Поговорив с Жаном, он в ожидании его прилег на кушетку. По радостному тону, с которым старик его приветствовал, Орлицкому было ясно, что Жан еще ничего не знает. «Неужели мой псевдоним не раскрыт? Неужели?»

Он закрыл глаза: Стеверс, Мартини, Нелли улыбались и кивали ему. Вздрогнув, он очнулся. Его мысль ушла к далеким островам Архипелага, к близким ему людям. Завтра годовщина договора. Выполнив договор и дав федерации жестокий урок, «КМ» становится реальным фактором. То, что О'Генри сделался рядовым членом при той популярности, которую он в короткое время приобрел, значит много. То, что старый тайный их член Мартини сейчас во главе армии, очень важно. Рано или поздно Штерн падет — всякая комета падает. Что же касается масс, на первое мая его гипноз был сорван, в глазах масс он перестал быть всемогущим. Он пользуется, безусловно, еще авторитетом, но не как мессия, а как шеф полиции, тем более опасный, что обычную комедию суда он заменил своим собственным решением, римское право заменил цыганским — захочу полюблю, захочу разлюблю.

В передней задребезжал звонок. Орлицкий встал и не спеша подошел к столу — оттуда в зеркало отчетливо была видна передняя и входная дверь, ведшая из нее на площадку. Он перевел рычаг под столом и дверь распахнулась. На пороге, с удивленным лицом, стоял Жан — за ним никого не было.

— Входите, Жан, я очень рад вас видеть!

— Да где же вы, господин инженер?

Как только Жан перешагнул порог, дверь, как будто только этого и ожидавшая, захлопнулась. Жан вздрогнул, но, взяв себя в руки, смело прошел в переднюю и вошел в кабинет.

Орлицкий, испытующе на него смотря, крепко сжал его руку и усадил в кресло. Сам он поместился напротив.

— Вы меня извините, Жан, что я вас побеспокоил, но эти пять дней болезни так вымотали меня, что я подумал, что разговор со старым приятелем будет лучше лекарства. Можно вам предложить мою любимую сигару?

— Нет, благодарю вас. Наоборот, я рад, что вы меня вызвали. Я давно хотел видеть вас, но воздерживался сам вызвать. Если бы вы не сделали этого сейчас, я пришел бы к вам сам вечером. Прочтите.

Жан расправил вынутую из кармана бумагу и протянул ее Орлицкому. Тот, насторожившись уже при первых словах Жана, осторожно взял ее в руки. Это было секретное обращение министерства внутренних дел к своим сотрудникам. В нем были напечатаны три фотографии Орлицкого. Указаны все его приметы. В самом же конце циркуляра большими буквами указывалось, что каждому сотруднику, именем правителя, дается право убить его на месте, и было добавлено более мелко — как бешеную собаку. Орлицкий несколько раз очень внимательно просмотрел листок.

— Как вы находите, г-н Жан, фотографии? — сказал Орлицкий, возвращая ему листок.

— Очень удачными!

— Значит, вы знаете все?

— Все, г-н Орлицкий!

— Давно?

— Давно!

— А полиция знает, что я здесь?

— Что вы в этом доме, знает.

— Говорите яснее, Жан, как понять — в этом доме? Жан, я отказываюсь вас понимать. Вы говорите какими-то странными загадками.

— Когда вы последний раз были на площадке?

— Пять дней назад, войдя в эту квартиру.

— Посмотрите сейчас с площадки на вашу входную дверь и вам все станет ясным.

«Провокация!» — как молния, пронеслось в голове у Орлицкого и он, вскочив, направился к приборам, бросив на ходу: «Хорошо, сейчас».

— Ванда! — раздался громкий голос Жана.

Орлицкий повернулся.

— В чем дело?

— Если бы на моем месте была Ванда, вы бы ей поверили?

— Да! — произнес, побледнев еще больше, Орлицкий.

— Она мне поручила вас охранять, зная что вы по рассеянности забудете ряд мелочей, которые вам будут стоить головы. Я ее просьбу исполнил.

Согнувшись, Орлицкий отошел от стола и пошел к выходной двери. Не колеблясь, он ее распахнул и вышел на площадку, не глядя, есть ли там кто-либо или нет. Через минуту он, захлопнув за собой дверь, бросился к Жану.

