— Напомнить, сколько раз я уводил нас от акул и русалочьих патрулей? Сколько раз предупреждал о рыбаках, сетях, близких островах и кораблях? Как находил нам пропитание даже в самых пустынных участках океанского дна? Или как предупреждал о течениях и штормах?
Курт тихо зарычал, не зная, как на это возразить. Как бы он этому ни противился, но даже со своим уровнем дикости он понимал, как полезна для стаи чувствительность Чарльза. Вот только принять саму натуру молодого русала он не мог.
— Тебе следует собрать вещи, если хочешь что-то взять с собой. А то потом времени может не быть.
***
Эрик собирал вещи и с каждым движением чувствовал, как нарастает тяжесть на душе. Словно он пытался сорваться с места, не подняв якоря. И мысль о том, что так будет лучше, ничуть не помогала, даже делала хуже. Он окинул взглядом свою спальню, в которой на самом деле ничего и не изменилось. Даже жутко становилось от мысли, что, прожив здесь столько лет, Эрику совершенно нечего было взять с собой, если не считать сменной одежды. Все эти вещи не вызывали эмоций, да и сам этот дом был обычным зданием. Он так и не сумел пропитаться характером своего хозяина, оставшись для него лишь пустыми стенами и крышей над головой.
Прежде это не заботило Эрика. Если подумать, он и не смог бы вспомнить места, которое назвал бы «домом» в полном смысле этого слова. Ничто не вызывало у него теплой привязанности и желания вернуться. Его всегда носило по волнам, тянуло куда-то вперед, а затем он просто разбился об этот берег и так и остался лежать неподвижно, не в состоянии найти сил и причин двигаться дальше. Уснул. Закопался в песок. Отстранился от мира, а этот самый мир как-то и не собирался возвращать его. Зачем? Ведь сам Эрик Леншерр для всего сущего был лишь незначительной деталью. Одной из миллионов. Убери ее — и ничего не изменится. Разве что Азазель проведет в молебне чуть больше времени, читая за упокой души бывшего друга. Но это и вся скорбь, на которую мог бы надеяться Эрик. Совсем не такой жизни он хотел. Вот только… на что же он мог рассчитывать?
Когда он еще был ребенком, глупым и неудачливым воришкой, желавшим найти пропавшую мать, у него была цель. Она-то и завела его на корабль Шоу. Лишь ее он пытался достичь многие годы, а когда достиг… было слишком поздно. И, стоя у найденной могилы, Эрик понимал, что почти не может вспомнить лица своей матери. Но он все же нашел ее, а после… вновь стал потерянным мальчишкой, и Шоу, должно быть, было совсем не сложно вернуть его на корабль. Вот только новая цель в жизни Эрика так и не появилась, хотя он отчаянно в ней нуждался. Он всегда был не на своем месте. Ни жизни, ни привычек, ни стремлений, ни женщин. Его сердце упорно не желало отзываться на чужие чувства, словно скованное металлом, оно лежало неподвижно на мутном дне его почерневшей души. И он смирился, перестал сопротивляться. Двигался по течению, просто жил. Так его и прибило к этому берегу, и порой Леншерр гадал, похоронят ли его в этом песке или все же на общем кладбище в городе. Подобные мысли приходили с сумерками и после большого количества выпивки, когда он острее обычного чувствовал пустоту в своей жизни.
А затем он встретил Чарльза.
От одной мысли о русале Эрик едва заметно улыбнулся, а на душе стало чуть светлее.
Это беззаботное существо оживило его, показало мир в ином свете. Он хотел о нем заботиться, находил в этом успокоение. Неудивительно, что хватило всего пары дней, проведенных с Чарльзом, чтобы именно русал стал тем спасительным ветром, что способен был нести вперед жизнь Эрика. Вот только и его Леншерр потерял.
Так может, вернувшись в океан, он обретет счастливый шанс найти Ксавьера. Пусть это будет его новой целью, новой погоней. Даже если ей суждено будет закончиться так же, как и первой…
Он еще не предупредил Аза, но собирался направиться именно к нему. И, пусть Эрик давно не верил в силу молитв, он знал, что его друг не может его не приютить. А это место и шум океана… сейчас они нагоняли такую тоску и пронизывали такой болью, что Эрик невольно чувствовал злобу на свое бессилие, не говоря уже о том, что он толком не мог спать. В шуме прибоя ему чудился голос Чарльза. Ему и сейчас казалось, что с берега доносится до боли приятный голос, который нежно произносит его имя, зовет к себе… И Леншерр не знал, сколько еще он продержится, прежде чем это наваждение заставит его топить голос Чарльза в своей голове при помощи виски. А затем он просто обнаружит себя сидящим в воде в ожидании прилива, который заберет его с собой на дно.
