Прежде чем П.X. Витгенштейн успел ответить, Наполеон внезапного атаковал утром 17 февраля. П.П. Пален был хорошим арьергардным командиром, но со своими 4 тыс. солдат он не имел шансов против подавляющего перевеса противника. Русской кавалерии удалось уйти, но почти все пехотинцы были убиты или захвачены в плен. В их числе были, например, 338 бойцов Эстляндского пехотного полка, из которых к вечеру 17 февраля в строю осталось лишь 3 офицера и 69 солдат. Полк очень храбро сражался под началом Витгенштейна в 1812 г., а затем в битвах под Кульмом и Лейпцигом в 1813 г. Справедливости ради стоит сказать, что Витгенштейн взял всю ответственность за поражение на себя и полностью оправдал Палена, однако джентльменское поведение генерала было слабым утешением для солдат Эстляндского пехотного полка, которые заслуживали лучшей участи. Последующее наступление Наполеона отбросило всю коалиционную армию обратно за Сену. К.Ф. Шварценберг думал только о том, как бы отступить на юго-запад в направлении Труа и Бар-сюр-Об и оказаться в безопасности. Ему это удалось отчасти благодаря неожиданной перемене погоды: похолодало, земля замерзла, и отступавшие колонны коалиции смогли сойти с дороги и двинуться через сельскую местность[841].

Военные неудачи, постигшие союзников в середине февраля, неизбежно усилили существующую между ними напряженность. Александр I и Фридрих-Вильгельм обвинили Шварценберга в том, что он не пришел на выручку Блюхеру, и полагали, отчасти справедливо, что он наступает так медленно, руководствуясь политическими соображениями. Поползли неприятные слухи, что австрийцы намеренно берегли собственные войска и «обескровливали» русских и пруссаков для того, чтобы оказаться в более выгодном положении к концу войны и началу дележа добычи между участниками коалиции в ходе конгресса, посвященного заключению мира. Это было, безусловно, несправедливо по отношению к Шварценбергу, который был слишком благородным человеком, чтобы действовать подобным образом. Сам Шварценберг объяснял произошедшее тем, что Блюхер и его сподвижники наконец получили то, чего заслуживали, поскольку шли на нелепый риск и «маневрировали, как свиньи». 20 февраля он писал Францу I, что 6 тыс. солдат, которые основная армия потеряла за последние несколько дней, были относительно недорогой ценой, доказывающей, что наступление с самого начала было ошибкой, которую как всегда и предрекал сам Шварценберг[842].

Тем временем в рядах полков, совершавших марши и контрмарши по все более опустошенной местности, росло недовольство, и в глубине души солдаты знали, что их генералы испытывают недостаток уверенности и борются друг против друга. Как это всегда бывает, отступление и начавшийся голод подорвали моральный дух и дисциплину войска. Генерал Ф.Ф. Эртель, на тот момент возглавлявший военную полицию, получил приказ координировать действия всех военачальников вдоль коммуникаций, чтобы подавить мародерство. Трофим Евдокимов, солдат лейб-гвардии Измайловского полка, даже попытался убить одного из личных адъютантов Александра I, когда последний вмешался, для того чтобы пресечь грабеж[843].

По-настоящему трудно стало обеспечить едой людей и лошадей на второй неделе февраля. Как писал М.Б. Барклай де Толли 10 февраля, подобные проблемы были неизбежны в момент прекращения движения армии или ее концентрации для сражения; по его словам, ни одна местность не сможет в течение длительного времени обеспечивать огромную массу концентрированных войск коалиции. Войска разворовали запасы продовольствия, предназначавшиеся для соседей и союзников. Русские жаловались на то, что коммуникации, тянувшиеся к Швейцарии, контролировались австрийским интендантством, которое снабжало прежде всего собственные колонны. Как всегда больше всего хлопот доставляли лошади, а поиск сена среди зимы становился настоящим кошмаром для кавалерии. Отрядам фуражиров приходилось проделывать все более длинный путь при все меньшей отдаче. Курляндский драгунский полк, например, обнаружил, что «на фуражировки приходилось отправлять чуть ли не целые полки, да и то с громадным трудом можно было достать весьма незначительное количество припасов»[844].

