— Кто это мог быть? — спросил Лаврентий Павлович, вернувшись с балкона. — Он знал путь следования и мое место в машине.

Полковник Саркисов лишь пожал плечами.

— Такого хамства не было, Лаврентий. Была война, но был порядок…

— Мне уйти? — спросила я. — У вас разговор.

— Нет, — отозвался нарком.

Затем Лаврентий Павлович несколько успокоился.

— Пусть стрелок думает, что промахнулся. Мы ничего не видели, не слышали, выстрела не заметили…

Однако гонял охрану:

— Искать, искать! Землю рыть, если нада!

Весь придорожный лесной массив был обшарен. Из городской комендатуры привезли несколько собак, немецких овчарок. Ни одна из них не взяла след. Ночь выдалась безлунной, темной. А потом, словно нарочно, пошел проливной дождь.

Лаврентий Павлович никак не мог утихомириться, и все боялись его.

— Французы гаварят: предают только свои, — вспомнил он чужую пословицу. — Кто решил помочь директорам?.. Я его из-под земли дастану! — рычал он. Мне было непонятно, почему он связал покушение с репрессиями против руководителей.

— Может, нада выпить?.. — спросил полковник Саркисов.

— Никаких пьянок! — обрезал Лаврентий Павлович. — Ты стал савсем бездельник!

Всю ночь он колготился. Оставшись со мной, заперся и захлопнул балконную дверь. Погасив свет, долго смотрел в окно. Потом разволновался:

— Никому не верю… Все прохвосты! — кричал он.

Я спала отдельно, на другой кровати, и он неоднократно подкрадывался и стаскивал одеяло.

— Что там гудит? — спрашивал он.

— Это на заводе.

— Там всегда гудит?

— Да.

В такой панике я его еще не видела.

Лишь под утро, когда начало светать, он приказал мне раздеться. Но, как оказалось, это было ни к чему. Лишь измусолил меня всю. Я поняла: Лаврентий Павлович также, как и я, постарел, износился и ослаб. Не в порядке у него и с нервами. Вероятно, наркома не на шутку испугала попытка покушения.

Завернувшись до пояса полотенцем, он раздраженно ходил по квартире, хлопал дверьми и требовал от меня маслин.

— Где же я возьму, Лаврентий Павлович, — мирно отозвалась я, а в глазах почему-то стояла Вера в одной блузке, без юбки, и я никак не могла избавиться от этого видения.

Затем нарком вышел на балкон и позвал:

— Саркис, где ты?..

Уже совсем стало светло. За окном пели горихвостки и кричали вороны. Из распахнутой балконной двери пахло свежей росой. Полковник Саркисов, тоже напуганный стрельбой по наркому, спал в легковой машине. Он тяжело поднялся на второй этаж и, козырнув, справился:

— Разрешите доложить, товарищ нарком?.. Стекло на машине заменили, пулевое отверстие заделали…

— Я не то, Саркис… Панимаешь, помоги мне, что-то расклеился Лаврентий, — сказал о себе Берия. И кивнул на меня.

Жутким моим снам не суждено было кончиться. Полковник Саркисов торопливо раздевался, нервно бормоча:

— Давно я… мечтал… об этом…

С животной страстью набросился он на меня, вцепившись потными, липкими руками в голые плечи. Но в самый горячий момент Лаврентий Павлович осадил его.

— Довольно. Астанавись! Теперь я сам… Ты, кажется, раздразнил меня.

Утром я поняла: нарком ко мне охладел и сегодня же отдаст на круг, а потом придется разделить участь Веры Локотковой. Убираясь привычно в комнатах, я как бы спотыкалась о ее слова: «Свидетелей этот упырь не оставит».

Каждая клеточка моего мозга работала в одном ключе. Что делать? Как бежать? Да и возможно ли это? Я слишком много видела и столько лет знала эту команду. И тут я вспомнила спрятанную в сарае веревку. Это единственный шанс. Как мне туда незаметно выбраться? Слезы душили меня, к горлу подкатывался горячий ком. Надо найти в себе силы! Надо уйти из этого грязного мира.

