Я наклоняюсь к нему, но он отскакивает далеко в сторону и показывает мне зубы. Куска сахара хватило, чтобы его задобрить. Он хрустнул им два-три раза, прежде чем проглотить, и теперь лижет мне руки, пока я снимаю ошейник, стискивающий ему горло.
Чтобы подняться, я оборачиваю веревку вокруг ноги и подтягиваюсь на руках. Это упражнение не из легких. Собачонка вновь начала выть сильнее прежнего. Когда я достигаю отверстия трубы, подъем становится не таким мучительным, так как я могу опираться на стены. Нейлон сдирает мне кожу с ладоней. Если я еще когда-нибудь сюда вернусь, стоит подумать о перчатках. Подъем занял у меня по крайней мере в десять раз больше времени, чем спуск. Едва переводя дух, я выкарабкиваюсь из провала, и дневной свет бьет мне в глаза.
Глава 16
Когда Кантен спустился из своего кабинета, чтобы ознакомиться с корреспонденцией, мне с трудом удалось скрыть от него свои переживания.
— Плохие новости, Нани?
Я незаметно опустила ошейник в карман передника. Он жег мне живот.
— Нет, не очень, пришло письмо от господина Зенона.
Кантен быстро пробежал его глазами и откинул усталым жестом на угол стола. Кровельщик довольно сухо писал, что он перегружен работой и потому не может принять никакой новый заказ до будущего лета. Вероятно, он не простил нам наш отказ сдать ему в наем луг.
— Не беспокойся об этом, — сказал Кантен, связав мое явное замешательство с этим письмом. — Кровельщиков в этом краю предостаточно. Надо бы справиться у соседей.
— Ты прав, я схожу к ним позднее.
Мне не терпелось остаться одной, но Кантен медлил. Он долго рассказывал мне о книге, которую сейчас переводил.
— Камачелли становится трудно читать, — сказал он. — Его персонажи существуют только в собственных сновидениях. Они просыпаются для того, чтобы подчиниться реальности, постоянно возвращаясь к своим ночным видениям, и таким образом очень скоро теряют способность влиять на свою судьбу. Я не слишком проникаюсь этим рассказом о снах, возможно потому, что никогда не помню собственных сновидений…
Утро прошло, не оставив мне ни одной свободной минуты. Только после того как я накормила Иоланду супом, я смогла уединиться на кухне. Я положила ошейник на стол и развернула газетную бумагу, в которую он был завернут. Это оказался старый лист рекламной газеты, которую мы получали каждую неделю. Я подумала, может быть, он содержит послание или какой-нибудь намек, но обнаружила в нем лишь календарь местных празднеств и объявления о сельскохозяйственном оборудовании. Отсутствие каких бы то ни было объяснений давало волю сомнениям и, словно нож, повернутый в ране, причиняло боль. Я не находила смысла в этой тайной передаче, не дававшей мне даже знать, жив ли еще Лала. Мне вспомнилась тень, замеченная ночью возле портала. Я подумала также о неприятном письме господина Зенона.
Не нужно было ни в коем случае рассказывать об этом открытии ни Кантену, ни мальчикам. Сиротливый ошейник лежал на столе. Он слепил мне глаза, буравил сердце. Я слегка коснулась его рукой, позволив пальцам вспомнить давние ласки, прежде чем спрятать его в коробку в глубине шкафа.
Дверь мне открыл господин Симон. Он был небрит и одет в шерстяной некрашеный свитер с выдернутыми петлями у воротника. Его карий взгляд поколебался мгновенье, прежде чем упереться в пустоту чуть позади меня. Прошло некоторое время, прежде чем он ответил на мое приветствие.
— Госпожи Рашели нет дома?
— Она уехала на несколько дней к нашему сыну. Вы хотели ее видеть?
— Мне необходима информация, но, может быть, вы сможете мне помочь.
Он пригласил меня войти и провел в столовую, где пахло яблоками и воском. Я коротко рассказала ему неприятную историю с господином Зеноном.
