– Минутку. – Лунев со второй попытки попал рукой в карман, заключив, что успел прилично набраться, о чем тут же забыл. – Шубская? – Хлопая глазами, он уставился на светящийся дисплей мобильника. – Кто такая Шубская? А, моя соседка, Клара Карповна… И что ей надо?

– Ты будешь играть или нет? – занервничал Кшиштоф.

– Налей ему, – посоветовал довольный собой Северин.

Лунев взял стакан и поставил на стол, чтобы не раздавить судорожно стиснувшимися пальцами. «СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ, АНДРЕЙ, – гласило послание. – МАМА ПРИ СМЕРТИ».

Чья мама? Лунев поискал рукой стакан, опять взял, опять оставил в покое. Речь шла не о маме соседки с верхнего этажа. О его собственной.

«При смерти», – подумал Лунев и встал. Палатка поляков выглядела непривычно маленькой, грудастые девки на плакатах вызывали не больше эмоций, чем манекены, разбросанные на песке.

– Ты что? – спросил Кшиштоф. – Хотя бы мизер закончим.

Лунев быстро склонился над ним, поднял, встряхнул, бережно опустил обратно.

– Мать заболела, – сказал он. – У тебя есть мать?

– Нет. – Кшиштоф помотал головой и залпом выпил луневский джин. – Умерла. Три года назад. Иди, Лунь. Черт с ним, с мизером.

– Эй, так не пойдет! – возмутился Северин, вставая.

Его нос торчал так вызывающе, что Лунев поспешил отвернуться и покинуть палатку. Утром он стоял перед командиром навытяжку и слушал все, что тот пожелал сказать по поводу досрочно разрываемого контракта.

– Все премии и бонусы бабуину под хвост, – закончил командир прочувствованную речь. – Это ты хоть понимаешь?

– Это понимаю, – подтвердил Лунев, после чего признался: – А больше ничего.

– Домой звонил? – сменил тон командир, суровое лицо которого внезапно оплыло, как обмякшая в тепле свеча.

– Не отвечает мать. В больнице, наверное. – Лунев поднес ко рту кулак, чтобы откашляться и избавиться от сипения в голосе. – В реанимации.

– Так чего ты тут стоишь? – рявкнул командир. – Бери мою машину – и в аэропорт, живо. Контракт разрываем, но новый я с тобой всегда готов заключить. Куда обращаться, помнишь?

Лунев кивнул.

– Ну так иди, иди!

Он пошел, потом побежал. В голове было пусто. Там, в пустоте, то и дело высвечивались страшные, полные безысходности слова: «Мама при смерти… Мама при смерти… Мама при смерти…»

Внизу расстилалась темная равнина облаков, на краю которой догорал огонь заката. Самолет шел на посадку. Вечерняя мгла за бортом была густой и вязкой, словно фиолетовая гуашь. Поскрипывая при падении в воздушные ямы, «Боинг» стремительно терял высоту. Звуковой сигнал напомнил пассажирам, чтобы они пристегнули ремни. Проворно проскользнув между рядами кресел, бросая дежурные улыбки по сторонам, стюардессы скрылись за задернутыми шторами.

Лунев напряженно смотрел в темноту за иллюминатором, прислонившись плечом к прохладной стенке. Он наблюдал за мерным покачиванием крыла самолета с красными огоньками по краю. Ему вспомнилось, как когда-то в детстве он волновался: не могут ли крылья отвалиться из-за того, что ненадежно приделаны? Теперь он знал, что если бы они не тряслись, то отвалились бы еще при взлете. Также теперь ему было известно, что у некоторых моделей «Боингов» крылья могут отклоняться больше, чем на семь метров.

Но сегодня Луневу было не до конструкции самолета. Не волновала его и статистика авиакатастроф, потому что он давно забыл, что такое страх смерти. Да и вообще, единственное, о чем он мог сейчас думать, так это о предстоящей встрече с матерью. После долгого перерыва очень сложно возобновить общение даже с самым близким человеком. Мысли о том, что мать находится в слишком тяжелом состоянии и разговор может вовсе не состояться, Лунев гнал от себя, как будто они были способны навредить маме.

Наконец крохотные городские огоньки, приближаясь, стали стремительно увеличиваться. Уже можно было различить дороги, фонари и посадочную полосу. Сверху зимний город был похож на черно-белое фото. Снег покрывал все, кроме автомобильных трасс, остававшихся черными и блестящими. Даже с высоты птичьего полета Лунев ощущал холод, исходивший от города, как будто тот совсем был не рад возвращению блудного сына.

