Наша милая соседка однажды пришла ко мне, когда я старалась среди чертополоха и крапивы очертить границы старого огорода.

— Не пытайтесь выполоть все это, — сказала она. — Мой муж в октябре пройдется здесь хорошенько плугом. Это не займет у него и часа, а у вас будет земля, готовая для посадок.

— Это так любезно, госпожа Рашель. Я как раз думала о том, как я справлюсь с этими сорняками.

— Нужно помогать друг другу по-соседски, не правда ли? И к тому же мы так довольны вашим появлением здесь. Уже пятнадцать лет как умер поселок и не видно дыма, поднимающегося из труб. Для ваших овощей, вот увидите, это будет хорошая земля, но вам придется обнести их оградой из-за котов, которые выскребают семена. Если вы хотите, на святую Катерину я принесу вам черенки черной смородины и малины, из них получится славная изгородь. Жаль, но фруктовые деревья в этом году вам ничего не дадут, разве что несколько яблок. Это все из-за сильных заморозков, которые были в апреле. У нас-то фруктовые деревья укрыты с северной стороны, и, если вы захотите две-три корзины ранета и слив, вам стоит только попросить ваших ребятишек их собрать.

Жена Индейца, как прозвал ее Морис, больше к нам не приходила. Она предпочитала с нами заговаривать, когда мы были во дворе или в саду, чаще всего с тем чтобы предложить нам ту или иную услугу. Что касается самого Индейца, мы видели его редко: иногда он незаметно проходил вдоль стен своей несгибаемой походкой, иногда прокрадывался прямо за кабиной своего трактора, но при этом никогда не забывал нас издали робко поприветствовать.

Легкость, с которой они нас приняли, озадачила Кантена. Он провел часть своего детства в деревне и знал на собственном опыте традиционную закрытость сельских жителей.

— Я вот думаю, — поделился он со мной однажды вечером, — не жаждут ли они заполучить наши два гектара лугов под свои пастбища?

Он ошибался. Подобная просьба действительно последовала, но со стороны господина Зенона, когда он пришел чинить нашу крышу. Мы были тем более смущены своим вынужденным отказом, что он не только нас выручил, недорого запросив, но к тому же принес нам со своей фермы двух только что убитых кроликов. Мы сказали ему, что в мае собираемся на этой земле поставить на выпас пару осликов.

— Осликов? — переспросил он с круглыми от удивления глазами.

— Да, — сказал Кантен, — для детей, они давно об этом мечтают.

Господин Зенон не смог скрыть своего разочарования. И хотя его снедало желание взять своих кроликов обратно и увеличить плату за работу, он все же согласился пропустить полуденный стаканчик и сделал вид, что интересуется нашими детьми. Это было как раз в тот момент, когда, в довершение всех несчастий, Лала бросился на него и яростно повис на его штанине.

Посреди двора, под кроной каштана, на котором уже начинали золотиться орехи, мы разместили обеденный стол и ужинали на открытом воздухе, переживая попеременно моменты то радости, то грусти. Свет, медленно умиравший на камнях известняка, казался процеженным сквозь витражи поблекшего золота. Я знала, что у мальчиков он непреодолимо вызывал мысль о конце каникул и о начале нового учебного года. Для Кантена же он своей нежной лучистостью гармонировал с покоем, которого он так жадно искал. Он закончил расстановку в своем кабинете и погрузился в перевод последнего романа Камачелли. В послеполуденные часы я с тревогой прислушивалась к звукам его печатной машинки, стрекотавшей на втором этаже. Часто мне приходилось настаивать, чтобы он ограничивал свою работу тремя или четырьмя часами в день. Он чувствовал себя так хорошо, что забывал принимать свой дигиталин.

