С точки зрения России ключевыми пунктами соглашения были польский и германский вопросы. Что касается первого из них, то многие из мрачных прогнозов К.В. Нессельроде сбылись. Александр I всерьез рассматривал идею федеративного устройства России и создания в ней представительных учреждений: в рамках такого государства польское королевство смотрелось бы более органично, чем внутри существовавшей на тот момент самодержавной империи. Однако учитывая российские реалии той эпохи, вполне понятно, почему император отказался от этой идеи. Довольно скоро противоречия между ролью, которую монарх исполнял как самодержавный царь, и его ролью конституционного короля Польши стали вопиющими. Польское восстание 1830 г. положило конец конституционному устройству Польши. В то же время восстание декабристов в 1825 г. во многом было вызвано тем, что патриотические чувства русских офицеров оказались задетыми, когда они увидели, что поляки получили свободы, которых не имела русская элита. За сто лет, прошедшие после 1815 г., поляки внесли весомый вклад в экономику Российской империи. Однако с точки зрения политики польское и еврейское население бывшего герцогства Варшавского доставляло российскому правительству немало хлопот. При этом нельзя однозначно утверждать, что присоединение герцогства усилило стратегические позиции России. Напротив, к 1900 г. эти территории могли скорее стать западней для российской армии. К тому времени решение германского вопроса в том формате, как это произошло в 1815 г., также стало выглядеть ошибочным с точки зрения российских интересов. Франция, чья граница проходила бы по Рейну, избавила бы Россию от многих забот, связанных с растущей мощью Германии.
Конечно, судить о политике государственных деятелей из далекой ретроспективы неверно. Некоторые трудности, вызванные присоединением герцогства Варшавского, можно было предвидеть, и это действительно было сделано. Но с точки зрения России, простого решения польского вопроса фактически не существовало: здесь русские находились в еще более сложном положении, чем англичане в Ирландии. Равным образом никто не мог предвидеть, что слабая Пруссия образца 1814 г. в результате промышленной революции и объединения Германии станет представлять угрозу для самой себя и всей Европы. Тем не менее знание последующего хода европейской истории действительно позволяет спросить, не напрасны ли были огромные жертвы, принесенные российским народом в 1812–1814 гг.?
Вопрос не сводится к тому, насколько сильно пострадало население России в ходе войны. Как это всегда бывает, победа упрочила положение и подтвердила легитимность существовавшего на тот момент политического строя, который зиждился на самодержавии и крепостном праве. Осознание того, что Россия победила и находится в безопасности, лишило власть стимула для проведения радикальных внутренних преобразований. Консервативный период правления Николая I, царствовавшего с 1825 по 1855 г., отчасти основывался на уверенности в том, что Россия сильна и находится в безопасности. Эта уверенность была подорвана только после поражения в Крымской войне 1854–1856 гг., которая спровоцировала ряд реформ, нацеленных на модернизацию России и инспирированных сыном Николая I Александром II. Однако в 1815 г. у России не было средств — речь идет прежде всего о людях, имеющих необходимое образование, — для осуществления радикальных реформ, подобных тем, что были предприняты спустя два поколения. Наивно было бы полагать, что поражение от Наполеона запустило бы в России программу успешной либерализации. Еще менее обоснованным является убеждение в том, что консерватизм Николая I служил основной причиной растущей отсталости России в 1815–1860 гг. в сравнении со странами северо-западной Европы. Для успеха промышленной революции были необходимы условия, которые находились вне сферы контроля российского правительства того времени. Требовался определенный уровень образования и плотность населения, которых России недоставало, а также наличие в одном месте угля и железной руды, что в случае с Россией стало возможным лишь с появлением железных дорог.
В любом случае вопрос о том, напрасными ли были жертвы, принесенные Россией в 1812–1814 гг., предполагает наличие у нее выбора. Тогда, как и ранее, у обычного русского человека выбор был невелик. Вся логика политического устройства страны была нацелена на то, чтобы лишить его подобного выбора. Однако у российского правительства в 1807–1814 гг. выбор действительно был. Во второй половине 1810 г. блестяще проведенные операции русской разведки в Париже давали Александру I все основания ожидать нападения французов. В 1811 г. широко раскинувшаяся сеть военной разведки подтвердила полученную ранее информацию. Нет сомнений в том, что если бы Александр пошел на все требования Наполеона, то на какое-то время войны удалось бы избежать. Однако к 1810 г. стало очевидно, что дальнейшее участие в континентальной блокаде Наполеона подорвет финансы России и ее положение в качестве великой державы. Растущая слабость России облегчила бы Наполеону задачу возрождения более сильной Польши, что было как во власти, так и в интересах французского императора. Вернув Австрии часть побережья Адриатического моря, Наполеон мог легко добиться согласия Габсбургов с новым положением дел в Европе. Ликвидация государственности Пруссии и передача ее территорий саксонскому королю в качестве компенсации решила бы сразу две задачи, стоявшие перед Францией. Если французская империя в масштабах всей Европы была невозможна, этого нельзя было сказать о французском господстве по крайней мере на какое-то время. Россия никогда не позволила бы этому случиться без борьбы. Если бы российский монарх этого не сделал, — хотя вообразить такое и трудно, — он был бы свергнут. Возможно, последующее события европейской истории развивались более благоприятным образом, если бы господство Франции просуществовало дольше. Но нельзя было ожидать, что Александр I и правящие круги России стали бы рассматривать подобный вариант, и тем более были готовы его принять.
Как и предрекали некоторые советники Александра I, одним из последствий падения Наполеона стал заметный рост могущества Англии. В течение столетия после сражения при Ватерлоо Великобритания занимала положение ведущей державы земного шара, заплатив за это — с исторической точки зрения — малой кровью и небольшими материальными затратами. Чувство гордости России и ее интересы порой страдали от этого, что проявилось наиболее отчетливо во время Крымской войны. В конечном итоге мощь Англии означала мировое господство либерально-демократических принципов, которые были губительны для Российской империи в любом ее варианте. Однако этому суждено было произойти в будущем: напротив, в 1815 г. Веллингтон и Каслри относились к демократии по меньшей мере столь же негативно, что и Александр I. Политика России в эпоху наполеоновских войн ни при каких обстоятельствах не могла остановить развития промышленной революции в Великобритании или ослабить влияние, которое эта революция оказывала на могущество Англии. Более того, за сто лет, прошедшие с 1815 г., в России произошел значительный рост экономики и населения, а сама страна воспользовалась теми огромными преимуществами, которые давала ей встроенность в мировую систему капиталистического хозяйства, главным оплотом которого была Великобритания. Как в XIX, так и в XX в. Россия имела гораздо больше оснований опасаться не Англии, а континентальных держав, намеревавшихся установить собственное господство на европейском континенте.
Ответить на вопрос, почему Россия сражалась против Наполеона, не так уж трудно. Гораздо более важно показать, как она сражалась и почему одержала победу в этой борьбе. Чтобы это сделать, необходимо разрушить прочно укоренившиеся мифы, которые по сей день оказывают решающее воздействие на образ мыслей западноевропейцев, когда речь заходит о роли России в поражении Наполеона. Ни один западный ученый или солдат никогда не изучал этот период, глядя на события глазами русских и опираясь на российские источники. Понимание военно-экономической деятельности конкретной страны через восприятие ее противников и союзников по коалиции неизбежно оказывается проблематичным, тем более применительно к эпохе, когда европейский национализм начинал свое победоносное шествие.
