Когда Джильотти появился на крыльце дворца, оркестры, расположенные на площади, заиграли гимн. Он остановился. Перед ним расстилалась площадь Победы, залитая светом, превратившим ночь в день. Несколько мгновений он созерцал море голых голов, слушавших гимн, устремив на него свои глаза. Потом он перевел свой взгляд на бесчисленные боевые машины, стоявшие на площади. — Это мощь, — подумал он и самодовольно улыбнулся. Осторожно, чтобы не оступиться, смотря под ноги, Джильотти начал сходить по лестнице, ведшей на площадь.

— Экселенция, назад!

Вздрогнув от окрика, Джильотти поднял голову. Начало прохода, ведшего от крыльца к трибуне, стоявшей на середине площади, было залито каким-то странным бурым пятном. От него исходил сильный мускусный запах. Бесчисленные крысы прибывали со всех сторон. Пятно быстро набухало, заливая проход. Вдоль окаменевших от ужаса шпалер, стоявших с зажженными факелами в руках, крысы двигались к трибунам. Молча, не издавая ни одного звука, они двигались, как в трансе. Народ, увлеченный пением гимна, не замечал их. Джильотти скрылся во дворце, приказав захлопнуть за ним массивные двери. Не зная еще, в чем дело, толпа нажимала сзади на тонкую цепь шпалер, ограждавших проход. Авангард докатился до женских когорт, охранявших трибуны. Оцепенев от ужаса, держа пылающие факелы в руках, смотрели женщины на крыс. Мускусный специфический запах щекотал ноздри. Дикий крик смертельного ужаса одной из них привел их в себя. Почувствовав недоброе, насторожилась вся площадь. Ряды войск, стоявших шпалерами, дрогнули. В бурый поток полетели факелы. Неистово крича, прокладывая путь ударами прикладов и тесаков, войска ринулись на толпу, ища внутри ее спасения. Осатанев от обжогов и рева, крысы ощерились. Гипноз прошел. Сначала они облепили задавленных толпой. От крови они озверели и начали пачками кидаться на людей. Площадь застонала от ужаса. Положение попытались спасти бесчисленные машины. Эта попытка ни к чему не привела. Их колеса и гусеницы буксовали в кровавом месиве. На смену же раздавленных сотен, недра столицы изрыгали на поверхность новые тысячи крыс. Бурое пятно разлилось по всей площади. Животные сновали между машинами в крови, с опаленной шерстью. Они брали их приступом. Казалось, еще немного, и звери разбредутся, сея смерть, по всей столице. Вдруг, как бы услышав призыв волшебной флейты, они начали собираться в колонны. Как в трансе, не спеша, одна за другой, они повернули обратно, домой, — в недра столицы. Полупустой аэрокар, оставив далеко за собой столицу, несся вдаль. Девушка, затаив дыхание, слушала старика. Он с увлечением говорил о далеком прошлом.

— Прадед сидел за гусарским столом, — говорил он, — за которым в тот вечер было особенно шумно. Его товарищи были веселы. Вино ли, лившееся рекой, скрипки ли цыган, игравшие особенно страстно, повлияли, но разговор шел только о любви и о женщинах. У каждого из сидящих за столом было чем похвастаться. Прадед был молод, неопытен, ему нечего было рассказывать о себе. Страстные песни цыган, рассказы старших, вино, необходимость на днях возвращаться на фронт пробудили в нем скрытую до сих пор на дне души потребность в любви, в ласке. Случайно он встретил взгляд дамы, сидевшей в стороне. Она показалась ему феей, воплотившейся на миг в женщине. Она была одинока, казалась чуждой разгулу пьяного тыла.

Он понял, что именно ее он ждал всю свою жизнь. Он встал и пошел к выходу через огромный зал ресторана. Минуя ее стол, с непонятной для самого себя ловкостью, он бросил на него записку, скомканную в шарик. В ней была одна-единственная фраза, но ее он вырвал из сердца. Вернувшись он долго тщетно ловил ее взгляд. Около полночи, встретив ее глаза, он прочел в них ответ. С ним к нему вернулась самоуверенность, на душе стало легко и радостно. После полночи незнакомка встала из-за стола. Ее проводили восхищенные взгляды всей залы. Незаметно для остальных прадед вышел за нею через другие двери. Гостиница спала. Ковры в коридорах заглушали шаги. Из приоткрытой двери номера падала в коридор узкая полоса света. Прадед вошел в номер. — Старик замолк.

— Ну, а что было дальше? — вся разгоревшись, спросила девушка.