Как только темнело, Поль зажигал старую керосиновую лампу, которую он нашел в пристройке и наладил для нас. Большие бархатистые бабочки гудели вокруг стекла, и крики ночных сов доносились из соседнего леса. Для мальчиков это был повод, чтобы заговорить о странном «птичьем дворе», который населит нашу ферму следующей весной: кролики, которых мы оставим жить до старости, петух, у которого не будет другой заботы, как только будить нас по утрам, белая козочка, которой будет вменено в обязанность щипать траву в нашем фруктовом саду, и, конечно, не были забыты ослики, которых мы уже заказали. Чтобы разместить этот маленький живой уголок, нужно было построить жилища. Их материал и постройка стали предметом наших оживленных бесед, так же, впрочем, как и распределение будущих обязанностей.

Я не сводила глаз с Кантена и замечала порой, как в его взгляде, в те минуты, когда мальчики с такой уверенностью рисовали в воображении картины нашего будущего, вдруг пробегала тень. Вокруг пламени лампы, дрожавшей на вечернем ветру, кружились мечты и проекты, похожие на бабочек, ищущих забвения в огне.

Глава 7

Чтобы сожаления покоились на вязком дне, есть только одно средство — работать с утра до вечера и уставать до изнеможения. Когда же приходит ночь и вы еще не совсем выбились из сил, остается телевизор.

Ни под каким видом нельзя позволять воспоминаниям выныривать на поверхность, их следует крепко держать под сонной водой, как слепых котят, которых решили утопить.

Признаться, с тех пор как они приехали, я потерял вкус к работе. Стараюсь управиться с ней побыстрее на восходе, иными словами — халтурю. В ожидании урожая полбы я больше времени, чем где-либо, провожу у окна.

Не знаю, что толкает меня к этим нескончаемым сеансам наблюдений. То, что в начале было лишь формой мелкого любопытства, грозит превратиться в настоящее порабощение. Я не могу не смотреть, как они живут, не подмечать их жесты, не улавливать их малейшее перемещение в пространстве. Их дни заменили мои, и эхо их голосов отдается в глубине моих ночей. С первого мгновенья я знал, что некая острая угроза нависла над этой безмятежной картиной юности, красоты и счастья. Что-то произойдет здесь очень скоро, что-то, чему мне предстоит стать неизбежным свидетелем.

В центре этой хрупкой вселенной сияет блондинка Анаис. Она сердцевина и кора, тело и дух всей тамошней жизни. Между утренним мгновеньем, когда она появляется на пороге, хлопая скатертью, как флагом, и вечерним мигом, который рисует мне ее силуэт за освещенными окнами, время бездвижно, и тяжелая скука давит землю. Мне случается проводить по два, иногда по три часа на моем посту, подстерегая ее нежданное появление.

Вот уже несколько дней, как они взяли в привычку ужинать под каштаном. Я могу видеть, как они едят, разговаривают, смеются. Она, ее профиль, освещенный керосиновой лампой. В игре теней она словно меняет маски каждую минуту. Иногда дрожащее пламя придает ей на короткий миг выражение непереносимой боли, и я чувствую, как при этом внезапно учащается мое дыхание.

Как охотник, застигнутый врасплох без патронов, довольствуется хлопаньем крыльев, так довольствуюсь и я мимолетным выражением ее лица, заполняющим мое тягостное ожидание.

Но чаще всего у меня перед глазами только пустынный двор. Эти долгие минуты бдения, в которых медленно разворачивается цепь событий, буравят в бездвижности и тишине пустоты, заполняющиеся вскоре эхом воспоминаний.

Я хотел научить Мишеля секретам плодородных почв и сезонным оборотам. После нескольких выкидышей у Рашели и операции, которая навсегда сделала ее бесплодной, весь груз моих надежд был возложен на него. Ему не было и десяти, когда он водил уже трактор по раскисшим дорогам и сопровождал меня на сенокосы, пахоту, сев. Попробовав на язык щепотку земли или раскусив еще незрелое зерно, он мог оценить объем будущих урожаев. С собаками, которых он сам выдрессировал, он в одиночку водил стада на пастбище. Быки его слушались. Его сила и здоровье удивляли всех.

Это было то время, когда я старался купить малейший клочок земли, поставленный на торги в радиусе нескольких миль. К совершеннолетию Мишеля я намечал заиметь не меньше чем сто гектаров земли и сто голов скота.