— Есть Робер Гранжан во Фринуле, — сказал он. — Это хороший мастер, но он уже довольно стар, и я не знаю, работает ли он еще. Есть другой, в Барнавиле, но это гораздо дальше. Подождите…
Он исчез в коридоре и вернулся с телефонной книгой, которую начал листать. Пока он искал, я окинула взглядом комнату. Над камином герб из черного дуба был увенчан оленьей головой. Это был матерый олень, чьи ветвистые рога доставали до потолка. Его фарфоровые глаза, отливающие рыже-коричневым цветом, пристально смотрели на меня с выражением мучительной мольбы. Я передвинулась на шаг, но этот упорный взгляд продолжал меня преследовать.
— Вот, — сказал господин Симон, — я вам выписал номера их телефонов.
Застыв перед головой оленя, я поблагодарила его сдавленным голосом. Я, должно быть, была бледнее воска в этот момент. Он посмотрел на меня внимательно, с нескрываемым любопытством, протягивая мне клочок картона.
Он стоял около камина, прямо под головой оленя. Я чувствовала, что не могу произнести ни слова, не могу сделать и шага по направлению к двери. Последовало долгое молчание, и с каждой секундой я чувствовала себя все более неловко. Наконец я невнятно пробормотала:
— Господин Симон, этой ночью произошло нечто странное…
В первый раз он откровенно вонзил в меня свой взгляд. Мне казалось, что я обращаюсь к голове оленя.
— Этой ночью кто-то принес и положил ошейник нашей собаки в почтовый ящик…
Он пододвинул стул и предложил мне сесть.
— У меня нет кофе, но, может быть, выпьете немного мирабелевой настойки?
Я, должно быть, машинально согласилась, так как вскоре обнаружила, что сижу перед маленьким стаканчиком спиртного, спиной к камину. Взгляд оленя жег мне затылок. Взгляд господина Симона был устремлен на меня в упор.
— Вы говорили об ошейнике вашей собаки…
— Да, этой ночью, около трех часов, мне кажется, я заметила кого-то у ворот. Я нашла ошейник на дне почтового ящика без каких-либо объяснений. Как будто нам хотели сказать: «Мы нашли вашу собаку, и вот тому доказательство, но вы не узнаете, что с ней случилось». Но вы ведь, господин Симон, хорошо знаете людей в округе, может быть, у вас есть какие-нибудь догадки на этот счет?
— В округе не хранят то, что находят; Цезарю возвращают то, что принадлежит Цезарю. Ошейник ваш, вам его и вернули, это вполне естественно.
— Это значит, что собака мертва?
— Не знаю, но я не вижу причин, по которым бы вам вернули ошейник с живой собаки. Только если…
Он опустошил залпом свой стакан настойки и налил себе тотчас еще.
— …если только не ждут от вас чего-нибудь в обмен.
— Вы хотите сказать выкупа?
— Например. Или услуги.
— Вы думаете, вероятно, о господине Зеноне? Он хотел взять у нас в наем луг, но мы не согласились.
— Нет, Зенон в таком случае не написал бы вам это письмо.
— Но помимо него у нас исключительно добрососедские отношения с жителями деревни.
— Возможно, вы ошибаетесь. Шанплер — это край браконьеров и мошенников, привыкших притворяться. Я родился здесь и однако не знаю даже, что думают здесь обо мне.
— Если он жив и если его держат как узника с целью не знаю какого шантажа, это по меньшей мере подло!
Он теребил подбородок, похрустывая своей густой бородой. Я заметила, что его мощная рука была покрыта до фаланг пальцев серыми волосами так, как если бы он носил меховые митенки.
— Господин Симон, не согласитесь ли вы мне помочь?
Он опустил глаза, и его хищный взгляд, в котором, как мне показалось, вспыхнуло удивление, погрузился на дно стакана.
— Каким образом вы хотите, чтобы я вам помог?
— Вы знаете всех в деревне. Вы часто бываете в дорогах, вы…
Я чуть не сказала ему, что он часами простаивает у своего окна.
— …вам проще, чем мне, что-либо узнать. Я вас прошу, вы не можете себе представить, как эта собака для нас важна.
— Это из-за вашей маленькой девочки, не так ли?
— Да. Я отдала бы что угодно, чтобы его найти.
Он вновь наполнил свой стакан и на минуту задумался.
— Все, что я могу, — сказал он, — это слушать, что болтают там и сям на фермах. Как знать? Ведь именно у двери стойла частенько гуляют слухи.