Повар Гиви и полковник Саркисов следили за мной волчьими глазами и, конечно, ждали решения наркома. Только вот непонятно было, почему Лаврентий Павлович тянул с моей казнью? Глаза его были отрешенны, ухо и правое веко опухли. Никто не мог знать, на кого обрушится в любую минуту его гнев. Дело заметно шло к взрыву. Вот он постоял на балконе, потом вошел в комнату и увидел портрет товарища Сталина в прозрачном чехле. И сразу взвинтился:

— Что это значит? Кто мне объяснит?!

Из кухни выскочил Гиви. Узкое лицо его было бледным.

— Это Вано принес еще в сорок втором. Вы приказали доставить из поезда.

— Помню! — заорал Берия. — Это нужно было повесить в бункере, в моем кабинете.

Гиви почти прошептал:

— Но оттуда бы Вано не вернулся…

Нарком подошел к повару и в упор посмотрел на него.

— Это ты сам придумал или вместе с Вано?

Лицо Гиви из бледного стало огненным.

— Умники-самоучки… Перехитрили самих себя! — угрюмо сказал Лаврентий Павлович. — Посчитали — нарком истукан. Ни о чем не думает, только командует. А я хотел, чтобы Вано увидел сына! Там, в последний раз…

Он грустно вздохнул, расстегнув полы кителя.

Этим поступком Лаврентий Павлович потряс меня, хотя я и была очень встревожена. И даже черствый душой полковник Саркисов, казалось, удивился: уж чего-чего, а такого человеческого поступка никто от наркома не ожидал. И потому большие, навыкате глаза Саркисова вдруг часто заморгали, и он долго смотрел на портрет вождя.

Берия зашагал прочь от портрета.

Ближе к полудню, когда нарком уже дважды успел дать разгон поисковой группе, прикатил на полуторке старик Вано. Он привез продукты и в двух плетеных корзинах бутылки с вином. Голова Вано сильно побелела, и вообще он выглядел усталым и был небрит. Сгружая из кузова товар, он кого-то искал глазами на балконе и в окнах. Мне показалось, что меня.

— Доброе утро! — поприветствовал он всех. И сразу почувствовал напряженную обстановку.

— Что-то случилось?..

— Да, — сказал полковник Саркисов.

Нарком вышел на балкон и хмуро потрогал наклейку на виске. Я выглянула из-за его плеча.

Вано, встретившись, наконец, со мной глазами, повеселел.

— Лаврентий, я маленький человек… Не имею права задавать лишние вопросы. Но что стряслось? — поднявшись в квартиру, переспросил он.

— Что стряслось?! Не видишь?! — как бы пожаловался нарком.

— Вижу. Но кто?..

— Ищет охрана, кто. Найдет. А ты, если приехал, садись к столу.

Разговор не клеился. У Лаврентия Павловича было не только озлобленное, но и неопределенное состояние. Мирное время оказалось для него нисколько не спокойней военного. И, возможно, впервые он почувствовал, как дотянулась до него карающая рука. Безропотное терпение людской толпы кончилось. На ноги были подняты все местные органы НКВД. Дело пахло большой кровью.

А Вано спокойненько выпил стакан чая и посмотрел на меня.

— Я хорошо служил тебе, Лаврентий? — спросил он.

— Да, — кивнул нарком. Помятое лицо его занемело и насторожилось. Он пытался уловить ход мысли своего верного «прислуги за все».

— Ты мингрел и я мингрел.

— Это так.

— Ты помнишь, я попросил — верни сына? Ты сказал — не могу. Любую просьбу обещал выполнить, но после войны.

— Помню.

— Война кончилась…

— Это так, Вано.

— Ты можешь мне подарить ее? — кивнул он на меня.

Все от удивления разинули рты. Полковник Саркисов даже встал со стула. Я вообще словно окаменела от неожиданности.

— Ты хорашо подумал, Вано? — помолчав, спросил нарком.

— Харашо, Лаврентий.

— Вот уж никогда не знаешь, что хочет мингрел! — помотал головой Лаврентий Павлович. И вяло засмеялся. Полковник Саркисов смотрел на него глупыми и растерянными глазами.

— Я тоже заслужил! — сказал он.

Однако нарком даже не посмотрел на него.

— А зачем тебе нужна жена? Ты стар, — Лаврентий Павлович продолжал машинально улыбаться. И как-то озадаченно изучал Вано. Дерзость старика, видно, пришлась ему по душе.

— Есть мингрельская пословица: женщина нужна всем.

— Это так! — согласился Берия. — Ты вовремя пришел, и твоя чаша весов перетянула.