Заметки, сделанные на стикерах, торчащих по краям некоторых папок, привлекают мое внимание. Открываю папки и просматриваю заметки Талии. Но когда дохожу до третьей папки, где она выделила несколько фраз из досье, я сажусь и начинаю читать комментарии Талии о камердинере Томми Слаусоне.

«Разговаривала с ним в бассейне и около сауны.

Каждый раз она давал мне полотенца и бутылки воды».

Также она подчеркнула адрес в Нью-Йорке, где он жил в детстве, и приписала: «Нижний Ист-Сайд». Я пробегаюсь глазами по досье на Томми Слаусона. Без отца. Мать, Бренна, умерла несколько лет назад. Судимостей нет. Нет даже штрафов за парковку.

Талия выделила, что он работал в Колумбийском университете на главный офис и театральное отделение. «Хорошее наблюдение », — бормочу я, читая дальше.

Она также приклеила листочек на фотографию, которую я сделал, когда он смеялся над чем-то, сказанным другим работником «Хоторна». Над стрелкой, указывающей на его лицо, Талия приписала «Знакомый?». Может быть, если они встречались в кампусе.

Телефон Талии снова уведомляет о новом сообщении от Кэс.

Кэс: Ты там? Мне не терпится узнать о внушительном оснащении пилота. Не держи меня в подвешенном состоянии.

Я беру трубку, намереваясь немного поразвлечься с ее подругой, но когда текст исчезает, я смотрю на фоновое изображение.

Нахмурившись, я отсылаю фоновую картинку Талии себе на мейл, а затем быстро двигаюсь к своему ноуту, чтобы запустить мощную программу распознавания лиц.

Как только сканирование завершено, я сжимаю кулаки.

Сукин сын!

Талия

Мое лицо пронзает жалящая боль, и в этот же момент голова откидывается в сторону. Я задыхаюсь и открываю глаза, чтобы тут же увидеть Синтию, опирающуюся на меня так, что ее волосы болтаются на моем лице.

— Наконец-то очнулась, — она перекрикивает ветер, завывающий снаружи пропахнувшего солью помещения, в котором мы находимся. — Знаешь, тебе реально надо бы пить больше воды, Талия. Именно поэтому ты отключилась на дольше, чем я рассчитывала. Мне надо, чтобы ты бодрствовала.

На чем бы я ни лежала, это что-то жесткое. Мое лицо все еще жжет от пощечины, я пытаюсь сесть, но моя грудь и бедра привязаны к — поворачиваю голову, чтобы понять — перевернутому плоским дном каноэ. Мой взгляд мечется, чтобы охватить пространство. Доски для серфа, разные одно- и двухместные лодки и другой плавательный инвентарь расположены по стенам вокруг нас. Должно быть, мы в лодочном домике.

— Пожалуйста, Синтия, отпусти меня. Почему ты так поступаешь с подругой?

— С подругой? — Откинув голову назад, она утробно смеется, а потом встречается со мной глазами. — Я никогда не была твоей подругой. Стать твоей лучшей подружкой было лишь средством для финала.

Ее голос сейчас совсем другой. Определенно, более жесткий. Злой. Мстительный.

Синтия серийный убийца? Я думала, подозреваемым был мужчина. Так как страх за свою жизнь топит меня, я стараюсь говорить спокойно, даже несмотря на то, что глубоко внутри я вся трясусь.

— Что тебе от меня нужно?

Вместо ответа, Синтия кладет свою сумочку на другую лодку, находящуюся рядом с ней, и открывает ее. Когда она достает пару резиновых докторских перчаток и натягивает их, я начинаю кричать так громко, как могу.

— Кричи сколько влезет, — она повышает голос, чтобы перекричать меня, гром и шелест песка снаружи. Достав небольшой пузырек с красной жидкостью из сумочки, она продолжает:

— Все внутри. Наверное, уже пьют и веселятся в честь последнего вечера в «Хоторне». Ты, конечно, к ним не присоединишься.

      Я кричу еще какое-то время, затем затихаю. Лучше поберегу свои легкие для побега, если смогу выбраться из этих веревок. Синтия настолько бесстрастна, ее полное спокойствие пугает меня больше, чем, если бы она орала на меня. В панике я сжимаю и разжимаю руки, и когда мои пальцы нащупывают узел у правого бедра, я замираю. Узел! Медленно я двигаю рукой и прикрываю его.

