На первый взгляд между благодарным императором и его преданным главнокомандующим царила полная гармония. Александр наградил Кутузова орденом св. Георгия 1-го класса — самой редкой и наиболее почетной военной наградой, которую можно было получить от российского императора. Однако на самом деле Александр был недоволен тем, как Кутузов преследовал Наполеона, и собирался усилить свой личный контроль над ведением военных операций. П.П. Коновницын, дежурный генерал армии ушел в длительный отпуск по болезни. Вместо него Александр назначил П.М. Волконского. Кутузов продолжал осуществлять командование и играть ведущую роль в области стратегического планирования, но уже под пристальным наблюдением императора и его наиболее доверенного помощника. С точки зрения эффективности управления приход Волконского был очень полезен. Кутузов и Коновницын были ленивыми и малоэффективными управленцами. Ключевые документы лежали нерассмотренными и неподписанными по нескольку дней. С.И. Маевский, сотрудник в Главной квартире Кутузова отмечал:

«…мне казалось, фельдмаршал этим выбором крайне был недоволен, потому что живой свидетель царя мог ему передавать живую картину фельдмаршала; притом с нами он работал, когда хотел, а с Волконским работал, хотя и поневоле, но без отказа. К тому, Волконский необыкновенно деятелен и утомлял старика многочисленным выслушиванием дел. Это правда, что дела наши летели на парусах. Да и не мудрено: Волконский в один день решал то, что до него накоплялось месяцами»[493].

Кутузов был непреклонен относительно того, что его истощенные войска должны отдохнуть перед тем, как начинать новую кампанию за пределами России. Императору очень не хотелось принимать во внимание этот совет. На его взгляд, нельзя было терять ни секунды в столь решающий момент, когда Наполеон максимально ослаблен, в Европе поднималось восстание против его империи, а авторитет России был несказанно велик. Армия должна была устремиться в Германию для того, чтобы установить контроль над как можно большей частью ее территории и привлечь Пруссию и Австрию на сторону России. Незадолго до своего отбытия из Петербурга Александр сказал одной из фрейлин своей супруги, что истинный и продолжительный мир мог быть подписан только в Париже. Прибыв в Вильно, он заявил собравшимся там генералам, что их победы освободят не только Россию, но и Европу[494].

Кутузов относился к подобной перспективе без энтузиазма. Усталый, пожилой полководец чувствовал, что он выполнил свой долг по освобождению отечества. Освобождение Европы не являлось заботой России. Не один Кутузов думал подобным образом. Невозможно сказать, сколь многие офицеры придерживались того же мнения: опросы в армии не проводились и, по крайней мере на первый взгляд, слово императора было законом. Однако, особенно к концу весенней кампании, когда усталость продолжала нарастать, а удача отвернулась от союзников, иностранные наблюдатели стали отмечать недостаток энтузиазма относительно продолжения войны в Главной квартире и среди многих русских генералов. Эта тенденция была менее очевидна на уровне полка, где офицеров и солдат сплачивали дисциплина, отвага и взаимная преданность. Как только летнее перемирие дало армии возможность отдохнуть, а удача осенью вновь повернулась лицом к союзникам, сообщения о пораженческих настроениях и усталости среди генералов стали появляться гораздо реже. Однако сам дух кампании 1813 г. в восприятии русских офицеров довольно сильно отличался того, что они испытывали, защищая свое отечество в 1812 г.[495]

В какой-то мере теперь эта кампания, подобно многим, имевшим место в прошлом, велась ради достижения личной славы, ради чести и продвижения по службе. Нахождение императора в армии означало, что награды сыпались на отличившихся офицеров, и это являлось сильным стимулом в обществе, где столь много значили чин, награды и расположение императора. При чтении воспоминаний офицеров о 1813 и 1814 г., порой также складывается впечатление, что они были своего рода «военными туристами», которые проходили по экзотическим землям иностранных держав, попадая на этом пути в приключения и получая новые впечатления. Соблазнение польских, затем немецких и наконец французских женщин для некоторых офицеров, особенно из числа молодых и знатных гвардейцев, было приятной составляющей этого туристического маршрута. Это представлялось своего рода свидетельством мужественности, тактических навыков и всепобеждающего духа русских офицеров, столь же важным, что и умение разгромить в бою Наполеона[496].

