К 1770-м гг. плохо обученные и мало дисциплинированные новобранцы Османской империи редко могли оказать реальное сопротивление русским в открытом бою.
Однако турки по-прежнему были грозны в осадных баталиях. Наполеон обнаружил это в ходе своего египетского похода. Без труда рассеяв армию мусульман на поле боя, он не смог взять крепость Акра. Основным театром военных действий для османов являлись Балканы. Расположенные здесь крепости были гораздо мощнее, чем Акра. Они имели укрепления со всех сторон, которые часто вели от дома к дому, а их защитники действовали не только умело, но и с очень большим упорством. Возможно, единственным похожим эпизодом времен наполеоновских войн была осада Сарагосы, которой французы овладели, пролив море крови и сломив упорное сопротивление. Характер местности на Балканах помогает понять, почему на данном театре военных действий преобладающей являлась осадная война. В отличие от Западной Европы, здесь было мало хороших дорог, а плотность населения невысока. Мощная крепость могла стать непреодолимой преградой на единственно возможном пути вторжения в определенный район. Османы также являлись мастерами по части опустошения прилегавших территорий, организации внезапных нападений и засад. Армии противника, намеревавшейся осадить крепость, пришлось бы столкнуться с тем, что ее колонны снабжения стали бы подвергаться постоянным набегам, а отрядам фуражиров пришлось бы рассеяться по обширной территории. В 1806–1812 гг. российская армия испытала на себе все эти трудности. Под давлением Александра I, стремившегося поскорее завершить войну, российские военачальники иногда начинали штурм крепостей, плохо подготовившись, и несли тяжелые потери. Например, при неудачной попытке штурма крепости Рущук в 1810 г. из отряда численностью 20 тыс. человек 8 тыс. было потеряно убитыми и ранеными[144].
Наконец, зимой 1811–1812 гг. М.И. Кутузов, искусный новый главнокомандующий российской армии, отрезал основные силы турок, когда те пытались провести против него маневр, и заставил их капитулировать. Тем самым он внес один из своих самых выдающихся вкладов в войну 1812 г. еще до того, как она успела начаться. Потеряв основные силы, имея пустую казну и постоянные интриги в Константинополе, султан согласился на мир, который был подписан в июне 1812 г. Мир последовал слишком поздно, и Дунайская армия не успела переместиться в северном направлении с тем, чтобы встретить войска Наполеона, однако у нее было достаточно времени, чтобы к осени достичь Белоруссии и стать серьезной угрозой для коммуникаций Наполеона и его отступавшей армии.
На другой, северной, окраине России очевидная опасность заключалась в том, что на фоне нараставшей мощи Франции Швеция начнет играть свою традиционную роль французского сателлита. Когда в августе 1810 г. маршал Жан Батист Бернадот был избран наследником шведского престола, эта опасность начала обретать реальные очертания. Шурин Жозефа Бонапарта, маршал Наполеона Бернадот на первый взгляд, казалось, должен был быть в числе надежных союзников Франции. На самом же деле у него накопилось сильное недовольство Наполеоном, и он поспешил заверить Александра I в своих мирных намерениях относительно России. Большое значение имел тот факт, что А.И. Чернышев установил тесные отношения с Бернадотом еще до возникновения вопроса о шведском престоле и получил возможность действовать в качестве доверенного посредника между ним и Александром как в Париже сразу после выборов Бернадота, так и в ходе своего специального визита в Стокгольм, который он посетил зимой 1810 г. Еще до избрания Бернадота в качестве наследного принца Швеции, Чернышев мог заверить Петербург в том, что успел близко узнать маршала, что Бернадот был настроен благосклонно по отношению к России и что он, несомненно, не принадлежал к числу обожателей Наполеона[145].
