— Конечно, освободит, брат, как это не освободит!

— Ты его припугни маленько, он мигом освободит.

— Чего мне его пугать, суд припугнет.

— Ну да, суд… Ты что — нынешнему суду веришь?

— Пускай он хоть на тыщу честных слов ссылается, суд знает, кому верить, а кому нет… Суд потому и суд, что верит не честному слову, а документам!.. Там разные «фигли-мигли» не проходят! Этак каждый может сказать: он мне честное слово дал… Нет, брат, так дела не делаются…

— Это в прежнее время под честное слово работали… И когда деньги давали взаймы, прятались, чтоб не увидал кто…

— Ты про прежнее время забудь… Сейчас вон — в глаза тебе смотрят и врут… «Прежнее время»!..

— А с участка он все равно уберется, никуда не денется!

— Всыпать ему как следует, так мигом уберется, — сказал Дочо Булгуров. — А то хитрый больно…

— И всыплю! — сказал Свояк.

— Проследи, когда его там нету, — посоветовал Знакомый Пенчевых, — войди в дом и вышвырни его манатки. Что он тебе сделать может? Ты хозяин, у тебя документ, право на твоей стороне. Ничего он тебе не может сделать.

— Ничего он мне не может сделать! Уберется как миленький!

— Обязательно, брат, подкарауль, когда его нету, и выкинь его барахло. Все до последней тряпки! Что он себе думает?

— И выкину!.. Прямо на дорогу выкину! А потом пригоню свой самосвал, покидаю в кузов, и — бух! — в реку!

— Правильно! Пригоняй самосвал, и — бух! — в реку!

— Сколько там барахла-то для самосвала… Да я на свой самосвал всю его халупу могу погрузить!

— Ты с твоим самосвалом…

— Я со своим самосвалом… — Свояк запнулся: была затронута еще одна его чувствительная струна, она трепетала, но вместо звуков опять полились слезы. — Я со своим самосвалом… Все говорят: ты со своим самосвалом двухэтажную дачу отгрохать можешь, с гаражом и паровым отоплением… Я бы и отгрохал, кабы не этот Первазов, ни дна ему ни покрышки!

— Подкарауль, брат, заходи в дом и — раз-раз! — раскроши все вдребезги…

Дило Дилов разгорячился, стал размахивать руками, рубаха на нем расстегнулась по пояс, сдернутый с шеи галстук высунулся из кармана пиджака и качался из стороны в сторону.

— Раз-раз! — он взмахивал над головой воображаемой саблей. — Подкарауль момент, заходи на участок и топором — раз-раз! — выруби у него виноградник до последней лозы… А потом деревья, малину, смородину… Что он тебе сделает? Не он хозяин, твое это, имеешь полное право вырубить, когда захочешь…

— Да как же это, Дилов? — удивился Первомай, который из-за язвы не пил и, будучи трезвым, не мог одобрить идею о том, чтобы все вырубить. — Как же это рубить… Молодые лозы, деревца в самом соку… Да ведь завтра, когда он выиграет дело, все это будет его собственное…

— Оно и сейчас мое! — взревел Свояк. — У меня документ есть, он обязан выкатиться!

— И выкатится! — уверенно заявил Булгуров. — Обязан подчиниться документу.

— Налей-ка нам по стаканчику! Обязательно выкатится!

— Выкатится в момент!

— А что — не выкатится? Кто сказал, что не выкатится?

— Надо быстренько, раз-раз, тогда увидишь, как он выкатится!

— Прямо завтра же — раз-раз, и готово.

— Почему завтра?

— Почему завтра? Почему завтра? Если он пронюхает, он тоже может раз-раз…

— Никаких завтра, прямо сейчас — раз-раз… Вино допили?..

Первомай понял, что распалившиеся собутыльники ничего откладывать на завтра не будут, сделал вид, что идет в уборную, зашел за орешник, а потом, согнувшись, мимо дачки Лазарова выбрался на улицу и заспешил домой. Только добравшись до своих ворот, он остановился и прислушался.

Была полночь, дачная зона спала под люминесцентным светом высокой осенней луны. Где-то вдали, на еще не убранном винограднике, лениво лаяла лиса.

Распалившиеся собутыльники шли на участок Ивана Первазова. Шли торопливо, толкаясь и обгоняя друг друга, иногда кто-нибудь из них спотыкался и остальным приходилось его подымать. Их воодушевляла мысль вышвырнуть на дорогу пожитки захватчика — мысль, которая неожиданно сплотила их и побуждала что-то, наконец, предпринять.