Адмирал А.С. Шишков был слишком стар и слишком целомудрен для подобных приключений. К тому же он был закоренелым изоляционистом. Вскоре после возвращения в Вильно с Александром, он спросил Кутузова, почему Россия вела наступление в Европе. Оба сошлись на том, что после потрясения, испытанного Наполеоном в 1812 г., едва ли он стал бы вновь нападать на Россию, а «сидя в Париже, что плохого мог он нам сделать»? Когда Шишков спросил Кутузова, почему он не воспользовался всем своим тогдашним авторитетом, чтобы внушить этот взгляд Александру, Кутузов ответил, что он это сделал, но, во-первых, император смотрит на вещи под иным углом зрения, обоснованность которого он не мог всецело отвергать, и что, во-вторых, когда император не мог опровергнуть доводы фельдмаршала, Александр обнимал и целовал Кутузова, который в такие минуты начинал плакать и соглашался с императором. Сам Шишков полагал, что России в крайнем случае следует действовать так, как в 1798–1799 гг. Павел I, когда выслал на помощь австрийцам вспомогательный корпус, но основные усилия по освобождению Европы оставил на долю самих немцев, которых поддержало английское казначейство. Впоследствии Кутузов подхватит эту идею и будет подталкивать Карла фон Толя к тому, чтобы тот представил в конце января 1813 г. план, согласно которому основные тяготы войны должны были быть переложены на австрийцев, англичан и пруссаков, тогда как Россия по той причине, что ее губернии находятся на очень большом отдалении, перестанет играть ведущую роль в военных операциях и станет помощницей Европы, которая обратит все свои силы против «французской тирании»[497].

Александр отвергал аргументы Шишкова и Толя в пользу ограниченного участия России и правильно делал: весной 1813 г. только полномасштабное участие России в войне на территории Германии могло побудить Пруссию и Австрию примкнуть к ней и дало бы им реальную надежду на победу в том случае, если бы они это сделали. Император также справедливо сомневался в правильности взглядов Шишкова и Кутузова, считавших, что Наполеон более не представляет серьезной угрозы для безопасности России. Учитывая особенности личности Наполеона и его послужной список, было бы излишне оптимистично воображать, будто бы он готов так просто смириться с сокрушительным поражением, нанесенным ему русскими, и не стал бы искать возможности реванша. Даже оставляя в стороне соображения личного плана, нельзя не признать, что Наполеон верил в то, что легитимность основанной им династии требует военных побед и славы. Кроме того, поскольку Франция по-прежнему находилась в состоянии войны с Великобританией, соответствующей была и геополитическая логика, подтолкнувшая Наполеона к нападению на Россию в 1812 г. Избавление от последней независимой великой державы на Европейском континенте и усиление владычества Франции в Европе при том, что сам Наполеон все еще был деятельным и способным повести за собой лидером, по-прежнему являлось надежной стратегией. По-видимому, приобретенный Наполеоном в 1812 г. опыт мог убедить его, что Россию нужно оставить в покое. Более вероятно, что он мог научить Наполеона тому, что следовало лучше продумывать свои действия, в полной мере используя польский фактор, а также политическую и финансовую слабость России. Разумеется, все предположения относительно того, что Наполеон мог сделать в будущем, были неточны. Не подлежало сомнению лишь то, что его империя была гораздо сильнее России. В мирное время у последней не было возможности в течение длительного времени поддерживать военные расходы на том уровне, которого требовала необходимость защиты от возможной атаки Наполеона. В том числе по этой причине имело смысл покончить с исходившей от Наполеона угрозой, пока он был ослаблен, а ресурсы России мобилизованы, и пока велика была вероятность привлечь на свою сторону Австрию и Пруссию.