— Пресвятая дева Мария! Это же наш лантаньонский господин…

Дрожащими руками он схватился за поводья и тихим, исполненным благоговейного почтения голосом спросил:

— Несчастье какое, господин маркиз?

— Упал с лошади.

— Видать, уже мертвый?

— Должно быть, да!

— Нет, еще только полумертвый, племянничек! — произнес дон Хуан Мануэль, с трудом приподнимаясь.

Сделав над собой усилие и подавив стон, старик вздохнул. Окинув парней испытующим взглядом, он повернулся ко мне.

— Что это за люди? — спросил он.

— Слуги; прибыли вместе с Исабелью и девочками.

— Где же мы находимся?

— Перед дворцом.

После этого я снова взял поводья и проехал по аллее вековых каштанов. Парни стали прощаться:

— Покойной ночи!

— Счастливого вам пути!

— Да хранит вас господь!

Они удалились. Мулы медленно побрели вперед. Дон Хуан Мануэль обернулся в их сторону, вздохнул и, опершись на обе луки седла, крикнул, когда они были уже далеко, все тем же свирепым голосом:

— Если вам где моя лошадь попадется, отведите ее во Вьяну-дель-Приор.

В ответ на слова идальго откуда-то из ночной тишины послышался голос, доносимый ветром:

— Не беспокойтесь, крестный!

Под сенью знакомых каштанов лошадь моя, почуяв близость конюшни, снова заржала. Чуть дальше, у самых стен дворца, нам повстречались еще двое слуг; говорили они на диалекте. Шедший впереди нес фонарь, который мерно покачивался у него в руке. Сквозь запотевшие от росы стекла масляный огонек озарял мерцающим светом сырую землю и деревянные башмаки обоих слуг. Тихо разговаривая, они на мгновение остановились перед каменной лестницей и, узнав нас, пошли нам навстречу, высоко подняв фонарь, чтобы на расстоянии осветить нам дорогу. Это были конюхи, они несли в конюшню вечерний корм лошадям — влажную и пахучую траву. Оба подбежали к нам и робко и довольно неловко помогли дону Хуану Мануэлю сойти с лошади. Фонарь они поставили на балюстраду. Идальго поднялся наверх, опираясь на плечи слуг. Я пошел вперед предупредить Кончу. Бедняжка ведь была до того впечатлительна, что, казалось, всякий раз только и ждала удобного случая, чтобы испугаться.

Я застал Кончу в будуаре. С ней были ее дочери. Она расчесывала длинные волосы младшей. Другая сидела на диване в стиле Людовика XV, рядом с матерью. Белокурые, с золотистыми глазами, девочки напоминали двух маленьких инфант позднего Тициана. Старшую звали Мария Фернанда, младшую — Мария Исабель. Обе говорили одновременно, рассказывая Конче, какие приключения у них были в дороге, а мать слушала их и улыбалась, сияя восторгом и счастьем, погрузив свои бледные пальцы в золотистые волосы девочек. Когда я вошел, она привскочила от удивления, но сумела, однако, с собой совладать. Обе девочки смотрели на меня, покраснев от смущения. С легкой дрожью в голосе мать их воскликнула:

— Какой приятный сюрприз! Ты что, из Лантаньона?.. Ты, конечно, знаешь, что мои дочери приехали?..

— Я уже во дворце узнал. Чести видеть вас я обязан дону Хуану Мануэлю: он упал с лошади, когда мы спускались по склону Брандесо.

— Это лантаньонский дядя? — спросили обе девочки разом.

— Да, дети.

В ту же минуту Конча воткнула в золотистую косу дочери гребень из слоновой кости и, высвободив бледную руку, молча протянула ее мне. Девочки не сводили с нас своих вопрошающих глаз. Мать их воскликнула:

— Господи боже мой! Упасть с лошади в его годы!.. А откуда вы приехали?

— Из Вьяны-дель-Приор.

— Как же это вы не встретили дорогой Исабель и моих дочерей?

— Мы ехали лесом.

Конча отвела от меня глаза, чтобы не рассмеяться, и принялась снова расчесывать распущенные волосы девочки. Это были пышные волосы венецианской матроны, спадавшие на детские плечи. Очень скоро вошла Исабель:

— Я уже знаю, что вы здесь, кузен!

— Откуда вы узнали?

— Видела дона Хуана Мануэля. Это просто чудо, что он остался жив!

