Однако едва были проведены в жизнь эти мероприятия, как 1 марта Лобанов получил от Александра два новых распоряжения. Эти приказы дышали нетерпением и жестокосердием, которые являлись отличительными признаками А.А. Аракчеева, помощника Александра по всем вопросам, касавшимся резервов и мобилизации тыла. Первую волну подкреплений требовалось направить в расположение полевой армии немедленно. Лобанов был обязан лично досматривать перед отправкой каждое боевое подразделение, чтобы убедиться в том, что они имеют все необходимое снаряжение и провиант. Затем ему самому с остатками войск предстояло двинуться за сотни километров на северо-запад в направлении русско-польской границы, к Белостоку. Ранее император принял решение создать объединенную Резервную армию, которая размещалась бы в районе Белостока и несла ответственность за обучение всех будущих подкреплений и их отправку в полевые армии. Даже согласно первоначальному замыслу, численность этой армии должна была составлять свыше 200 тыс. человек. Лобанов был назначен ее главнокомандующим и получил приказ немедленно представить план развертывания новой Резервной армии[608].

Лобанов не преувеличивал, когда 1 марта ответил Александру, что питает опасения на свой счет, что его физических сил не хватит на то, чтобы вынести подобное бремя. Последовавшие месяцы, несомненно, были самым волнительным периодом его жизни. В течение недели он представил Александру план организации и расквартирования новой Резервной армии. Сразу после получения 1 марта приказов от Александра, предписывавших немедленную отправку подкреплений, Лобанов отвечал: «Ваше Величество может делать со мной все, что пожелает, и я сложу голову на плахе», но выполнить эту команду было совершенно невозможно. Однако он действительно обещал сделать все, что было в его силах для ускорения отправки войск и оказался верен своему слову. К середине марта он отправил в полевую армию подкрепления общей численностью 37 484 человека[609].

Не только Лобанов, однако, страдал от срочной потребности полевой армии в подкреплениях. Из 37 тыс. человек 2350 умерли к моменту прибытия подразделений в Варшаву, и еще 9593 человека отстали из-за болезней и истощения. Подкрепления, посланные из Петербурга и Ярославля, понесли схожие потери. Лобанов впоследствии отнес большую их часть на счет истощения: многие из числа выбывших — почти все они были рекрутами-новобранцами — за последние несколько месяцев прошли маршем 3 тыс. км и более, пробираясь через снег и грязь, а под конец через разоренные войной земли, в которых свирепствовал сыпной тиф. Через некоторое время большинство из тех 9 тыс. человек, которые отстали по пути, должны были поправиться и вернуться в свои батальоны. Тем не менее масштаб потерь свидетельствует о том, со сколь огромными трудностями столкнулась Россия, стремившаяся в эти переломные месяцы доставить подкрепления к театру военных действий[610].

Среди всех трудностей, которые пришлось преодолеть Лобанову и его соратникам, величайшее испытание в 1812–1813 гг. выпало на долю генерала А.С. Кологривова, которому было поручено формирование основной массы кавалерийских резервов армии. Ему предстояло проделать неимоверную работу. Подготовка кавалеристов была гораздо более сложным делом, чем превращение рекрутов в боеспособную пехоту. При наличии хорошего человеческого материала и квалифицированных кадров, проводивших обучение, годных к службе пехотинцев можно было подготовить за три месяца. Для подготовки кавалерии требовалось как минимум в три раза больше времени. Кавалерийский рекрут нуждался в такой же начальной строевой подготовке, что и пехотинец. Крестьянский рекрут должен был уметь стоять прямо, отличать право от лева и идти строевым шагом. Короче говоря, он должен был стать солдатом. Кавалерийскому рекруту требовались навыки владения как холодным, так и огнестрельным оружием. В условиях военного времени необходимость ускоренного обучения рекрутов приводила к тому, что в кирасирских и драгунских полках огневая подготовка могла поначалу вестись ветеранами. Но легкий кавалерист, ничего не знавший о принципах стрельбы, об огнестрельном оружии и правилах несения сторожевой службы, представлял опасность для своих товарищей[611].

