— Тускло светящийся эллипс, как раз над окнами, примерно на ладонь выше крыши, — поясняет он обиженно. — Неужели у вас настолько атрофировалось внутреннее зрение, что вы даже этого не видите?

Голос чудака мне знаком. Да это же… Ну конечно, спасатель, травивший в самолете про полеты на Марс и элементарность телекинеза. Они, кстати, все просто помешались на предстоящей марсианской экспедиции. Один воображает, что уже побывал там, другой повторяет имена спутников Марса…

— Нет, не видим, — подводит черту командир «героев» и вдруг исчезает, словно выпущенная из лука стрела. Через секунду его ругань раздается откуда-то из-за автомобилей:

— Кто пропустил? Не зона, а проходной двор!

Я проскальзываю между машинами. В свете фар маячит фигура Бранникова, обремененная чем-то объемистым. Похоже, он какой-то мешок несет на правом плече, облапив его двумя руками.

— Пусти! Руку сломаешь, медведь! — слышится глухой, словно из-под одеяла, голос Элли.

Гриша стоит рядом со мною и, отряхивая с шубы снег, оправдывается:

— Шальная баба… Заговорила мне зубы, а сама шасть за машины… Я следом, да поскользнулся…

Бранников подходит к нам, аккуратно, как только начавшую ходить малышку, ставит Элли на ноги и, не отпуская рукав ее шубки, машет своим.

Мгновенно подлетают два молодца, тактично ждут, пока Элли вытрет платочком слезы и носик.

— В автобус, и глаз с нее не спускать! — сурово приказывает командир «героям».

— Там мой муж! — оправдывается Элли, но спасатели, подхватив ее под руки, мягко и неумолимо уводят в темноту.

— Тоже мне, декабристка выискалась, — ворчит Бранников, и в голосе его слышится откровенная зависть. — Вы, кажется, в гостиницу хотели? Пошли!

Мы шествуем прямо через сквер, и я стараюсь попадать в следы впереди идущих спасателей. Ноги замерзли так, что я их уже почти не чувствую.

— Ну, а ты что узнал? — спрашивает идущий рядом Гриша.

— Немного. Пеночкин перестал делиться своими планами даже с любимой женой. Но прошлый опыт учит: там, где появляется наш давний знакомый, начинает действовать простенькое уравненьице: Компьютеры плюс Пеночкин равняется Опасность.

— Ты думаешь, это он?

— Конечно. Последствия счастливизации ты видел. Да еще возле компьютеров трое счастьем маются…

Для работы комиссии руководство института отвело большую светлую комнату, уставленную письменными столами, с видом, кстати, на злополучный седьмой корпус. Только не с той стороны, где даже днем тускло и зловеще светятся окна, а с противоположной. В комиссию, кроме нас с Гришей, входят еще человек десять: один из конструкторов нейрокомпьютера «Мудрец», замглавврача городской больницы, представители прокуратуры, милиции, пожарных и даже экстрасенс! Тот самый, что летел с нами в самолете. Никакой он, оказалось, не спасатель. А Сапсанов — из комитета по вычислительной технике и информатике. Как издавна принято, расследует причины аварии ставленник главного ее виновника. Молодец, Крепчалов, вовремя подсуетился!

Собравшись у больших, в полтора человеческих роста, окон, комиссия во главе с председателем наблюдает сквозь незамерзшие прогалинки за вертолетом, то зависающим над крышей седьмого корпуса, то взмывающим ввысь, а я тоскливо сжимаю кулаки.

Паноптикум какой-то, а не комиссия. И вовсе не правительственная, как сулил Витек. Зачем я ввязался в это дело? Точнее, зачем Витек выпихнул меня из Москвы? Чтобы, воспользовавшись вирусом «шизо», разворошить «осиное гнездо»? Он давно на моих вирусогенов зубы точит. Собирай их потом по всей стране. Сколько бед натворят…

Вертолет в очередной раз снижается, поднимая с плоской крыши облако снежной пыли. Из облака вылетает, рассыпая искры, красная ракета, вертолет поднимается на десяток метров, скользит вдоль корпуса, снова снижается. В моменты подъема видна болтающаяся под брюхом желто-синей стрекозы веревочная лестница с маленькой оранжевой фигуркой на нижних ступеньках.

— А почему Бранников сам летает, аки баба Яга в ступе? — тихо спрашивает стоящий рядом со мной Гриша. — Командир должен руководить, а не работать вместо рядовых исполнителей, и уж во всяком случае не лезть туда, где опасно.