Старик плакал.

— Бедная Ванда, — шептал он, с трудом сдерживая подступавшие к горлу рыдания.

Прошло минут десять, пока оба, и старик и Орлицкий, овладели собой.

На входной двери, вместо визитной карточки: «Уполномоченный „КМ“ в федерации», была прибита большая медная доска представителя заводов Випекс.

— А где же моя карточка? на квартире 213?

— Там живет маньяк, пускай он докажет, что не извозчик.

От этой шутки легкая улыбка появилась у обоих.

— Но откуда вы знали Ванду, Жан?

— Она была невеста моего сына. Однажды я ждал его вместе с ней. Мы его дождались, но он пришел не сам, — его принесли на носилках и он скончался у нас на руках. Я думал, что Ванда сойдет с ума. Выдержала — выжила. Затем с ней случилось несчастие и вы ее спасли. Ваша вера стала ее верой. Я был в курсе дел, она мне все сообщала. Затем произошла неожиданная встреча здесь, когда она пришла к вам. Уходя от вас, она приходила ко мне и исповедывалась. Когда она пришла проститься, предчувствие мне говорило, что я ее больше не увижу. Она тоже иллюзий не строила, но, уходя, взяла с меня клятву в случае нужды пожертвовать собой для вас. В эти дни я узнал еще больше, я узнал, что недаром жил эти годы. Мне Ванда сказала, что лично видела в тайных архивах под фамилией сына отметку красными чернилами. Чересчур опасен для кандидата 10-го выборного района. А этот кандидат, как выяснила Ванда, а я потом проверил, был Штерн в начале своей карьеры.

Орлицкий обнял старика, так простояли они несколько минут. Потом Орлицкий начал говорить. Как зачарованный, слушал его старик.

— Все сделаю! — произнес он. — Я слышал, что между полночью и двумя утра они попытаются уничтожить квартиру 213. Они болтали сегодня, что их фотографические аппараты два раза уловили, как Орлицкий осматривал площадку. То же лицо, что на циркуляре, твердят они, только оброс бородой. Но взгляд, говорят, жуткий. Когда с фотографии глядит, и то страшно, а каково в действительности! Ну, я пошел! Когда эти мерзавцы навалятся на несчастного, я приду к вам с двумя флагами.

Сколько ни вырывал Орлицкий руку, Жан ее поцеловал и направился к дверям. У дверей он обернулся. Это был прежний швейцар, лицо которого говорило каждому: «За мной сорокалетняя служба! А за тобой…»

Орлицкий весело махнул ему рукой. Жан, поклонившись с достоинством, вышел. Детектив, уже потерявший терпение, радостно его приветствовал:

— Наконец-то, а я думал уже, что вы навсегда прилипли к вашему автомату и не вернетесь.

На архипелаге сглаживались все следы недавних военных действий. Острова, на которых производились работы «КМ», были главным предметом всех разговоров у населения. Всюду, даже в самых отдаленных селах архипелага, образовывались клубы. Стеверса осаждали делегации. Было нечто трогательное в том единодушии, с которым после недавних событий все племена туземцев изучали план «КМ» и ценою иногда даже невероятных лишений начинали проводить его в жизнь.

Скелет флагманского корабля был для всей эскадры живым укором. Члены эскадры старались своим поведением на берегу загладить перед населением поступок правительства. Увлечение туземцев планом передалось и им. Мартини ежедневно посылал на острова по несколько сот человек, которым О'Генри показывал работы и объяснял цели и задачи клуба. Так, не спеша, Мартини и О'Генри превращали всю эскадру в своих единомышленников. Употребляя эскадру для сглаживания последствий бомбардировки, Мартини был уверен, что Штерн в течение нескольких месяцев не рискнет побеспокоить его здесь. Этого же времени для него было совершенно достаточно, чтобы добиться своей цели. Он чувствовал, что уже произошел психологический перелом у его людей. Он видел, что они начинают схватывать причины невыносимости жизни в федерации. Случаи, что чины эскадры проводили свое свободное время с туземцами, производя наравне с ними различные работы, становились все чаще. Было известно, что на родине Штерн опасных для него людей уничтожает пачками. Последний разговор с Орлицким не предвещал ничего хорошего. Стеверс нервничал, тяжелее всего было сознавать, что невозможно помочь.