— Приходим, вышвыриваем его барахло — и назад! — говорил Свояк, который замыкал процессию, точно хозяин, нанявший работников для какого-то дела. — Как увидит их завтра посреди дороги, у него глаза на лоб полезут.

— И пусть лезут!

— Не хочет по-хорошему, закон нам позволяет действовать… И самого его тоже вышвырнем вместе с барахлишком.

— А он разве там? — спросил Знакомый Пенчевых. — Ты же говорил, уехал…

— Я говорю, если он вдруг там…

Перспектива застать Ивана Первазова дома заставила их замедлить шаг, пришлось Свояку опять заверить их, что тот уехал.

— Ясное дело, уехал… Что ему делать посреди ночи в этой несчастной халупе…

Показалась ограда. Она была сложена из известняка, из тщательно, без просвета, подогнанных камней, вывороченных тут же, на участке. Поверх них тянулись три ряда колючей проволоки, между которыми, как уток, были продернуты тонкие, гибкие прутья. За этой сеткой, старательно сотканной рукой человека, темнели кроны молодых деревцев. Под ними растопырились виноградные лозы, их спиралевидные усики покачивались в матовом небе, стараясь за что-нибудь уцепиться… В глубине сада, за плотной стеной малинника, виднелись изогнутые очертания черепичной крыши.

Глухие дощатые ворота, по углам обитые жестью, оказались заперты. Попробовали вытянуть щеколду, но она была, точно плющом, опутана проволокой.

Один из заговорщиков с необыкновенным проворством забрался на ограду и спрыгнул во двор. Остальные восхищенно переглянулись: это был Знакомый Пенчевых.

— Молодец, Горожанин! — сказал Дочо Булгуров. — Нынешняя молодежь — прыткая, для нее преград нету…

— Когда вернемся, всем ставлю угощение! — пообещал Дилов.

Знакомый Пенчевых пытался разгадать секрет замка на воротах, но так и не открыл его.

— Надо было отвертку захватить, — сказал он.

— Минутку! — отозвался Булгуров. — Опять же Дочо Булгуров выручит в решающий момент…

В руке, которую он протягивал к щели между створками ворот, сверкнул сплюснутый кончик отвертки.

— Я без инструмента никуда ни шагу, — сообщил он. — Никогда не знаешь, где он потребуется… Два винтика кому-нибудь привинтишь: «Сколько с меня, мастер?» — «Давай сколько не жалко». Глядишь — хоть один лев, а заработал. Это в худшем случае.

— Один лев — это две рюмашки, — сказал возчик.

Металлический язычок щелкнул, отвертка сделала свое дело, и ворота отворились. Все четверо ринулись по темному проходу между лозами. Вел теперь Знакомый Пенчевых, его клетчатый пиджак маячил впереди точно зарешеченное окно. А замыкал Булгуров, поотставший, чтобы прибрать свою отвертку. Правда, вскоре он снова ее вытащил, сообразив, что им предстоит взломать еще один замок: они приближались к двери домика.

— Если и тут заест, я здесь! — сказал он.

— Если заест, выламываем дверь, и все! — сказал Свояк, навалился плечом, но вдруг нырнул вперед и упал: дверь не оказала никакого сопротивления. Было слышно, как он выругался, а потом вернулся ползком, потирая ушибленное колено: — У-у, черт, открыто, оказывается!

Из темной глубины дома исходил запах толя, сосновых досок и резиновых сандалий. Кто-то потянулся к щитку, нащупал выключатель, и яркий полуночный свет ударил им в глаза.

Первое, что они увидели, были сандалии — они стояли на половичке перед кроватью с пружинным матрацем, а к ним спускалась босая нога, пальцы ее шевелились, нашаривая сандалию. Потом оранжевое одеяло с подшитой к нему скомканной простыней откинулось, открыв взглядам сидящего на кровати Ивана Первазова.

— Гляди-ка, он тут! — разинул от удивления рот Дило Дилов и оглянулся на Свояка. — Кто сказал, что его нету?

— Вернулся, собака! — пробормотал шофер.

Обитатель дома резко поморщился, отгоняя сон, и зашарил другой ногой в поисках сандалии. Он был в майке, под которой темнела ложбинка впалой груди, поросшей редкой, с проседью, шерстью. Ложбинка тянулась кверху, к шее, обрамленная двумя натянутыми жилами, и терялась у раздвоенного подбородка.