Молодец. Чувствуется моя школа. Я, как возглавил Корпорацию, не уставал вбивать в головы своему «офицерскому корпусу» эту очевидную мысль. Имея в виду явно — их, неявно — самого себя. Но Гриша, кажется, принял эту максиму за догму.

— Для командира риск невелик. Почувствовав границу «инферно», он сразу же пускает ракету, дублирует команду по рации, и вертолет поднимается. Любой из «героев», дабы не сочли трусом, спускался бы гораздо ниже, рискуя попасть потом в больницу.

— А Бранникову разве не надо доказывать собственную храбрость?

— Нет. Он уже не раз делал это, иначе не стал бы командиром. Теперь он должен доказывать другое: что умеет удержать своих «героев» от ненужного риска.

— Что же он вчера их не удержал?

— Ни один человек в мире не мог бы убедить вчера ни одного из спасателей, а тем более Бранникова, что существует беспричинный страх, который они не смогут преодолеть.

— А на лестнице он прохлаждается… ага, чтобы пилот не попал нечаянно в «поле ужаса» и не попытался, ошалев от страха, взлететь выше стратосферы…

Гриша смущенно сгребает в кулак бороду, как обычно, когда ляпает с умным видом что-нибудь очевидное.

— Я всегда знал: охотникам на вирусов смекалки не занимать! восхищаюсь я его сообразительностью.

К нам подходит экстрасенс. На нем поношенный серый пиджак, черные брюки и клетчатая фланелевая рубашка с узким галстуком. Понятно: комиссия дело серьезное, можно даже сказать, официальное, потому и галстук.

— Вы и сейчас ничего не видите? — спрашивает он тихим трагическим голосом.

— Как это? Вертолет видим, спасателя видим и, по-моему, даже экстрасенса Мартьянова видим! — сердечно улыбается Гриша. Я подтверждаю его слова легким кивком головы.

— Значит, не видите, — жалеет нас экстрасенс и отходит поближе к окну.

— Значит, не употребляли с утра, — передразнивает его Гриша и трагически вздыхает.

Вертолет исчезает за корпусом семь, высаживать продрогшего до костей Бранникова, а майор-связист, рисовавший что-то в блокноте, удовлетворенно хмыкает:

— Так я и думал. Поле страха имеет форму эллипсоида вращения с центром примерно в той точке, где находятся компьютеры.

Уважаемые члены комиссии, отлипнув от окон, окружают майора с его нехитрым рисунком. Подумаешь, открытие сделал. Сфера или эллипсоид — какая разница? Главное, что корпус семь полностью лежит в его пределах и, таким образом, недоступен ни сверху, ни с боков, ни снизу. Через подземные коммуникации спасатели пытались пройти еще ранним утром, до прилета вертолета, К счастью, «скорая» никого на этот раз не увезла. Уж есть какой-то опыт. Не в преодолении беспричинного страха, а в своевременном определении его первых симптомов.

— Продолжим, господа? — говорит Сапсанов. — Мы должны заслушать сегодня свидетельства инженеров-электроников.

Комиссия заседает второй день, но сделали они немного. К тому же сегодня, после бессонной ночи, только после обеда и начали толком работать. Вчерашние протоколы я полистал: фамилии инженеров, оставшихся в машзале, кроме Пеночкина — еще двое, точное время, когда поднялась первая волна страха, да что произошло дальше… Ничего существенного, строго говоря, и не произошло. Несколько смельчаков, во главе с директором НИИ, пытались пройти в корпус семь, но с позором бежали, одну женщину (а не двух, как уверял вчера Сапсанов), пытавшуюся спасти сына, увезли в больницу, после чего у корпуса выставили охрану. А компьютеры работают, все три. Входящий в комиссию пожарник хватается за голову: не дай бог пожар — сгорит на миллионы, а подойти к корпусу нельзя. Уже, я знаю, созванивался с областью, выяснял, можно ли в случае чего использовать пожарную авиацию. Глупость, конечно. Ну, зальют они крышу, а толку-то? Она, конечно, простоит некоторое время, пока внутренности не выгорят, но потом все равно упадет. Нужно просто отключить в корпусе семь электроэнергию. Но распределительный щит именно в корпусе семь и расположен! А отключать подстанцию руководство института не разрешает; у них какой-то непрерывный цикл еще не закончен, убытков было бы — на сотни тысяч.