– У тебя от боли бред, должно быть. Это единственное оправдание той чуши, что ты несешь.

Дженни глянула на меня, и я тут же прикрыл пах руками. Не мог исключить того, что она схватит телефон и запустит им аккурат мне меж ног.

– Это ты меня только что идиоткой назвал? – тихонько спросила она.

Мне, в натуре, тут же надо было бежать без оглядки… потом развернуться и стрелой лететь вон из больничной палаты по коридору, пока не нашлась бы палата с больными сплошь в коме, которые криком бы меня не выдали.

– Если кто ходит как утка и говорит как дурка, тогда – да, да, назвал, – браво ответил я ей, упираясь кулаками в бока.

Ошибка номер два.

Через две секунды мобильник Дженни врезался мне в пах, у меня вырвался громкий стон, а руки сами собой схватились за пострадавших.

– Сыр с галетами! Больно же! Дурочка, «Билли Мэдисон» – это первый фильм, который мы посмотрели вместе. И он величайший фильм всех времен. Мы никак не могли назвать нашего сына иначе, как Билли. У нас уже есть Вероника, названная в честь пылкой учительницы героя, мисс Вероники Вон. Нам нельзя оставлять нашу дочь зависшей в одиночку. Подумай о детях, – убеждал я. – Сделай это ради детей.

– Меня ты больше не любишь, да? – заныла Дженни, слезы полились у нее по щекам, и она обхватила голову руками.

Иисусе милостивый, что происходит прямо сейчас?

Я бросился к койке, схватил ее, плачущую, в объятия.

– Милая, я, конечно же, тебя люблю. Успокойся, – сказал ей.

– КАТИСЬ ТЫ НА ХЕР СО СВОИМ УСПОКОЙСЯ! Я СИЖУ В ЛУЖЕ ВОДЫ ИЗ СВОЕЙ ЖЕ МАТКИ! – заорала она.

Я постарался сдержаться, в натуре постарался, но – не сумел. Меня всего передернуло. Всего-то делов – околоплодные воды. Вода из ее матки. Она в ней сидит. Маринуется в маточной жидкости.

И вопит:

– О БОЖЕ МОЙ! ТЫ ЧТО, ВЗЯЛ ДА СХОХМИЛ СЕЙЧАС?

Я принялся неистово головой трясти: «Нет», – но ущерб уже причинен.

Тут заявился анестезиолог, катя перед собой тележку с лекарствами, и я только что не умолял его всадить ей побольше чего угодно. Я в тот день, должно быть, в натуре, онемел от мозгов до самого низа, еще до того, как все пустил к едрене-фене.

Врач позволил остаться мне в палате на время анестезии, и, позвольте вам заметить, ничто не способно подготовить к виду иглы длиной с твою руку, которую втыкают твоей жене в позвоночник. А поскольку она на самом пике схваток, то только и способна, что вздохнуть, когда игла в нее входит.

До тех пор, пока я рта не открыл.

– Ничего себе иглища, едрена-вошь, – только и молвил.

Дженни глянула на меня, набычилась, волком смотрит. Ну, насколько могла, ведь большой живот согнул ее всю до крайности, а сестра ей на плечи налегала, как могла.

– А ну как она чуточку левее попадет и тебя ни с того ни с сего паралич разобьет? – спросил я в ужасе.

– Заткни… пасть, – выдавила из себя Дженни.

После того как анестезия угнездилась, где ей положено, я еще раз убедился, что в нашем договоре есть пункт, по которому клиника признается виновной и я вхожу в число ее совладельцев, если мою жену парализует. Уж коли суждено мне до самой смерти кормить ее протертым горошком да задницу подтирать, так хоть богатым буду.

– Тебе больше никогда не захочется секса со мной, – рыдала Дженни. – Я вот-вот через дырку, куда ты свой пенис совал, человечка вытолкну, и тебе никогда больше не захочется туда снова соваться.

Почему, боже, почему? Почему вбила она себе в голову эту картинку? Не было у меня с ней в сексе никаких проблем, когда она Вероникой была беременна. Никогда не было меж нами всех этих глупиздей типа: «О нет, если я малышу больно сделаю или он мой член увидит?» А сейчас? О Иисусе Милостивый, это для меня конец.

– Ну что за глупости! Зачем тебе говорить такое? – спросил я, нервничая.

Может, затем, что это правда. Человечек прокладывает себе путь по этому каналу, и мне что, полагается не испытывать страха по этому поводу?

Семь часов спустя Билли криком возвестил о своем появлении на свет, а меня вырвало в мусорную корзину около койки.