Отвлеки ее. Заставь ее говорить, пока разбираешься с узлом.

— Я не понимаю. Я не обижала тебя. Что такого я тебе сделала?

— Что такого ты мне сделала? — секунду она смотрит на меня, а затем разражается смехом. — Ты казалась хорошей, но… — она делает паузу, а ее голубые глаза гневно сужаются. — Я знаю, каким дьяволом мы можешь быть. Я чувствовала острую боль от твоей руки, ожог от твоей плойки, шипы от прибора для отбивания мяса, глубокие следы от пряжки ремня... в основном все, до чего ты могла дотянуться своими руками. А когда это не срабатывало, ты убеждалась, что я поглощена темнотой шкафа. Так что да, я не понаслышке знаю, какая ты порочная и жестокая.

Взгляд Синтии тускнеет, когда она извергает свой гнев. Но она смотрит не на меня. Она смотрит сквозь меня, ее разум блуждает в прошлом.

— Это была не я, Синтия. Я прошу прощения за всех, кто причинил тебе боль, но это была не я… оу!

Она хватает меня за волосы и жестко дергает, ее сумасшедшие глаза сверлят меня.

— Это была ты! Он бросил меня из-за тебя. Оставил меня с твоей злобностью.

— Это была не я. Я не обижала тебя. Твоя мама обижала тебя?

— Что? Не узнаешь меня? — она усмехается, затем распрямляется и дергает себя за волосы.

Я задыхаюсь, когда ее длинные локоны отлетают в сторону. За ними следует шапочка, обнажая короткие пепельно-русые волосы. Она снимает свои накладные ресницы, а затем рукавом стирает помаду. Когда она поворачивается в мою сторону, на меня смотрит лицо Томми Слаусона, его голос становится глубже.

— Сейчас узнаешь меня, мамочка?

Мое сердце бешено бьется, частота вздохов зашкаливает.

— Как ты…

— Я стал тем, кем должен был, — он иронизирует. — Я одалживал, крал, убивал… все, что помогло бы достичь поставленных целей, мама. Целей! Того, как ты говорила, чего у меня никогда не будет.

— Посмотри на меня, — говорю я. Даже несмотря на то, что я знаю, что он не в себе, я пытаюсь рассуждать с ним, потому что инстинкт самосохранения может стать собственной отчаянной формой сумасшествия.

— Я одного возраста с тобой. Никаких шансов, что я могу быть твоей мамой. Я не она, Томми.

Звук собственного имени, казалось, выводит его из состояния ненависти. Томми трясет головой и хмурится, сложив руки.

— Как ты узнала мое имя? Я никогда не говорил тебе.

Я выпаливаю первое, что приходит на ум:

— Я видела тебя в Колумбийском.

Он выглядит обеспокоенно.

— Но я был так осторожен. Ты не видела меня. Нет! Я убедился в этом.

Как только до меня доходит, что Томми, должно быть, и был тем сталкером, который, как я решила, был плодом моего воображения в колледже, он начинает расхаживать, бормоча себе под нос:

— Он сказал мне следить за тобой. Выяснить, ты ли написала ту статью, которая разрушила все.

Он останавливается и поворачивается ко мне.

— Но когда я увидел тебя в первый раз, я понял, ты была большим. Честно говоря, я был рад, что мне не пришлось больше писать те письма и иметь дело с посылками.

Он понижает голос, его глаза путешествуют по моему лицу.

— Ты была намного большим, чем он мог представить. Так что я солгал и сказал ему, что не ты автор, хотя знал, что это была ты.

Записки в почте? Боже, должно быть, Томми был тем, кто клал посылки с наркотиками и подробными инструкциями в почтовые ящики студентов.

— Как ты узнал, что я написала ту статью? — шепчу я, осознав, что «Он», на которого ссылается Томми, был профессор Якобсон, человек, который шантажировал своих студентов и проводил всю наркооперацию.

Когда Томми придвигается ближе, внезапно улыбаясь, я пытаюсь не отпрянуть от него. Последнее, что я хочу сделать, это спровоцировать его. Он слишком нестабилен. Не думаю, что вывести его из себя заняло бы много времени.