Сирена. Чарльз определенно был из рода мифических сирен.
«Эрик».
Волны набегали на берег. Шелестели, переплетаясь с криком чаек.
«Эрик».
Леншерр тряхнул больной головой, потер рыжую щетину и, тихо зарычав, направился за бутылкой, которая должна была еще храниться в шкафу на кухне.
«Эрик».
Этот голос не утихал, даже становился громче. И в какой-то момент Леншерр так и замер, не открыв шкафа, а сердце его пустилось в дикий пляс, напитывая тело адреналином и возбуждением. Он так быстро сорвался с места и бросился к воде, что несколько раз чуть не упал, путаясь в собственных ногах, а когда добрался до пляжа, то продолжил еще бежать, пока не оказался по пояс в воде.
Голубые глаза блестели в лучах скрывающегося солнца. Это волшебное существо пряталось под пирсом, но было слишком заметным для Эрика, и, даже если это была галлюцинация, вызванная проведенной без сна неделей, ему было плевать. Даже она сгодилась бы сейчас.
— Черт бы тебя побрал, Чарльз! Прости меня! — сходу выпалил Эрик первое, что пришло в голову, когда в нее вернулись воспоминания об их последней встрече, и бросился к пирсу, под которым прятался русал. Но стоило только ему подойти слишком близко, как Чарльз встрепенулся и отплыл чуть дальше. — Тише, все хорошо. Я тебя не трону, — Эрик поднял руки и замер на месте, стоя по грудь в воде и всматриваясь в яркие глаза Чарльза, едва сдерживая внезапно разорвавшиеся в его душе эмоции. — Я знаю, что не должен был этого делать. Я не в праве был…
— Но сделал, — тихо произнес Чарльз, все еще прячась в тени.
— Я больше не сделаю ничего, что противоречило бы твоим обычаям. Я обещаю.
— И я могу тебе верить? — его тон был ровным, а голос — тихим, и из-за проклятых сумерек Эрик не мог разглядеть его лицо. Не мог понять, шутит он или говорит серьезно.
— Да. Как и раньше.
— Но ты ведь поступил так не потому, что это противоречит моим обычаям?.. — заметил Ксавьер, и Эрик был почти уверен, что его русал сейчас нервно виляет хвостом.
— Да. Ты человечнее многих людей, и с тобой мне порой трудно вести себя так, словно ты из другого мира. Трудно не забывать об этом, — он медленно положил руки на воду, но все еще не решался приблизиться.
— Значит, ты поступил так, как поступил бы, будь я человеком?
— Да, — тихо ответил Эрик, словно точно знал, что Чарльз почувствует, если он солжет. И риск вновь потерять его был страшнее, чем стыд, вызванный признанием своих чувств.
Послышался тихий плеск, и русал подплыл ближе. Он все еще не высовывался из-под пирса, зато смотрел на своего человека прямо и задумчиво, почти не моргая.
— И почему?
Холодок пробежался вдоль спины Эрика, но он не собирался упускать свой шанс.
— Потому что ты дорог мне.
Чарльз выплыл из-под пирса на свет, и выглядел он уставшим и побледневшим, совсем не таким, каким видел его Эрик всего неделю назад. Русал задумчиво окинул взглядом Леншерра, о чем-то размышляя, и его молчание с каждой секундой становилось все более мучительным для бывшего пирата.
— Я не самка. Не… не женщина. Твои ласки были неуместны, — строго заключил русал.
— Тебе они неприятны? — уточнил Эрик, прежде чем успел взвесить последствия своего вопроса.
Ксавьер встрепенулся и тихо зашипел на Эрика, однако мужчина заметил легкое смущение в его глазах.
— Какое это имеет значение? Я мужчина. Я… не могу приносить потомство, продолжать род, не могу… Как это у вас еще называется? Я думал, так у вас показывают привязанность, но то, что ты пытался сделать в прошлый раз, не походило на это.
