До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,

Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! Я еще не хочу умирать!

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Осип Мандельштам.

Вечерний Питер встретил Сашу удивительной пустотой улиц, освещённых мириадами огней. Сев в такси, она цеплялась взглядом за каждый дом, мимо которого проносилась машина, за каждый мост, который они пересекали. До разведения мостов оставался час, и она прекрасно успевала в гостиницу. Локи приказал нигде после самолета не задерживаться, выспаться как следует, и только потом идти хоть в архив, хоть по адресу, где жила Сашина прабабушка, хоть музеи смотреть.

По поводу стирания ее памяти он не сказал ни слова, что Сашу здорово напрягало, но поднимать эту тему она не решалась. Если сказал, что сделает – значит, сделает. Остается только ждать и надеяться. Хотя надежда, как известно, глупое чувство.

Отель был простым, но добротным. Светлый, достаточно просторный номер на пятом этаже, чистая ванная и туалет, большая односпальная кровать, шкаф, сейф и зеркало во всю стену. Что еще нужно?

Развесив вещи и приняв душ, Саша водрузила свою тушку перед зеркалом и принялась распутывать волосы. Борясь с очередным узлом, она на секунду прикрыла глаза, а когда открыла их снова, подпрыгнула на месте и с трудом сдержала крепкое ругательство. В зеркале рядом с ней отражался Локи, наблюдавший за процессом распутывания волос с откровенно развратной ухмылкой. Саша резко оглянулась… и никого рядом не увидела. Но Локи продолжал присутствовать в зеркале, что сомнению не подлежало… И ухмылка его стала откровенно издевательской.

- Какого черта?! – Саша покраснела до кончиков волос, плотнее запахивая полотенце.

- Успокойся, - Локи-в-зеркале оскалился, показав идеально ровные зубы. – Заканчивай с волосами, я подожду. И приступим к спасению твоей головы путем удаления лишнего.

После этих слов Саша не то что не решилась - не смогла что-либо ответить, продолжая пялиться в зеркало и судорожно сжимать расческу.

- Давай, шевелись! У меня нет желания играть в отражение!

Подчинившись окрику, Саша как во сне продолжила распутывать волосы. Покончив с последними узелками, она прочесала их как следует и привычным движением отбросила влажные пряди за спину. Успевшие отрасти почти до середины спины волосы неприятно хлестнули голую кожу, заставив женщину поежиться.

- Готова?

- Наверное… да, – Саша как завороженная смотрела в отражение.

- Отлично, - Локи сделал шаг и буквально вышел из зеркала, становясь рядом с женщиной. – Прекрати трястись!

Саше стало страшно. Очень. Как тогда, в Норвегии. Снова она и Локи. И снова она совершенно беззащитна. Только из одежды на ней одно полотенце… И он может слышать ее мысли! Черт! Черт! Черт!!!

- Успокойся, - Локи обошел ее по правильному полукругу и остановился за спиной. – Ты мне нужна расслабленной, и, желательно, спокойной.

Он положил руки Саше на плечи и начал аккуратно надавливать на скованные напряжением мышцы, заставляя их рефлекторно расслабляться. Зеленые глаза не отрываясь смотрели в испуганные карие, а руки продолжали свое дело, заставляя Сашу успокаиваться совершенно необъяснимым для нее способом. Такой массаж, как и в принципе любое прикосновение к себе со стороны Локи, обычно вызывало у нее нервную реакцию, приводящую к нервному же возбуждению. Но сейчас она медленно, секунда за секундой, успокаивалась.

Чувствуя, как тяжелеет голова и мир вокруг начинает расплываться, Саша попыталась судорожно ухватиться за ускользающую реальность, но тут же «получила по рукам»:

- Я же сказал, успокойся, - смешок, раздавшийся сзади, отразился в голове эхом. – Ничего с тобой не случится. Ну, почти…

Саша почувствовала резкую слабость в ногах, и попыталась удержаться, схватившись на зеркальную поверхность. Но не успела она вытянуть руку, как оказалась на руках у стоявшего позади Локи.