Если все это неприятным образом напоминало то, что происходило с французами в окрестностях Москвы в 1812 г., то еще более схожей ситуацию делало растущее сопротивление, которое французское крестьянство оказывало реквизициям и грабежам коалиционных войск. Еще 29 января Е.Ф. Канкрин докладывал, что без сильного нажима на население, от него ничего нельзя было добиться. Впоследствии, когда удача стала благоволить Наполеону, местные французские власти часто с большей охотой исполняли его приказы по оказанию сопротивления союзникам. Крестьяне порой покидали свои разоренные деревни, укрывались в лесу и грабили передвигавшиеся по дорогам обозы союзников. Отдельные части подвижного магазина Канкрина, шедшие со стороны Швейцарии, попали в засаду. В.И. Левенштерн лишился лошадей и прочего имущества общей стоимостью 80 тыс. руб., когда французский патруль тайком выбрался из близлежащего артиллерийского депо и устроил засаду на русский обоз, остановившейся в деревне Мон-ан-Лаоннуа, вырезав охранявших обоз казаков. Генерал Ф.Ф. Винцингероде в отместку хотел было выжечь деревню дотла, но его разубедили. Однако М.Б. Барклай де Толли отдал приказ о том, что «преступники», напавшие на колонну снабжения Е.Ф. Канкрина, должны понести наказание для острастки остальным, а в окрестностях были произведены публичные повешения и помещены соответствующие таблички для устрашения тех, кто мог вознамериться провести аналогичные нападения в будущем. Канкрин был эффективным, уравновешенным и на тот момент уже очень опытным главой интендантского ведомства. Но даже он 4 марта говорил о том, что снабжение осуществляется наихудшим образом за весь период с начала войны в 1812 г., и это свидетельствовало о том, что положение действительно было очень серьезным[845].

За четыре недели, прошедшие с того момента, как Наполеон выступил в поход, он привел союзников в замешательство и, казалось, остановил их вторжение. Французский император сумел во многом восстановить свою репутацию непобедимого военачальника и военного гения, которая была сильно подпорчена в 1812 и 1813 г. В действительности, однако, в тот самый момент, когда Е.Ф. Канкрин уже начал было отчаиваться, ситуация переменилась в пользу союзников во всех трех ключевых сферах — снабжение, дипломатия и военные операции.

Что касается снабжения, одним из наиболее существенных обстоятельств было то, что большая часть подвижных магазинов Канкрина, находившихся под командованием майоров Лисаневича и Кондратьева, пробилась от Рейнланда в расположение российской армии, которую они затем в течение месяца снабжали сухарями. Лисаневич и Кондратьев были невоспетыми героями российской военной экономики, которые достигли выдающегося результата, приведя с собой столь значительную часть подвижных магазинов, включая большую часть входивших в них с самого начала лошадей и телег, от Дуная и Белоруссии, через Германию и Швейцарию и до центральных районов Франции. По пути они преодолели снежные заносы, наводнения, падеж скота, засады и бесчисленные поломки перегруженных крестьянских телег. Нет сомнений в том, что сухари, которые они везли для войск, — значительная их часть была испечена осенью 1812 г., а затем высушена после того, как сухари намокли зимой 1814 г., — были не слишком аппетитны. Но это было гораздо лучше, чем ничего, а телеги, которые Канкрин использовал для подвоза продовольствия в расположенные вдоль коммуникаций депо и вывоза оттуда раненых, как и в 1813 г., были просто находкой. Очень важно, что он смог отправить весь подвижной магазин Кондратьева к Жуанвилю в Лотарингию: через эту область Канкрин организовал совершенно новую линию снабжения, предоставленную в исключительное пользование русским войскам, и тем самым положил конец их зависимости от чиновников австрийского комиссариата и перегруженной дороги, по которой продовольствие подвозилось из Швейцарии[846].