— Две обоймы, пожалуй, успею разрядить, но вложить новые не успею ни в коем случае. Помешает или нож этих прохвостов, всаженный ими мне в спину, или их пуля.

Последнюю фразу Андреев произнес громко. Услышав звуки собственного голоса, он смутился и, скомкав лист бумаги, на котором он учитывал свои шансы, бросил его на пол. Выйдя наружу, он никого не заметил. Небо было подернуто облаками, накрапывал дождь. Ветер, как всегда, затихал перед рассветом. Андреевым начало овладевать состояние полного безразличия ко всему. Он вернулся в барак и, садясь в кресло, заметил в незадвинутом ящике тетрадь. На ее обложке было написано: «Прочтено на шестом конгрессе „КМ“».

«Это меня рассеет», — подумал он и начал перелистывать тетрадку.

Ему начало казаться, что он впервые видит эти строчки — строчки его собственного доклада, который должен был прочесть на конгрессе вместо него его коллега Генрих Шульц.

«Странное совпадение», — мелькнула у него в голове мысль, — «где-то там, за тысячи километров, слушают мой доклад о том, как надо современными средствами обуздывать и бороться со стихией, а здесь, как в насмешку, природа меня обуздывает и то не модерными, а самыми примитивными средствами — топит».

От этого сравнения ему стало неудержимо весело и впервые за эти жуткие дни он звонко рассмеялся. Вместе с Шульцем, Орлицким, Стеверсом и рядом других, они, видя, какой отклик встретило создание «клубов мира», создали ряд «КМ» в различных местах обоих полушарий. Идея оказалась жизненной. У них был ряд своих лабораторий, создали даже свой банк. С их мнениями начинали считаться всюду. Пока их работа носила чисто академический характер. Но он был уверен, что если не на этом, то на следующем конгрессе постановят начать практически осуществлять свои задачи…

Мысли Андреева начали скакать с предмета на предмет. «Человеческие страсти, — думал он, — похожи в своих проявлениях и своей необузданностью на эту сумасшедшую реку. Их, как и ее, нужно подвергнуть регуляции. А современное государство?» Он усмехнулся. «Оно так же опасно, как скорпион, и так же беспомощно, как скорпион. В своем неумении найти выход государства заключили себя в круги и мечутся в них, подобно скорпиону, плененному ребенком помощью круга, начерченного вокруг него на песке».

Вдруг рядом с ним раздался пронзительный звон — это стрелка прибора налезла на красную черту. В лагере поднялась тревога. Вода завладела холмом и тихо плескалась у порогов. Резкий голос Андреева властно прозвучал в предрассветном сумраке, покрывая собой отдельные выкрики и шум воды:

— Держитесь вместе! Скоро вода начнет убывать! Женщины и дети вперед! к лодкам! Остальным к лодкам не подходить!

Плача и трясясь от страха, шлепая по воде, женщины, ведя за руку детей, набились в лодки. Когда посадка кончилась, он, видя, что никто не переходит указанную им черту, пошел в свой барак. Отвязав от ножки стола цепи лодок, он направился к выходу. Подходя к дверям, по привычке его взгляд остановился на приборе. Стрелка прибора застыла на красной черте. Не веря своим глазам, он подбежал к аппарату и потряс его — аппарат был исправен. Андреев не двигался, не спуская глаз со стрелки. Стрелка сначала поколебалась, а потом решительно поползла вниз. Снаружи раздался крик женщин и послышались всплески воды. Андреев, вынимая на ходу револьвер, одним прыжком очутился у порога и шагнул по направлению к лодкам. По воздуху из темноты пролетел нож и глубоко вонзился в спину Андреева — между лопаток. Андреев зашатался, но сумел удержаться на ногах. Собрав все свои силы, он крикнул:

— Вода убывает! Освободить лодки!

Звук его голоса прекратил свалку, начавшуюся около них. Андреев прислонился к стенке барака. Перед глазами у него начало все прыгать. Пошла кровь горлом. Силы его оставили, и он упал.

На востоке небо все ярче розовело — начинался рассвет. Желтая река быстро уходила в свое русло, оставляя за собой на гребнях холмов лишь пену.