Хотя личный фактор играл свою роль, действиями Бернадота, де факто являвшегося правителем Швеции, управлял холодный расчет. Он сознавал, что, если бы он примкнул к Наполеону и помог ему разгромить Россию, для Европы и Швеции это означало бы необходимость «слепого подчинения приказам из Тюильри». Лучшей гарантией независимого положения Швеции являлась победа России, и Бернадот без всякого отчаяния оценивал шансы Александра, учитывая «необъятные ресурсы этого правителя и имеющиеся в его распоряжении средства для оказания тщательно спланированного сопротивления». Более того, даже если бы Швеции и удалось отвоевать обратно у России Финляндию, история на этом бы не закончилась. Россия по-прежнему была бы сильнее Швеции и всегда стремилась бы заполучить обратно Финляндию для усиления безопасности Петербурга. Поэтому для Швеции гораздо лучшей компенсацией в обмен на потерянную Финляндию мог бы стать захват Норвегии, которая принадлежала Дании.
Великобритания также должна была занимать важное место в размышлениях Бернадота. В случае нападения Наполеона на Россию Англия и Россия становились союзниками. Поскольку существенная часть внешней торговли Швеции находилась во власти Великобритании, участие Швеции на стороне Наполеона в войне против России могло обернуться катастрофой. Напротив, ни Лондон, ни Петербург не стали бы чрезмерно возражать против того, чтобы Швеция лишила норвежских владений верного союзника Наполеона, каковым являлся датский престол. Исходя из этих соображений, в апреле 1812 г. был заключен русско-шведский союз. Он обещал возникновение некоторых проблем в будущем, поскольку Бернадоту было обещано участие вспомогательного корпуса российской армии, задача которого состояла в разгроме датчан, а также потому, что эта задача была признана приоритетной по сравнению с высадкой объединенных русско-шведских сил в тылу Наполеона в Германии. Однако весной 1812 г. предметом основных забот русских было отсутствие необходимости оборонять Финляндию или Петербург от шведского вторжения[146].
С какой точки зрения ни взглянуть на годы, отделявшие Тильзит от вторжения Наполеона в Россию, неизменно напрашивается вывод о том, что крах русско-французского союза и приближение войны не были чем-то удивительным. Наполеон намеревался создать империю на территории Европы или по крайней мере добиться такого преобладания, которое отказывало в праве на существование независимым великим державам, не подчинившимся французским порядкам. В то время Российская империя была слишком могущественной, а ее правящее сословие слишком гордым, чтобы без упорной борьбы принять господство Франции. Результатом этого стала война 1812 года.
В какой-то мере главная трудность в понимании событий тех лет заключалась в том, что Наполеон «шел к империи ощупью». Другими словами, он не всегда правильно расставлял приоритеты и соотносил конечные цели с используемыми средствами, нередко прибегая к тактике запугивания и устрашения, вредившей его собственным планам. По знаменитому выражению американского историка Пола Шредера, Наполеон никогда не видел слабого места, если только специально к этому не стремился. Кроме того, его взгляды на экономику часто были незрелыми, а понимание военно-морских вопросов ограниченным. Хотя такой взгляд и справедлив, но все же только отчасти[147].
Империя Наполеона прежде всего являлась результатом резкого роста могущества Франции в годы революции 1789 г. Этот рост явился для всех неожиданностью. Кроме того, французская экспансия была движима как стремлением к военным трофеям, распространенным в рядах армии, так и желанием французского правительства переложить расходы по содержанию этой армии на плечи других государств. Большую роль играла и личность Наполеона. Однако стратегию Франции следует оценивать в контексте политики других великих держав, учитывая прежде всего ее многовековую борьбу с Великобританией. После 1793 г. превосходство Англии на море более или менее ограничило французский империализм пределами европейского континента. Огромные территориальные приобретения вне Европы, сделанные англичанами после 1793 г., не говоря уже об их растущей экономической мощи, означали, что до тех пор, пока Наполеон не придаст некую форму Французской империи внутри Европы, борьба с Великобританией будет проиграна. Справедливо и то, что Наполеон мешал самому себе тем, что никогда не разрабатывал целостного и реалистического плана создания и сохранения такой империи. С другой стороны, век Наполеона был столь недолог, что это вовсе не удивительно[148].