Конча встала, опираясь на дочерей, которые стояли по обе стороны и улыбались, словно играя в какую-то игру.

— Пойдемте, проведаем его, дети мои. Бедняга!

— Отложи это на завтра, Конча, — сказал я.

Исабель подошла к ней и усадила ее на диван:

— Лучше пусть он сейчас отдохнет. Мы только что сделали ему уксусные примочки. Канделария вместе с Флориселем уложили его в кровать.

Мы все уселись. Конча велела старшей дочери позвать Канделарию. Девочка побежала. Когда она была уже у дверей, мать спросила:

— Куда же ты идешь, Мария Фернанда?

— А ты мне не сказала?..

— Ты права, моя милая. Так вот, тебе надо только ударить в гонг. Там, около туалета.

Мария Фернанда побежала быстро и легко, словно порхая. Мать нежно ее поцеловала, а потом, улыбнувшись, поцеловала и маленькую девочку, глядевшую на нее своими большими топазовыми глазами. Вошла Канделария, неся белый платок, из которого она выдергивала нитки:

— Вы меня звали?

— Это я позвала, Кандела. Мама мне велела.

Девочка побежала навстречу старой служанке и выхватила у нее из рук платок, чтобы вытаскивать нитки самой. Мария Исабель, которая сидела на ковре, уткнувшись в колени матери, капризно вскинула головку и сказала:

— Кандела, дай я буду вытаскивать нитки.

— Сестра твоя первая подошла, голубка моя.

И Канделария с благодушной улыбкой старой служанки показала ей свои морщинистые руки, в которых ничего уже не было. Мария Фернанда снова уселась на диван. Тогда моя кузина Исабель, любимицей которой была младшая девочка, взяла из рук старшей холщовый платок, от которого пахло полем, и разорвала его на две части:

— Бери, милая.

Мария Фернанда, которая в это время вытаскивала нитку за ниткой, прошептала со старушечьей важностью:

— Ну и капризница!

Канделария, сложив руки на белом гофрированном переднике, стояла посреди комнаты и ожидала распоряжений. Конча спросила ее о доне Хуане Мануэле:

— Вы его одного оставили?

— Да, сеньорита. Уже перенесли.

— Где вы его уложили?

— В комнате, что в сад выходит.

— Вам надо будет приготовить помещение для господина маркиза… Не возвращаться же ему в Лантаньон.

И бедняжка Конча улыбнулась мне той отрешенной улыбкой, какая бывает у больных. Морщинистый лоб старой няни покраснел. Она нежно посмотрела на девочек, а потом сказала со старозаветной строгостью дуэньи, благочестивой и точной:

— Господину маркизу приготовлены покои епископа.

Она молча удалилась. Обе девочки принялись вытягивать из платка нитки, поглядывая украдкой друг на друга, чтобы увидеть, которая вытянет больше. Конча и Исабель о чем-то перешептывались между собой. Пробило десять, и на коленях у девочек в светлом круге, брошенном масляной лампой, стлались белые нитки, постепенно складываясь в пучки.

Я уселся возле огня и стал шевелить дрова старинными бронзовыми щипцами затейливой работы. Обе девочки спали: старшая — положив головку на плечо матери, младшая — на руках у моей кузины Исабели. Слышно было, как хлещет о стекла дождь и как завывает ветер в таинственном темном саду. В камине рубиновыми огоньками догорали угли; время от времени по ним пробегало легкое и веселое пламя.

Чтобы не разбудить девочек, Конча и Исабель продолжали говорить тихо. Увидавшись после стольких лет разлуки, обе погрузились в воспоминания и воскрешали в памяти прошлое. Они долго шептались так, перебирая свою дальнюю, давно забытую родню. Вспоминая, они говорили о своих благочестивых тетках, старых и больных, о бледных старых девах — кузинах, о бедной графине де Села, без памяти влюбленной в студента, об Амелии Камараса, которая умирала от чахотки, о маркизе де Торе, который усыновил двадцать семь своих незаконных детей. Они говорили о нашем благородном и почтенном дяде, епископе Мондоньедо, об этом исполненном милосердия святом, который приютил у себя во дворце вдову генерала-карлиста, адъютанта короля! Я не стал особенно прислушиваться к перешептыванию Исабели и Кончи. Время от времени они задавали мне какой-нибудь вопрос, после которого снова надолго оставляли меня в покое.