— То, что ты захочешь, — прошептал я ей на ухо.

Она замолчала и на несколько мгновений закрыла глаза. Потом, когда она вновь открыла их, они были полны любви, кротости и грусти:

— Слушайся своей матери, если она тебе напишет…

И она поднялась, чтобы выйти. Я удержал ее:

— Ты не говоришь то, что думаешь, Конча.

— Говорю. Видишь, как я каждый день позорю моего мужа… Только, клянусь тебе, когда я буду умирать, прощение твоей матери будет для меня значить больше, чем его прощение…

— Ты получишь прощение от всех, Конча. И даже благословение папы.

— Ах, если бы господь мог тебя услыхать! Но господь не услышит нас, он никого не услышит!

— Мы поручим все дону Хуану Мануэлю — у него такой зычный голос.

Конча стала в дверях, подобрав шлейф своего монашеского одеяния. Она огорченно покачала головой:

— Ксавьер! Ксавьер!

Я подошел ближе:

— Ты уходишь?

— Да, завтра я приду.

— Завтра все будет так же, как сегодня.

— Нет! Обещаю тебе, что приду…

Она пошла по коридору и потом тихим голосом позвала меня оттуда:

— Проводи меня… Такие страшные пауки! Только не говори громко. Тут спит Исабель.

И в темноте этой, похожая на привидение, она показала мне запертую дверь, из-под которой был виден свет.

— Что, она спит со светом?

— Да.

Я на минуту остановился и обнял ее. Потом сказал:

— Видишь!.. Исабель не может спать одна… Так давай последуем ее примеру!

Я взял Кончу на руки, словно маленькую девочку. Из тишины прозвучал ее смех. Я донес ее до дверей ее спальни, которые были открыты во мрак, и простился с ней на пороге.

В изнеможении я лег спать и все утро слышал сквозь сон беготню, смех и крики двух маленьких девочек, игравших внизу, на террасе. Три двери комнаты, в которую меня поместили, выходили туда. Спал я мало, на душе было тягостно, мысли путались. И когда в этом состоянии я заметил, что девочки остановились возле одной из моих дверей и стали кричать на балконах, кошмар зеленоватым оводом закружился в мозгу моем, словно прялка, вокруг которой суетились три парки. Вскоре мне показалось, что девочки ушли. Они действительно пробежали мимо трех дверей. Чей-то голос позвал их из сада. Терраса опустела. Охваченный тяжелым сном, который мучительным образом парализовал мне волю, я смутно догадывался, что мысль моя блуждает по темным лабиринтам, и слышал гудение того осиного гнезда, где рождаются дурные сны, навязчивые мысли, вздорные и нелепые, проносящиеся в неистовом плясе. В наступившей тишине на террасе раздался звон бубенчиков, и весело залаяли собаки. Низкий, протяжный голос откуда-то издалека звал:

— Ко мне, Карабель!.. Ко мне, Капитан!..

Это был аббат Брандесо, явившийся во дворец после мессы, чтобы засвидетельствовать свое почтение моим благородным кузинам.

— Ко мне, Карабель! Ко мне, Капитан!

Конча и Исабель прощались со святым отцом с террасы:

— Прощайте, дон Бенисио!

Аббат отвечал им, сходя по лестнице:

— Прощайте, сеньоры! Идите скорее в комнаты, ветер холодный. Ко мне, Карабель! Ко мне, Капитан!

Вдали показались резво бежавшие собаки. Тогда среди полной тишины раздался вдруг томный голос Кончи:

— Дон Бенисио, завтра вы служите мессу у нас в часовне! Пожалуйста, не забудьте!..

На это низкий, протяжный голос прогудел:

— Не забуду!.. Не забуду!..

И речь его долго еще звучала из глубины сада, сопровождаемая звоном бубенчиков и похожая на григорианское пение. Потом обе сеньоры попрощались еще раз. И низкий, протяжный голос еще раз прогудел:

— Ко мне, Карабель! Ко мне, Капитан! Скажите господину маркизу де Брадомину, что несколько дней назад, когда мы охотились с Сумильером, мы целый выводок куропаток нашли. Скажите, что, как только время придет, поедем стрелять их. Только Сумильеру об этом ни слова, если он вдруг во дворец явится. Он мне по секрету сказал.