Толчок от соприкосновения шасси с бетоном заставил сердце Лунева взволнованно забиться в груди: ну вот он и дома! Мать, ослабевшая после болезни, наверное, отдыхает, поэтому первым делом следует позвонить Кларе Карповне. Уже скоро. Мучительно долгий перелет из далекого аэропорта Майо-Майо закончился. Осталось пройти паспортный контроль и получить багаж.

Как только Лунев оказался в аэропорту, его руки как будто сами набрали номер Клары Карповны. Она подняла трубку после второго гудка, словно ждала его звонка.

– Алло! – ответил ее усталый голос.

– Клара Карповна?

Лунев двигался вперед, автоматически следуя по аэропорту за мужчиной в синем пуховике.

– Андрей? – В голосе Клары Карповны послышалась жалость.

– Да, это я. Вы мне писали, что мама больна. – Лунев встал в очередь за синим пуховиком. – Я вернулся, так что завтра буду на месте.

– Андрей, – произнесла Клара Карповна после тяжелого вздоха, – твоя мама умерла.

– Что? – Лунев уставился невидящим взглядом куда-то вдаль. – Здесь шумно, говорите, пожалуйста, громче.

– Твоя мама скончалась. Сегодня были похороны, – повторила Клара Карповна, повысив голос. – Острая ишемия сердечной мышцы.

– Вы же говорили, что она болеет! – Лунев сорвался на крик, не обращая внимания на людей, с любопытством разглядывающих его. – Как это «умерла»?

– Андрей, успокойся, – произнесла Клара Карповна твердо, но ласково. – Несколько недель назад у нее был инфаркт, но потом ее состояние стабилизировалось.

– Как это произошло? – тихо спросил Лунев и вышел из очереди, потирая ладонью покрасневшие глаза.

– Твоя мама возвращалась с прогулки, когда это случилось. Врачи говорят, она даже не успела ничего почувствовать. – Голос Клары Карповны звучал мягко, почти заставляя поверить, что смерть может быть благом. – А это, знаешь ли, большой подарок судьбы – умереть без мучений.

– Да, – прошептал Лунев, опустив руку с телефоном, откуда все еще доносился голос Клары Карповны. – Подарок…

Он сунул телефон в карман и присел на корточки, пряча лицо в ладонях. Он не замечал шума аэропорта и спешащих мимо людей. Все ушло на самый задний план. Сейчас для Лунева не существовало ничего, кроме огромной пустоты внутри и безмерного чувства вины, поглотившего его в один миг.

Когда Лунев наконец покинул аэропорт, он чувствовал себя опустошенным и усталым, как после самого трудного боя в своей жизни. Он подошел к первому попавшемуся такси и, усевшись позади, произнес безучастным тоном:

– На железнодорожный вокзал.

В этот момент Лунев был неспособен думать о том, какую цену заломит столичный бомбила, пользуясь его состоянием. Не получалось и сосчитать, сколько денег осталось после покупки авиабилета. Все, что мог Лунев, – это смотреть в забрызганное грязью окно. Он видел снег в оранжевом свете энергосберегающих фонарей, ссутуленных пешеходов в капюшонах, неутомимо спешащих куда-то даже в столь поздний час, обледенелые стволы черных деревьев, буксующие в грязных сугробах машины, провисшие провода и темные провалы арок.

После африканских джунглей и болот весь этот пейзаж выглядел нелепо. Когда такси остановилось на светофоре, Лунев заметил одинокого черного пса, перебегающего дорогу с опущенной головой. Среди заснеженных улиц чужого города он почувствовал себя таким же лишним и ненужным, как этот бродячий пес. Лунев бросил взгляд на свои руки: темные от загара, они как-то несуразно торчали из рукавов куртки, напоминая о совсем иной жизни. Чтобы убедиться, что все происходящее не сон, он несколько раз сжал и разжал кулаки. Нет. Это был не сон. Это была явь, будь она проклята.

Временами она исчезала, сменяясь воспоминаниями, мысленными образами и просто отупляющей тоской. Временами всплывала опять, и тогда Лунев обнаруживал, что расплачивается с таксистом… глядит на табло с расписанием поездов… наклоняется к окошку железнодорожной кассы… стоит в вагоне поезда, несущего его в родной Славногорск…