Громкоговоритель, умолкший некоторое время тому назад, привели в порядок и он заговорил. Аэрокар наполнился стонами и криками людей, погибавших на площади Победы. Пассажиры в ужасе переглянулись. Аэрокар плавно снижался у конечной станции.

Хозяин столицы — экономический трест — широко распахнул двери подземных убежищ. В гостеприимно раскрытые им двери ринулись без исключения все. Под землей закипела своеобразная жизнь. Подвижные лестницы и подъемные площадки без перерыва доставляли вниз все новые и новые группы людей. Около входа, в стороне от граждан, стояла компактной группой охрана оранжевой залы. Сначала охрана храбрилась. Это продолжалось недолго. Слухи, носившиеся под землей, становились все фантастичнее и фантастичнее. Обыватели нервничали, жадно впитывая в себя все вести, приносимые снаружи. Людьми, приютившимся в подземных убежищах, овладела паника. Все чаще то там, то здесь можно было услышать или рыдания, или истерический смех. Поддавшись общему настроению, охрана разбрелась. Вид разрозненных, перепуганных, не знающих, что делать, солдат только увеличивал панику. Громко говорилось про то, что наверху происходят не маневры, а что идет настоящий бой. Одни очевидцы с пеною у рта утверждали, что над городом реют эскадры «Церонов». Другие клялись, что сгорел дворец Джильотти и что в огне погиб он со всем правительством и генералитетом. Наконец, третьи сообщали, что столица застлана удушливыми газами. Чуждый царящему в убежищах хаосу, Арнольд протискивался через толпу. Смотря невидящим взглядом перед собой, он задними ходами упорно шел все дальше и дальше. В его затуманенных мозгах жила лишь одна мысль. Он был во власти одного лишь желания как можно скорее достигнуть оранжевой залы. Инстинктивно, чтобы стать снова самим собой, чтобы освободиться от навязываемой ему лучами чужой воли, он спешил, выбивался из сил, преодолевая неудобные крутые лестницы, перескакивая с площадки на площадку, как акробат, но шел вперед. Несколько раз его сбили с ног люди, близкие к сумасшествию. Они искали родных, затерявшихся где-то в миллионной толпе. Арнольд подымался и снова шел вперед. Наконец, он достиг оранжевой залы. Кругом не было ни души, все вымерло. Откуда-то снаружи донеслись взрывы. Арнольд остановился. Сторожким взглядом хищника он осмотрелся и быстро стал подыматься по лестнице, ведшей в помещение стражи. Караульное помещение находилось под оранжевой залой. Дойдя до него, Арнольд оглянулся. Никого. Его мозги раскаленным железом жгла новая мысль: никто не должен вас увидеть, никто никогда не смеет узнать, что вы были. — Убедившись, что его никто не заметил, Арнольд вбежал в помещение охраны, захлопнув за собою дверь. На столах валялась неубранная посуда, по комнатам были разбросаны оружие и одежда. Было видно, что приказание уйти в убежище застало сторожей врасплох. Все бросив, кто в чем был, они ушли под землю. Убедившись, что помещение пусто, Арнольд остановился посредине, сбросил на пол мешок, одетый на спину, деловито его развязал. Вынул из него ряд свертков и, задумчиво вертя один из них в руках, начал раздумывать, куда их положить. В кабинете начальника стражи на столе валялась забытая им в суматохе связка ключей. Рассовав свертки в ящики столов и шкафов, Арнольд тщательно закрыл их и вернул ключи на старое место. Схватив мешок, он быстро вышел, оставив за собой дверь открытой. По лестнице он сбежал на площадку. Он сделал это вовремя. Со всех концов струился возбужденный народ. Демонстрация кончилась. Люди хлынули из убежищ наверх, стыдясь проявленной ими внизу малодушности. Стража возвращалась на свои посты. Солдаты, подавленные пережитым в убежище, избегали смотреть друг на друга. При виде охраны Арнольд, уже пришедший в себя, испытал какое-то странное чувство, которое толкало его прочь от них. Резко повернувшись, он направился к себе. Свертки, скрытые Арнольдом в ящиках, были инструменты Вальдена. Своими лучами Вальден мог, когда хотел, привести их в действие, а они в свою очередь из подземелий, как волшебные флейты, в район площади должны были бы привлечь крыс. Подходя к своей канцелярии, у него исчез страх и он стал чувствовать себя легко и свободно. Он с удивлением смотрел на возбужденную толпу, стремившуюся куда-то по обычно полупустым коридорам. У дверей канцелярии его окликнул сослуживец;