Я плохо запомнил, как была застегнута на лейте портупея. Ремень сверху хлястика или под ним? Жаль, если из-за такого пустяка все сорвется… И плохо, что зеркала нет, полюбоваться. Пистолет — в кобуру, гранату — в карман, кольцом вниз.
Глава 29
В полусумраке коридора, освещенного только через торцевые окна, я отчетливо вижу темную фигуру, похожую на человеческую. Может быть, это просто тень? Странно. Пять минут назад никакой тени здесь не было. А тем более человека. Да, нет сомнений, это человек. И миновать незнакомца никак нельзя: выход на лестничную площадку метрах в трех позади него.
Расстегнув на всякий случай кобуру, напустив на лицо чрезвычайно озабоченное выражение, я решительным шагом прохожу мимо… экстрасенса! Ну конечно, это он! Стоит лицом к стене рядом с противопожарной перегородкой, вертит в руках рамку и, по обыкновению, о чем-то с ней шепчется.
Остановиться, спросить, что он здесь делает? А он поинтересуется, что делаю я… В шинели с чужого плеча. Поздно. Слишком быстро я шел. Да он меня, кажется, и не заметил.
Прыгая через ступеньки, я сбегаю на первый этаж, открываю дверь…
Навстречу — сержант и два гвардейца, все трое — с автоматами на изготовку. Называется — день интересных встреч. Сержант аж присел от неожиданности. Но, молодчина, не выстрелил.
У меня тоже малость подкосились ноги.
— Быстрее! — ору я. — Лейтенант здесь! Ему нужна помощь!
Подозрение в глазах сержанта, как я и ожидал, мгновенно сменяется озабоченностью.
— Где? Что с ним?
— На втором этаже, комната двести шесть. Он без сознания, может быть, ранен.
Сержант бросается вверх по лестнице, я — следом, тяжело дыша и старательно топая ногами.
Гвардейцы, оттеснив к стене потерявшего спортивную форму лейтенанта, без труда обгоняют его. То есть меня. Именно на это я и рассчитывал. Крикнув еще раз: — В двести шестой! — я круто поворачиваюсь, кубарем скатываюсь по лестнице и, выскочив во двор, бегу к торцу корпуса семь. Над ним, высоко в небе, стрекочет вертолет. Никак Бранников вернулся? Пусть его. Не имеет значения. Поздно.
Часовой, обернувшись на скрип снега под моими сапогами, смотрит на меня скорее удивленно, чем тревожно.
— Быстрее! Там лейтенанта ранило! — кричу я, с удовольствием отмечая, что дистанция между нами быстро сокращается.
«Тригон» должен быть спасен!
Это тот самый ефрейтор с цыплячьей шеей, что ходил со мною выручать другого такого же бедолагу.
— Стой! Стрелять буду! — неуверенно предупреждает он.
— Ты что, офигел? Своих не узнаешь?
Маскарад оказался явно не в мою пользу. Но теперь уже ничего не поправишь. Разве что…
— Дуй туда! Майор обещал голову оторвать, если не прибудешь немедленно!
Оббежав ефрейтора метра за полтора — чтобы не достал подножкой — я, не снижая темпа, мчусь к распахнутой настежь двери.
«Тригон» должен быть спасен! Только я могу это сделать, только я!
«Тригон» должен быть спасен! Именно для этого я бегу! Чтобы уберечь его от грозной опасности! Не станет же ефрейтор стрелять в спину? Тем более, мы с ним вместе жизнью рисковали. «Тригон» должен быть спасен! Только бы не поскользнуться. Сапоги болтаются на ногах, как шлепанцы. Зря я побрезговал надеть портянки. «Тригон» должен быть спасен!
За спиной — тяжелый топот и скрип снега под сапогами. Отлично, ефрейтор! Делай что угодно, только не стреляй!
Вот и дверь. Короткий взгляд назад: ефрейтор кружит на месте, обхватив голову руками, падает…
Хоть бы его кто-нибудь подобрал.
Грязная лестница. Один пролет, второй, третий… Дыхалки уже не хватает, но останавливаться нельзя. Дверь, ведущая на пятый этаж, закрыта. Удар «сезам», секундная пауза — чтобы не получить по лбу распахнувшейся, но спружинившей назад створкой, — и вперед, вперед…
Вот и первая открытая дверь. Сквозь нее отчетливо слышно стрекотание вертолета. Видно, он опустился пониже. Зачем? Неважно. Пусть его.