Теперь мне надо как-то убедить жену, что я не страшусь ее влагалища. По крайности, больше не страшусь.

Я его укокошу. Богом клянусь, я зверски убью своего мужа.

За неделю до рождения Билли Дрю в голову пришла грандиозная мысль: хорошо бы завести котенка. Что-то маленькое, о чем заботиться и чем освежить нам память, даром, что три года уже, как было у нас что-то маленькое для забот. Только когда он говорил «нам», «у нас», то на самом деле имел в виду «мне», «у меня».

Само собой, кошечка, Мисс Липпи, названная в честь чокнутой училки из «Билли Мэдисона», миленькая и симпатичненькая, любит, когда мы сворачиваемся калачиком в постели на ночь, тереться розовым носиком о мой, только она еще и какает больше, чем средний человек. В жизни не видела такого количества какашек от существа столь маленького и миленького. Была б она приблудной кошкой, я бы решила, что она падали где-то наелась, вот и заболела, но Мисс Липпи никуда из дому не выходит. Она в прямом смысле слова домашняя кошка. Я собиралась даже ветеринара вызвать, выяснить, нормально ли такое и не умирает ли кошка от какой-то какашливой болезни. Уже совсем собралась по телефону звонить, когда Дрю наконец-то признался, что это он несколько раз кучами валил в кошачий лоток, чтоб посмотреть, на что это похоже.

А я выгребала КОТЯХИ МОЕГО МУЖА! Вы хоть как-то сечете, насколько это НЕЛАДНО?

И все же даже это не причина, почему прямо сейчас я хочу его укокошить, пусть и должно бы быть. Вот, мало того что у меня трехлетняя дочь, четырехмесячный сын, муж и котенок, так сегодня Дрю заявился домой со щенком.

ЩЕНКОМ!

Ведь, знаете ли, почему бы не накинуть к моему перечню еще одно? Нет, правда, вдобавок ко всему тому дерьму, которое я вывожу, просто лакомством будет подчищать и еще за кем-то. Веронику с Дрю мне уже пришлось к унитазу приучить, могу теперь еще попробовать приучить и пса. Может, с ним и полегче будет.

Пришлось мне не только отбить у Дрю охоту какать в кошачий лоток. Вскоре после того, как мы с ним поженились, пришлось отучать его писать на деревья перед домом. А это было задолго до того, как у нас дети появились, не говоря уж о щенке. Он утверждал, что моча полезна для деревьев, она помогает им расти быстрее. У наших соседей красивейшие высокие деревья, и Дрю все время видел, как их черный лабрадор задирал на деревья ногу, вот и решил, что пейзажной красоте у дома соседи обязаны своей собаке. Счесть не могу, сколько раз, выглядывая в окна, я видела, как Дрю, «помогая нашим деревьям расти», стоял, держа член в одной руке, а другой приветственно помахивая проезжавшим мимо машинам. Дошло до того, что мне пришлось все время глаз с него не сводить. Как только он начинал ногами сучить да на стуле елозить, я знала: ему надо в туалет. Приходилось хватать его за руку, тащить вверх по лестнице, ставить напротив унитаза и говорить: «Здесь писай! Писай тут и прямо сейчас! На улицу ты НЕ пойдешь, ты меня понял?» Месяца три ушло, прежде чем он привык направляться к лестнице, а не к входной двери, чтобы пописать.

Сейчас Дрю крепко спит рядом со мной, я же последние два часа вся извертелась, стараясь поудобнее устроиться на постели, где кроме нас расположились еще и Мисс Липпи с нашим щенком гончей Ролло Сторожихой. Пока котенок шипит на щенка, а тот в страхе скулит, я лежу и молча замышляю, как убью Дрю, а мои друзья-подруги помогут мне припрятать тело.

– Святые угодники, да перестань ты скулить, – сонно бормочет Дрю. – Тебе что, выйти надо?

Я приподнимаюсь на локтях, силясь разглядеть Дрю в темноте. Различаю только очертания его садящейся фигуры, чувствую, как заходила кровать, когда он откидывает одеяло и встает.

– Она только что гуляла, – говорю ему тихо, полагая, что он имеет в виду Ролло, которой надо в туалет. Я ее с час назад выносила на улицу, а поскольку собачка не лезет на меня и лицо мне не лижет, я решаю: значит, ее выгуливать ни к чему. Однако Дрю то ли полуспит, то ли ему все до фонаря, только он бормочет что-то про то, что сейчас его черед собаку выгуливать. Я спорить не собираюсь, ведь коль скоро он приволок эту псину в дом, не посоветовавшись прежде со мной, так может и в туалет ее посреди ночи отнести, черт бы его побрал.