Своей привлекательностью А.П. Ермолов был обязан не только собственной харизме, но и своим убеждениям. Будучи выходцем из состоятельной семьи провинциального дворянина и получив хорошее образование в Москве, он никогда не был тесно связан с Петербургом или императорским двором. Он разделял свойственное большей части представителей его сословия мнение, что русским солдатам лучше под началом людей благородного звания, и что производство в офицеры рядовых было в лучшем случае нежелательной необходимостью военного времени. Однако во времена Ермолова гораздо более серьезными соперниками для российских дворян являлись немцы, а не выбившиеся из солдатской среды офицеры, и Ермолов славился отпускаемыми по их адресу остротами. Это делало его плохим компаньоном для М.Б. Барклая де Толли и яростным противником помощников Барклая из числа немцев. Двое из них — Людвиг фон Вольцоген и В.И. Левенштерн — оставили мемуары, в которых описали направленные против них безжалостные интриги А.П. Ермолова[228].
Еще важнее было то, что Ермолов в июле и августе 1812 г. был в числе основных противников стратегии Барклая де Толли. Александр I попросил начальников штабов П.И. Багратиона и М.Б. Барклая писать напрямую императору. Хотя вследствие этого Багратион поначалу с большим подозрением относился к начальнику своего штаба, на самом деле Эммануэль де Сен-При в своих письмах императору решительно поддерживал своего командира. А.П. Ермолов, напротив, использовал возможность прямых контактов с Александром I, чтобы подорвать его доверие к Барклаю. В оправдание Ермолова следует сказать, что действовал он подобным образом, исходя из искреннего — хотя и неверного — убеждения, разделяемого почти всем высшим генералитетом, что стратегия Барклая представляла угрозу для армии и государства[229].
Хотя в течение некоторого времени Александр I пользовался услугами Ермолова, высоко оценивая его военные дарования, маловероятно, чтобы он когда-либо ему доверял. Про Ермолова император говаривал: «Мрачен как черт, но столь же проворен». Со своей харизмой, доверием, которым он пользовался в патриотических кругах, и многочисленными почитателями в офицерской среде Ермолов являлся идеальным выразителем чувств, питаемых дворянством по отношению к императорскому двору. 30 июля 1812 г., когда негодование по поводу Барклая достигло своей высшей точки, Ермолов писал Багратиону, что командным чинам армии придется отчитываться в своих действиях не только перед императором, но и перед отечеством. С точки зрения самодержца, каковым являлся представитель династии Романовых, подобная фразеология таила в себе большую опасность. Не случайно широко была распространена точка зрения, согласно которой Ермолов, когда молодые русские офицеры в декабре 1825 г. попытались свергнуть самодержавие, послужил для них источником вдохновения и даже рассматривался в качестве возможного будущего главы государства[230].
Менее заметной, но не менее значительной фигурной в главном штабе являлся генерал-интендант Первой армии Е.Ф. Канкрин. Достигнув к началу войны 38-летнего возраста, Канкрин был уроженцем небольшого города Ганау в земле Гессен. Служба в России привлекла его отца отчасти высоким жалованием, предложенным ему как эксперту в области технических наук и минирования, а отчасти потому, что его острый язык закрыл для него перспективы карьерного роста в Германии. Проведя юные годы в Германии, где он обучался в первоклассном университете и писал романтические повести, молодой Канкрин с трудом приспосабливался к жизни в России. Несколько лет он бездействовал, не имея денег даже на то, чтобы купить табак, и в целях экономии собственноручно ремонтируя свою обувь. В конечном счете его работы о военном управлении привлекли к нему внимание М.Б. Барклая де Толли и обеспечили ему видное место в интендантстве Военного министерства, где он добился больших успехов. В итоге Барклай, получив назначение на пост командующего Первой армией, взял Канкрина с собой. На протяжении последующих двух лет Канкрин справился с крайне непростой задачей продовольственного обеспечения и снабжения российской армии во время ее движения сначала по территории Российской империи, затем -Германии и Франции. Он проявил себя как чрезвычайно способный и трудолюбивый, а также честный и умный человек. В силу своих успехов, достигнутых в 1812–1814 гг., он впоследствии на протяжении двадцати одного года занимал пост министра финансов[231].
С 26 апреля, когда император прибыл в Вильно, по 19 июля, когда он выехал в Москву, Александр I проживал поблизости от М.Б. Барклая де Толли, недалеко от главного штаба Первой армии. Стратегия России, а в какой-то мере и ее тактика в это время направлялись усилиями любопытного дуумвирата. В некотором смысле это было на руку М.Б. Барклаю. Он и император придерживались общего мнения, что стратегическое отступление было необходимо, но эту идею нельзя было продвигать слишком открыто из опасения подорвать моральный дух и вызвать негативную реакцию общественного мнения. Они полагали, что русские — как в армии, так и вне ее — привыкли к легким победам над заведомо более слабым противником и не до конца себе представляли, что означало столкновение с громадной мощью наполеоновской армии. Через Александра I Барклай мог в некоторой степени контролировать А.П. Тормасова и П.И. Багратиона. Поскольку император находился в расположении Первой армии, естественно, что он был склонен смотреть на военные операции именно с этой точки зрения. Кроме того, хотя Александр был невысокого мнения о любом из своих ведущих генералов, он верил в стратегическое чутье и военные способности Барклая гораздо больше, чем в аналогичные качества Тормасова, не говоря уже о Багратионе. Есть все основания полагать, что П.И. Багратион состоял в любовной связи с сестрой Александра I — великой княгиней Екатериной Павловной. В 1812 г. в одном из писем к ней император писал, что, когда речь заходила о стратегии, Багратион всегда обнаруживал полное отсутствие способностей или настоящего плана[232].
Если присутствие Александра давало М.Б. Барклаю определенные рычаги воздействия на 2-ю Западную и 3-ю Обсервационную армии, ценой этому было вмешательство императора в дела его собственной Первой армии. Корпусные командиры Первой армии отправляли рапорты в двух экземплярах — Александру I и М.Б. Барклаю. В начале кампании они также порой получали приказы и от того, и от другого. Восемь дней спустя после начала войны командир 2-м пехотного корпуса генерал-лейтенант К.Ф. Багговут, отличавшийся богатырской статью и веселым нравом, писал Барклаю: «…давеча получил Ваш приказ от 18 июня: поелику он противоречит приказам Его Величества, что прикажете делать?» 30 июня Барклай писал императору, что оказался не в состоянии дать инструкции графу П.X. Витгенштейну, который командовал 1-м корпусом, находившимся на правом, уязвимом, фланге армии: «…я не знаю, какой план развертывания Ваше Императорское Величество имеет предложить в будущем». Когда генерал-лейтенант граф П.А. Шувалов, командир 4-го корпуса, внезапно заболел, Александр 1 июля поставил вместо него графа А.И. Остермана-Толстого, заявив, что на совещания с Барклаем по поводу этого назначения не было времени[233].
Подобная неразбериха представляла очевидную опасность, и Александр впоследствии начал воздерживаться от вмешательства в отношения М.Б. Барклая с подчиненными. Тот факт, что император и Барклай были едины во мнении относительно изначального отступления в направлении Дриссы, также способствовал большему взаимопониманию. Тем не менее напряженность сохранялась, не в последнюю очередь потому, что Александра по пути в Вильно сопровождала толпа оставшихся не у дел генералов, придворных и родственников, пытавшихся навязать императору и М.Б. Барклаю свои собственные идеи относительно того, как наилучшим образом бороться с Наполеоном.