Председатель конгресса «КМ» Феликс Марвен объявил перерыв заседания. Члены конгресса, оставив свои места, перешли к окнам и наполнили балкон. Марвен поспешил присоединиться к группе, занявшей балкон. Окна залы дворца, в котором заседал конгресс, были обращены к городу. В разных точках огромного пространства, занимаемого этой столицей, бушевал пожар. Пожар появился сразу во многих местах. Что было самым странным, царствовала всюду сравнительная тишина. Ниоткуда до слуха конгрессистов не донесся тревожный звук фабричной сирены, ни один паровоз не загудел, призывая тушить пожар, даже не было слышно рева пожарных машин, спешащих на пожар. По улицам столицы в ряде облюбованных ими кварталов шныряли тени, одетые в широкие желтые плащи. Желтый плащ был форменной одеждой безработного в тех краях. Желтый плащ при желтом билете закрывал доступ в общество. Безработные стали кастой, которой не разрешали ни жить, ни умирать. Их положение можно было сравнить с рабами древних империй. Они тупо ждали своего Спартака и, не дождавшись, начали поливать фасады жидкостью и осыпать их облаками пыли, зажигавшей даже камень. Арка, которая была символ победы и состояла из колонн и орнаментов, вспыхнула. Городские машины — танки, употребляемые для поливания улиц, лили сегодня, вместо воды, на мостовые жидкость, воспламенявшую асфальт. Изредка пролетали улицами горящие автомобили, они разбивались с шумом о фасады домов или взрывались. На случайных прохожих, осыпанных порошком или обрызганных жидкостью, загоралась одежда. Многим обитателям домов некуда было бежать, всюду пылал огонь. Нередко из таких домов слышался веселый надорванный смех — пели только что сошедшие с ума. Желтые работали по хорошо разработанному плану, понимая друг друга без слов. Желтым терять было нечего, они хотели своим поступком только доказать, что могут в случае необходимости и сами найти себе работу. Работали они в эту ночь добросовестно. Когда прошли первые минуты растерянности, правительство повело контратаку, напав в первую очередь на жилища желтых. Оно их заняло без сопротивления, истребив немногочисленных сторожей и больных, которых застало там. Сделав их квартал своим опорным пунктом, правительство начало локализировать пожар: на его языке это значило — начало пристреливать каждого желтого, захваченного в оцепленном районе.

В районы, где уже бушевал пожар, были устремлены немногочисленные части, одетые в огнеупорную одежду. Эти войска убивали желтых пожарными топориками. Желтые же распарывали им одежду ножами, насыпая в прорехи бесцветную и на вид безобидную пыль. К рассвету во многих местах пылали пирамиды тел, и серых, и желтых, вопия огненным языком к небу о совершающемся здесь.

Сопротивление желтых, несмотря на все прибывающие подкрепление правительству, было и в полдень еще не сломлено. За огненными барьерами они во многих местах были вне досягаемости одетых в серое сторонников правительства. Пленных, по молчаливому соглашению обеих сторон, ни одна, ни другая сторона не брала. Тем более, что первые попытки ловить желтых живыми и потом казнить потерпели неудачу. Желтые, начав борьбу без огнестрельного оружия, метали в противника, вместо пуль и ручных гранат, бутылки, наполненные жидкостью или порошком. Порошок и жидкость зажигали в таких случаях за упокой души желтого огонек, тянувшийся своим языком к небу. А день выпал жаркий, безоблачный. К вечеру пожар начал ослабевать, вместе с ним начало ослабевать и сопротивление желтых. Людей в сером с каждым часом становилось больше. Они прибывали на аэропланах из провинции.

Как только запылали первые кварталы, по нетронутым пламенем улицам за город потянулись граждане столицы. Среди них лиц в форменных одеждах не было, но было немало одетых только в нижнее белье. Не договариваясь, они, в трогательном единодушии подставляя свои тела под пытавшиеся промчаться автомобили, не давали тем проехать. К идущим по главной улице из боковых ручейками присоединялись новые и новые толпы. Они шли молча без слов, лишь топотом ног нарушая тишину. Мимо дворца, в котором заседал конгресс, уже с полночи начал струиться людской поток на фоне горевшей столицы, казавшийся полчищем гуннов, меняющим свою стоянку. За дворцом людской поток частью рассасывался по начинавшимся за ним виллам и полям, частью продолжал струиться в неизвестность, исчезая во мраке. Настал рассвет, а людской поток не редел. Он стал говорливее, так как в него, чем позднее, тем больше, вкрапливалось сумасшедших. О дальнейшей работе конгресса не могло быть и речи. Было решено, выполнив необходимые формальности, отложить решение всех вопросов до следующего года. Но за это время сделать все возможное, чтобы подготовить переход уже в следующем году к практическому применению принципов КМ в жизни. Марвен собрался объявить конгресс закрытым, как настойчиво попросил дать ему слово Генрих Шульц. Он обратился к мысленно начавшим его упрекать в нетактичности членам конгресса со словами: