И.Ф. Стадион добрался до главного штаба коалиции в девять часов утра 13 мая, одиннадцать дней спустя после сражения под Лютценом и за неделю до сражения под Баутценом. В тот день он дважды встречался с Нессельроде. 13 мая в своем рапорте к Александру Нессельроде резюмировал позицию Австрии в том виде, в каком ее изложил Стадион. Венский кабинет собирался настаивать на возвращении земель, утраченных Австрией в 1805 и 1809 г. Он также поддерживал идею восстановления территории Пруссии в том формате, как это оговаривалось в русско-прусском союзном договоре. Австрия требовала упразднения Варшавского герцогства, всех владений Франции к востоку от Рейна и самого Рейнского союза. Если Наполеон не принял бы этих условий к 1 июня, Австрия должна была вступить в войну, независимо от того, что произошло бы на поле боя к тому времени. Стадиону предстояло согласовать с союзниками основные положения плана совместных военных операций. Нессельроде справедливо отмечал, что, «безусловно, вышеперечисленные условия никогда не будут приняты Францией». Он добавлял: «Г-н граф Стадион официально обещает от имени своего двора, что никакая отговорка или уклончивый ответ со стороны императора Наполеона не заставят Вену отодвинуть срок выполнения плана операций, который будет согласован между Австрией и союзными дворами»[549].
Нессельроде был очень сдержанным и опытным дипломатом. Немыслимо, чтобы он мог неправильно — намеренно или каким-либо иным образом — понять Стадиона в столь важном деле. Сам Стадион был бывшим министром иностранных дел Австрии. При всей ненависти к Наполеону и Французской империи в Германии он никогда не стал бы намеренно вводить русских в заблуждение. Действовать подобным образом было очень рискованно, как с военной точки зрения, так и учитывая влияние этих действий на австро-русские отношения. Возможно, рвение Стадиона позволило ему несколько вольно толковать полученные инструкции, хотя невозможно узнать, о чем говорили Меттерних и Стадион перед отъездом последнего в главный штаб коалиции. Кто бы ни был виноват, однако нет сомнений в том, что сказанное Стадионом Нессельроде не отражало истинное положение дел в Вене.
Прежде всего не было никакой уверенности в том, что Франц I будет следовать намеченной Стадионом бескомпромиссной линии в том случае, если Наполеон отвергнет какое-либо из минимальных условий, предложенных Австрией, будет тянуть время или одерживать военные победы над союзниками. Кроме того, когда Нессельроде три недели спустя наконец удалось встретиться с фельдмаршалом Шварценбергом и генералом Радецким, главными военачальниками Богемской армии, они заверили его, что австрийская армия никогда не могла и помыслить о том, чтобы пересечь границу с Богемией ранее 20 июня. Замешательство и подозрения со стороны России были неизбежны. Говорил ли Стадион от имени Меттерниха? Каковы были истинные взгляды уклончивого министра иностранных дел, и говорил ли он от имени Франца I? Понимал ли (не говоря уже о том, чтобы контролировать), кто-либо из государственных деятелей Австрии, что именно делалось в армии для ее подготовки к войне[550]?
Категорические заверения в поддержке, исходившие от австрийской стороны, для войск коалиции были серьезным дополнительным основанием к тому, чтобы прекратить отступление от Баутцена и попытать счастья в еще одном сражении с Наполеоном. Тем не менее при наличии основательных причин для того, чтобы попытаться выиграть время и замедлить продвижение Наполеона это решение было очень рискованным. В сражении при Баутцене 20–21 мая союзники могли выставить только 96 тыс. человек: к концу сражения у Наполеона было вдвое больше войск, а что касается пехоты, то его превосходство было еще значительнее, что могло иметь решающее значение на поле боя. На карте местность в районе Баутцена, казалось, располагала к тому, чтобы занять прочную оборону. Когда русские войска прибыли на место, они по своему обыкновению сразу же начали рыть рвы и возводить укрепления. Хотя отдельные оборонительные пункты были очень сильно укреплены, позиция в целом была разделена ручьями и оврагами на несколько участков. Координация обороны или перемещение резервов с одного участка на другой были сопряжены с трудностями. Кроме того, позиции союзников были слишком растянуты для столь небольшого количества войск. Русские имели в четыре раза меньше людей на километр, чем под Бородино.