- Ну я же сказал, не дергайся! – сквозь пелену полуобморочного расслабления Саша уловила нотку укоризны в голосе и обмякла окончательно, не в силах сопротивляться накатившей дикой слабости и желанию отключиться от этого мира.

Она чувствовала мерное, умиротворяющее покачивание, словно на волнах, и через секунду поняла, что это шаги, и ее куда-то несут. Несколько секунд спустя она ощутила, что ее опустили на горизонтальную поверхность и сильные руки сдёрнули с ее тела влажное полотенце.

- Эй! – сквозь пелену перед глазами она вяло пыталась сопротивляться, но сил не было даже на то, чтобы поднять руку.

- Не дергайся! – властный голос заставил ее замереть. – Я тебя не трону.

- Но…

- Даю слово! Мало? – голос звучал в голове, заполняя ее полностью, заставляя концентрироваться на только на восприятии сказанного.

- Нет…

Молочно-белая пелена небытия словно окутала Сашу, заставляя раствориться и потерять нить сознания. В голове неожиданно возникла гулкая пустота, тело обрело невообразимую легкость, и она словно воспарила куда-то вверх, подчиняясь этой легкости.

Настойчивые прикосновения к голове, тихие фразы на незнакомом языке воспринимались как должное, как нечто правильное и закономерное. Даже перемещение прикосновений с висков на плечи не заставили ее напрячься. Руки продолжали совершать мягкие, но настойчивые прикосновения, заставляя ее все дальше проваливаться в пелену собственного сознания… А потом наступила мягкая, очень теплая и уютная темнота, из которой Сашу вырвало яркое солнце, светившее в не зашторенное окно номера.

Ленинград. 17 декабря 1941 года.

Темнота снова окутала зимний город. Ни фонарей, ни людей на улицах, - ничего. Только канонада вдалеке – это наши ведут бой с фрицами. А они совсем близко – снаряды с передовой долетают до улиц города.

Но город не сдается. Не сдаются замерзшие, покрытые полутораметровым снегом улицы, не сдаются остановившиеся трамваи, не сдаются заколоченные досками крест-накрест дома, не сдаются работающие заводы. Не сдаются люди.

Голодные, черные от постоянного недоедания и холода, словно тени, бредущие по родным улицам. Они – не сдаются. Они сильнее мороза и голода.

Раннее утро освещает город лучами зимнего солнца. Оно пробивается сквозь затемненные окна, будя жителей.

- Мама, ты куда? – две пары глаз смотрят на измождённую женщину из-под хранящего тепло одеяла. Хотя, на кровати не только одеяло – там вся одежда, какая есть. Теплая и не очень. Зима в этом году очень суровая, а отопления никакого, кроме буржуйки с кривенькой трубой. И дров почти нет. И мебели – все уже сожгли.

- На работу, - высокая, темноволосая женщина я ярко-синими глазами на изможденном лице завязывает платок и оправляет телогрейку. – Вечером вернусь, хлеба принесу. Галя, напои Надю и проверьте с ней, как Мария Ильинична из двадцать первой квартиры. Им вчера совсем плохо было.

- Хорошо, - маленькая ручка высовывается из-под одеяла и хватает воздух, словно пытаясь дотянутся до мамы. – А ты точно вернешься? А то вчера Машина мама не пришла.

Александра останавливается, как громом пораженная.

- Галя, откуда ты знаешь? А где Маша?

- Не знаю. Она вчера заходила к нам, сказала про это, и ушла. Мы ей кипятку дали, с той травой, что ты оставляла. Говорила, что домой пойдет.

Она им вчера букетик заварила, что с лета на серванте засушенный стоял – это они с Ваней в Павловск ездили…

Глубоко вздохнув, Александра отметила себе в голове еще одно дело на день – зайти к Герасимовым, проверить Машу. И, если что, забрать девочку к себе. Помрет ведь без матери… Даже хлеба некому ей будет взять – не дадут ведь ребенку-то.