинктивно схвативший мальчугана за запястье, почувствовал странную смесь отвращения и ошеломляющей жалости. Скорее всего, он отпустил бы маленького дебошира и позволил бы ему колотить себя грязным горшком, сколько тому вздумается, но, к счастью, на выручку пришла воспитательница.

– Хватит, Гена, хватит, – произнесла она увещевающим тоном, оттаскивая питомца от Лунева. – Дядя хороший.

– Плохой, – убежденно возразил Гена. – Он мой папка. Его убить нужно.

– Это не папа. Просто дядя.

– Я у вас работать буду, – зачем-то сообщил Лунев и рассердился на себя за заискивающие нотки в голосе.

Он не был виноват перед мальчиком Геной. Или все-таки был? Иначе откуда это чувство вины, мешающее дышать?

– Правда? – обрадовалась воспитательница и, глядя на Лунева, умудрилась заметить, как девочка в лимонном платье вытащила из кармана обмылок, собираясь попробовать его на вкус. – Нельзя, Эллочка, – сказала она, мягко отбирая мыло. – Это несъедобно, животик заболит. Эллочка у нас умница, – сообщила она Луневу. – Аккуратная, старательная. И ориентируется хорошо. Сама дорогу находит в столовую, в спальню, правда, Эллочка?

– Молодец, – похвалил Лунев, морщась из-за своего приторно-фальшивого тона. – Так держать!

– Что держать? – спросила девочка, и он почувствовал себя полным кретином.

Дети – их было в комнате около двадцати – уставились на него в ожидании ответа. Они не видели, но они смотрели! Лунев почувствовал себя насекомым, проткнутым булавкой. Бормоча что-то невнятное, он поспешил ретироваться и, к своему облегчению, обнаружил, что Клара Карповна освободилась. Закончив краткий инструктаж, она сняла очки и сказала, устало потирая переносицу:

– Что ж, поздравляю, Андрей, с вступлением в наш маленький дружный коллектив. Но синекуры не обещаю. Трудно у нас, трудно. Сейчас не то что при «совке», как теперь принято называть Советский Союз. К нему можно относиться по-разному, но одного у СССР было не отнять: там о несчастных заботились. Существовали специализированные предприятия для слепых, общежития, система обучения. Согласна, жизнь у них и тогда была не радостная, но все же упорядоченная, обеспеченная. Государство по мере возможности защищало слепых. А сейчас кому они нужны? – Она покачала головой. – Слава богу, Ангелина Эдуардовна про нас не забывает. Ее фамилия Мягкова, она создала благотворительный фонд «Энджелс Харт», помните, я вам рассказывала?

– Да, было что-то такое, – согласился Лунев.

– В планы компании входит строительство нового корпуса за городом: река, сосновый бор, чистый воздух. – Клара Карповна мечтательно зажмурилась и потянула носом, словно уже ощущала аромат хвои. – А пока нам просто финансами помогают, оборудование помаленьку подбрасывают: компьютеры с брайлевской клавиатурой[2], фильмы с тифлосурдпереводом[3]. У Мягковой есть выход на министра экономического развития. Обещают поставить нас под особый контроль.

– Отлично, – кивнул Лунев и неожиданно, не сдержавшись, зевнул.

Он сделал это с закрытым ртом и вовсе не потому, что ему была безразлична судьба питомцев «Паруса», но получилось некрасиво. Нахмурившись, Клара Карповна нацепила обеими руками очки и сухо произнесла:

– Впрочем, я, кажется, заговорилась. Вы ведь нанимаетесь к нам охранником и не обязаны принимать наши проблемы слишком близко к сердцу. – Она особо выделила голосом местоимение «вы», давая понять, что в стенах своего учреждения предпочитает официальную манеру общения. – Завтра с утра можете приступать к своим служебным обязанностям.

– Напрасно вы так, Клара Карповна, – упрекнул Лунев. – Я ведь к вам работать пошел, а не в какое-нибудь казино. И детишек ваших мне очень жалко, честное слово. Я за них…

Он не договорил, понимая, что всякие возвышенные речи неуместны в этих стенах.

– Спасибо, Андрей. – Приблизившись, Клара Карповна мягко прикоснулась к его предплечью. – Я рада, что не ошиблась в вас. Мы все делаем здесь важное дело… богоугодное, как сказали бы в старину. Некоторые недоумевают: зачем возиться с отверженными, которых никто нигде не ждет, которые все равно будут отброшены на обочину жизни? А мы возимся и будем возиться! Потому что кто-то должен этим заниматься. Нельзя бросать несчастных и слабых на произвол судьбы – это было бы бесчестно.