Странно все-таки, что защитники «Тригона» не забаррикадировались после того, как в прошлый раз Бранников пересталснимать их видеокамерой. Значит, абсолютно уверены в своем «пугастере». Или опять — позируют?
Мгновенный, фотографический взгляд сквозь открытую дверь. И остановка.
Справа, за внутренней, тоже распахнутой дверью — серо-голубые кубы «Мудрецов». Слева же…
Я словно вновь смотрю видеофильм, снятый Бранниковым, только с другой стороны экрана. Петя, застывший в кресле перед терминалом, то ли с улыбкой, то ли с гримасой боли на лице, мужчина, лежащий на полу, с редкими рыжими прядями волос на лысеющей голове, широко разбросавший ноги, обутые в белые тапочки… Оба совершенно неподвижны, словно действительно сфотографированы. И вообще все — как зловещая фотография. Неужели позируют?
Боковым зрением я улавливаю какое-то движение и чувствую, как на голове начинают шевелиться волосы. Тьфу на тебя! Это всего лишь телекамера. Вернее, три телекамеры, установленные на консоли в левом дальнем углу операторской, у окна. Все три объектива смотрят на меня… Именно смотрят, словно глаза какого-то чудовища. И мне снова хочется, как вчера вечером в гостинице, — исчезнуть, раствориться, не быть! Только бы избавиться от этого пронзительного, раскаленной иглой буравящего мозг взгляда!
Я дергаюсь было назад, потом вперед — телекамеры отслеживают мои движения — и бегу дальше по коридору. Что-то я хотел… Ах да, блокировку…
Дверь, за которой по моим расчетам должен быть распределительный щит, закрыта. Нужно только ударить в область замка, но правая нога болит еще после штурма первой двери. Чужая обувь, неудобно…
А что будет после того, как я включу основную ветку питания? Скорее всего, лягу здесь же, за дверью, широко раскинув ноги, как тот, рыжеволосый. Не пора ли уже линять отсюда? Пока не поздно?
Кто-то невидимый и огромный кладет мне на голову тяжелую когтистую лапу. В глазах темнеет, в ушах звенит — непереносимо громко, до боли в барабанных перепонках.
— А-а-а-а-а!..
Звон, вытесненный криком, начинает стихать, но боль из ушей не уходит. Я медленно, словно пьяный, поднимаюсь с пола. Поле зрения, опять же словно у пьяного, сужено до предела. Давно не натиравшийся, с выщербинками, паркетный пол, закрытая дверь. Ее я должен взломать. Зачем? Не помню.
Боль из ушей, наконец, уходит, поле зрения расширяется, руки перестают противно дрожать, и я отчетливо вспоминаю все то, что хотел сделать. Удар левой ногой, еще один…
Распределительные щиты — с левой стороны. В сером железном шкафу, скорее всего, система блокировки. Но вначале — рубильники.
Я сую левую руку в карман, но тут же, споткнувшись обо что-то мягкое, едва не падаю.
Это труп мужчины. Поверх пиджака — белый халат, лицо искажено гримасой боли, ноги подогнуты.
Наклонившись, я беру мужчину за руку. Она холодна, как лед, но еще не закоченела. Жив? Схватив пострадавшего подмышки, я пытаюсь вытащить его в коридор, наступаю на полу собственной шинели и сам заваливаюсь на бок. На мою голову тотчас опускается тяжелая когтистая лапа.
— «Тригон» должен быть спасен! Должен быть спасен! — бормочу я непослушными губами, вскакиваю на ноги и перешагиваю через неестественно изогнутое тело. — «Тригон» должен быть спасен!
Руки сами делают то, что нужно. Вот они, три рубильника. Первый врублен, второй — врублен, третий — готов. Но это еще не все! Не все! Нужно замкнуть пакетный переключатель в операторской. Обязательно замкнуть пакетник, маленькую черную коробочку с белой и красной кнопками. Он где-то в операторской; кажется, справа… Сейчас, сейчас я его… И потом — прочь, прочь, прочь… «Тригон» почти спасен. А уже завтра отыщу главного энергетика, и мы с ним вместе перестроим систему блокировки.
Аккуратно перешагнув через неподвижное тело, я бегу в операторскую. В правой руке — снятый с предохранителя пистолет, левая — в кармане шинели. «Тригон» должен быть спасен! Остался пустячок — врубить пакетник.