Самым сложным было первое знакомство крестьянского рекрута со своим конем. В отличие от казаков, выросших в седле, немногие крестьяне умели ездить верхом, хотя на руку Кологривову было то, что большая часть первой 20-тысячной партии рекрутов являлись выходцами из южных Орловской, Воронежской, Тамбовской и Киевской губерний, где было много лошадей, а в некоторых районах еще и конезаводов. Лошади, взятые для русской легкой кавалерии и драгунских войск из степных табунов, были храбрыми животными. Непродолжительная, но беспощадная дрессировка часто приводила к тому, что поначалу с ними было трудно совладать. Не упрощало рекруту жизнь и то обстоятельство, что в военное время кобыл приходилось принимать в армию больше обычного. Это не добавляло исправности кавалерийским эскадронам, укомплектованным жеребцами. Несмотря на все перечисленные сложности, кавалерийскому рекруту приходилось быстро управляться со своей лошадью. Он должен был научиться ездить верхом сначала в одиночку, а затем в строю, совершая все более сложные маневры на все большей скорости. Ключевым моментом было также умение поить, кормить свою лошадь и заботиться о ней должным образом, в противном случае кавалерийский полк в условиях военных тягот быстро бы утратил свою целостность[612].

В 1813–1814 гг. русская кавалерия получала лошадей из нескольких источников. Полевая армия реквизировала и даже иногда покупала некоторое количество лошадей в государствах, через которые пролегал ее маршрут: самым удачным ее ходом был захват части конных заводов короля Саксонии. Весной 1813 г., однако, Александр распорядился, чтобы за границей лошадей больше не покупали, поскольку в России они обходились гораздо дешевле. Всех кавалеристов полевой армии, под которыми пали лошади, отсылали обратно к Кологривову для получения новых лошадей и оказания помощи в формировании резервных эскадронов[613].

Небольшое число лошадей, приобретавшихся в России, поступало из казенных конюшен — как зимой 1812–1813 гг., так и впоследствии. Это были хорошие животные, но большая их часть являлась резервом для кирасир и драгун лейб-гвардии[614]. Гораздо больше лошадей приобреталось усилиями офицеров, отвечавших за конское пополнение, иначе говоря, обычным порядком, принятым в мирное время. Однако сами по себе эти офицеры не могли удовлетворить сильно возросшие потребности военного времени. Кроме того, цены на лошадей сильно выросли[615]. В сентябре 1812 г. Александр направил командира Корпуса внутренней стражи Е.Ф. Комаровского в Волынь и Подолье для набора лошадей вместо рекрутов. Он обеспечил доставку более 10 тыс. лошадей — этого количества была достаточно для пятидесяти полноценных эскадронов — из двух губерний. Затем эта схема была применена по всей империи, а Комаровского назначили ответственным за ее исполнение. Через некоторое время он отправил генералу Кологривову еще 37 810 лошадей. Кроме того, начиная с зимы 1812–1813 гг. губернаторы купили для кавалерии Кологривова 14 185 лошадей. Столь крупные цифры свидетельствуют о том, как богата была Россия лошадьми, особенно если учесть, что сюда не было включено большое количество животных, приобретенных для артиллерии и армейских обозов[616].

Помимо приобретения новых лошадей, руководство армии приложило немалые усилия к тому, чтобы сохранить тех, что у нее уже были. В декабре 1812 г. Кутузов приказал кавалерийским военачальникам «от кавалерии отобрать лошадей, не могущих вынести трудностей кампании, больных, раненых и совершенно худых отправить по левому берегу Днепра к стороне Сычевского уезда, где и неприятель не был, и продовольствие изобильное»[617]. Вплоть до взятия русскими Парижа в 1814 г. поддерживался курс на предоставление лошадям возможности для отдыха и восстановления сил в специально отведенных для этого помещениях, располагавшихся за линией аванпостов. Невозможно сказать, какое именно количество лошадей оказалось в первом атакующем эшелоне, но оно, несомненно, было значительным. Одна 2-я кирасирская дивизия отправила 164 из тысячи лошадей, имевшихся в ее распоряжении, и у нас нет оснований полагать, что это не было типичным явлением[618].