Конча и Исабель прошли мимо трех дверей. Голоса их звучали сладостно и свежо. Терраса снова погрузилась в безмолвие, и эта тишина окончательно меня разбудила. Сколько я ни старался, уснуть я больше не мог. Я позвонил в серебряный колокольчик, который в полумраке спальни блестел на старинном, покрытом малиновым бархатом столе своим благородным церковным блеском. Пока я одевался, на зов прибежал Флорисель. Спустя некоторое время я снова услыхал голоса обеих маленьких девочек, возвращавшихся вместе с Канделарией с голубятни. Они несли оттуда пару голубей. Девочки оживленно разговаривали; старая служанка говорила им, словно рассказывая сказку, что если голубям подрезать крылья, их можно будет пустить разгуливать по дворцу.

— Когда матушка ваша была такой, как вы, она очень любила так делать.

Флорисель открыл три выходивших на террасу двери, и я вышел туда позвать дочерей Кончи, которые прибежали поцеловать меня, неся каждая по белому голубку.

Увидав их, я вспомнил о небесных дарах, ниспосланных маленьким инфантам, жизни которых наполняют своим благоуханием «Золотую легенду» подобно лилиям геральдической лазури. Девочки спросили меня:

— Не знаешь, это не на твоей лошади на рассвете лантаньонский дядя уехал?

— Кто это вам сказал?

— Мы пошли к нему, а там все было открыто — двери, окна, постель не убрана. Канделария сказала, что видела, как он уехал. Флорисель — тоже.

Я не мог сдержать смех:

— А ваша мать об этом знает?

— Да.

— И что она говорит?

Девочки нерешительно переглянулись. Они плутовато улыбнулись друг другу, а потом вместе вскричали:

— Мама говорит, что он с ума сошел!

Канделария позвала их, и они убежали подрезать крылья голубям, чтобы пустить их разгуливать по залам дворца; они хотели играть так, как маленькой любила играть бедная Конча.

В залитой светом вечерней истоме, когда стекла балкона золотились от солнца, а голуби летали над нашими головами, Исабель и девочки говорили о том, чтобы поехать вместе со мной в Лантаньон узнать, как добрался туда дядя дон Хуан Мануэль. Исабель спросила:

— Это далеко отсюда, Ксавьер?

— Не больше лиги.

— Значит, мы можем пойти пешком.

— А маленькие не устанут?

— Они отличные ходоки.

Девочки, запыхавшись, сияя от радости, закричали обе вместе:

— Нет! Не устанем! В прошлом году мы в Пико-Сагро ходили и не устали.

Исабель посмотрела на сад:

— Кажется, вечер хороший будет.

— Кто знает! Тучи дождевые.

— Да, только они, верно, стороной пройдут.

Исабель верила, что тучи окажутся достаточно галантными, чтобы не помешать нашей затее. Мы разговаривали с ней, стоя в амбразуре окна, глядя на небо и на поле, в то время как девочки хлопали в ладоши, чтобы голуби испугались и взлетели. Обернувшись, я увидел Кончу; она стояла в дверях, совсем бледная, губы ее дрожали. Она посмотрела на меня какими-то не своими глазами: в них было волнение, гнев, мольба. Прижав руки ко лбу, она проговорила:

— Флорисель сказал мне, что вы в саду.

— Мы там действительно были.

— Вы словно прячетесь от меня.

— Да, у нас тут заговор, — улыбаясь, ответила Исабель.

Она взяла девочек за руки и вышла вместе с ними. Я остался наедине с бедной Кончей; сделав несколько шагов, она бессильно опустилась в кресло. Потом она вздохнула, как вздыхала прежде, сказав, что умирает. Я подошел к ней с веселым лицом. Она возмутилась:

— Ты смеешься!.. Что же, правильно делаешь. Оставь меня одну, иди к своей Исабели!

Я взял ее руку и, закрыв глаза, стал целовать собранные вместе, бледные, чуть розоватые, ароматные пальцы:

— Конча, не заставляй меня страдать!

Она повела полными слез ресницами и тихим покаянным голосом сказала:

— Почему тебе так нравится оставлять меня одну?.. Понимаю, что это не твоя вина… Это она ходит за тобой по пятам, как сумасшедшая, и ищет тебя!..

Я вытер ей слезы и сказал:

— Если кто и сумасшедший, так это ты, моя бедная Конча. Но это безумие так идет тебе, что я не хотел бы, чтобы когда-нибудь ты от него исцелилась.