Граф Ланжерон прибыл в Баутцен вместе с войсками Барклая де Толли всего за четыре дня до сражения. После падения Торна они двинулись форсированным маршем на выручку основных сил армии. В сражении при Баутцене корпус Ланжерона, находившийся под общим командованием Барклая, стоял на правом фланге линии войск коалиции, куда, как оказалось, Наполеон собирался направить главный удар своих сил под командованием маршала Нея. В своих мемуарах Ланжерон отмечал, что рельеф местности давал солидные преимущества оборонявшейся стороне, но, чтобы удержать эти позиции, нужно было иметь 25 тыс. человек, а у него имелось всего 8 тыс. Корпус Евгения Вюртембергского находился на левом фланге войск коалиции. Как и Ланжерон, он признавал, что решение принять бой при Баутцене было принято прежде всего по политическим мотивам. По мнению Вюртембергского, «учитывая, в сколь сильном меньшинстве мы были и сколь протяженные позиции мы удерживали, мы могли рассчитывать не на победу в сражении, а лишь на то, что нам удастся нанести урон неприятелю и провести организованное отступление под прикрытием нашей многочисленной кавалерии»[551].
В случае сражения с лучшим генералом своего времени, имевшим двойной численный перевес, велика была вероятность, что союзники будут наголову разбиты. Даже очередной Фридланд, не говоря уже об Аустерлице, возможно, уничтожил бы эту коалицию, как это ранее происходило со многими другими. Если бы не ошибки маршала Нея, Наполеон 21 мая мог одержать победу, равную той, что он в свое время одержал под Фридландом.
План Наполеона был прост и нес в себе огромный разрушительный потенциал. 20 мая его ограниченные и ложные атаки должны были приковать основные силы союзников к оборонительной линии, тянувшейся от подножья Богемских гор на их левом фланге до Креквицких высот — на правом. Эти атаки должны были продолжаться 21 мая. Учитывая численность французов, было легко провести эти атаки очень убедительно и даже заставить союзников направить туда часть своих резервов, чтобы остановить французов. Но решающий удар предстояло нанести 21 мая корпусам Нея и Лористона по позициям Барклая, находившимся на правом краю позиций союзников близ Гляйна. Имея подавляющее численное превосходство, они должны были прорвать оборону Барклая и выйти в тыл коалиционных войск, отрезав все пути, по которым союзники могли бы организованно отступить на восток к Райхенбаху и Гёрлицу, грозя обратить врага в беспорядочное бегство на юг, через австрийскую границу. Этот план был абсолютно реалистичным, чему, несомненно, способствовало наличие у Александра навязчивой мысли о том, что основная угроза ожидалась на левом фланге в виде попыток Наполеона оттеснить союзников от границы с Богемией и тем самым похоронить их надежды на совместные действия с австрийцами. Напротив, Витгенштейн справедливо полагал, что главная опасность исходит с севера. Однако к тому времени Александр успел разувериться в Витгенштейне и действовал практически самостоятельно, являясь де факто главнокомандующим. Более того, Витгенштейн не облегчил положение, поведав императору, что Барклай командовал 15 тыс. человек, тогда как на самом деле у него была едва ли половина от этого количества[552].
20 мая сражение пошло по плану Наполеона. Вдоль всей линии фронта коалиции, вплоть до Креквицких высот, развернулись ожесточенные бои, и Александр направил часть своих резервов на левый фланг, туда, где видел угрозу. Тем временем солдаты Барклая всего лишь были потревожены немногочисленными перестрелками. На следующее утро сражение возобновилось на участке от предгорий Богемии до Креквица, но Ней и Лористон также вступили в бой.
