— Надо связаться с причалом.

— Там дежурят. По вашему указанию.

— На всякий случай еще раз предупредить надо. — Шатохин сам пошел к рации.

— Вертолет вызови, Алексей Михайлович. Теперь назарьевских сотрудников поближе нужно перебросить, — посоветовал Тиунов.

Казалось, преступная группа Глеб, Клим, Роман в ловушке. С минуты на минуту ждали сообщения об их задержании. Но минул час, второй, третий, шестой. Известий об удачном завершении операции так и не поступило. После пальбы по волку больше нигде никаких признаков своего присутствия налетчики не обнаружили. Надежды на овчарку Альму не оправдались.

Низко-низко над лесом, над рекой кружил вертолет. Милиция двух райотделов была в поиске.

За ночь и весь следующий день ничего не произошло. Следователь, эксперт-криминалист, кинолог уехали. Им предстояло еще раз пройти более внимательно по тому кругу, по которому уже прошел Шатохин.

На связь вызвал Пушных.

— Может, есть смысл прекратить, Алексей Михайлович? — полковник как бы советовался. — Еще день, если считаешь нужным, твой, — добавил он.

— Мне вылетать? — Шатохин поскреб щетинистую, искусанную гнусом щеку.

— Вылетать.

— Есть. Завтра утром буду. Если авиация не подведет.

У начальника отдела краевого уголовного розыска за время отсутствия Шатохина накопилась информация по делу о краже икон. Был ответ из Москвы на запрос: грабежей, сходных с теми, что произошли в Нетесовском районе, нигде по стране в прошлом не отмечено. На столе лежала взятая из архива папка.

— Посмотришь, — полковник подал ее Шатохину. — Плиточники-мозаичники Валошин и Катков. Девять лет назад были в командировке в тех краях, отделывали столовую в деревне Большой Тотош. Забрались на болота, украли иконы в одном старообрядческом доме. Иван Игнатьевич Парфенов занимался этим перед самым уходом на пенсию. Жаль, с ним уже не встретишься…

— А плиточники?

— По-прежнему работают в девятом РСУ. Теперь о Бороносине. Как с ним?

— Многое непонятно. Во-первых, белозор. Действительно растет такая трава на болотах. Но Бороносин багульник со мхом вперемешку напихал в рюкзак. Потом, адрес врача, для которого якобы траву собирал, так и не назвал. Листок с адресом потерял, говорит.

— А то, что вместо одной травы другую нарвал, как объясняет?

— Перепутал.

— Березу с осиной не путает? — Пушных усмехнулся. — Идет искать неизвестно что, неведомо для кого.

— На своем стоит.

— Хорош свидетель. И какое мнение о нем сложилось?

— Если совпадение, что оказался рядом с местом происшествия, то исключительно редкостное. Я в такие совпадения слабо верю. Еще эта карта его…

— У тебя она есть?

— Передал экспертам.

— Бороносин много ездит, — полковник недолго помолчал.

— Мог в разговорах с пассажирами рассказывать без всякого умысла о родных краях, о староверах, иконах, и таким образом попасть в поле зрения заинтересованных людей.

— Я побываю, Виктор Петрович, на его работе, поговорю о нем.

— Добро. — Веселый огонек вспыхнул в глазах Пушных.

— Грабители-то, как считаешь, по сегодняшний день комаров кормят?

— В тайге, — уверенно ответил Шатохин.

— Ну-ну… — полковник кивнул, напомнил: — Папку не забудь.

Шатохин просматривал архивное дело. Ничего сходного с нынешним. Почерк не тот. Мозаичники-плиточники выждали, когда хозяева покинут избу, второпях, без разбора, сняли иконы части иконостаса. А сбывали украденное на толкучке. Там и были задержаны. Какие уж связи с собирателями, с перекупщиками. Нет-нет, не они. А кто провел Валошина и Каткова через топи? В деле почему-то нет. А важно. Надо лейтенанту Хромову повстречаться с мозаичниками-плиточниками, слетать еще раз в Нетесовский район. Большой Тотош от Силантьевки всего в получасе лета, вдруг окажется, что доброхотом-проводником девять лет назад был Бороносин.

Сам же Шатохин собирался сначала повидаться с начальником пассажирского поезда Померанцевым. Железнодорожник-вахтовик из Нарговки чаще всего ездит в бригаде Померанцева. На восемнадцать часов договорились о свидании около депо. Шатохин взглянул на часы, пора отправляться. Маловероятно, чтобы Клим, Глеб, Роман, если они издалека и никого знакомых в крайцентре не имели, без остановки проследовали в таежный район. Обратиться за помощью к собирателям? Да, сразу после встречи с начальником поезда…

На четвертушке листа Шатохин делал краткие пометки.

Начальник поезда худой, в возрасте мужчина, со значком об окончании техникума на лацкане форменного пиджака, имел привычку переспрашивать, а потом надолго умолкать. Он как будто взвешивал содержание вопроса на невидимых весах. Отвечал, правда, по существу.

— Общительный ли Бороносин?

— Не чурается людей. Любит посидеть, поболтать. Пока не обсудит все поездные новости, не перескажет, что в газетах прочитал, по радио услышал, — не поднимается. Приходится напоминать, что не пассажиром едет.

— Часто ли рассказывает о родном селе, о староверах?

Еще бы. Он, Померанцев, на что уж, кажется, не часто в поездных посиделках участвует, начальник все-таки, а и то наслушался вдосталь. Сам целую лекцию о старообрядцах благодаря Анатолию прочитать может.

— Конкретно, что?

— Ну, среди болот дома их стоят. Вера у них, например, на казанскую разделяется и ярославскую. Кто казанской веры держится, деньги не признают, тайгою кормятся. А ярославские деньгами пользуются. Вот… Или наоборот, ярославские — это без денег…

Начальник поезда сбился, умолк. Шатохин, искоса глянув, подумал, что собеседник, пожалуй, преувеличил свои возможности: лекция о старообрядцах ему не под силу.

— С пассажирами в поездах Бороносин общается? Или только со своими?

На этот раз Померанцев не переспросил, ответил сразу:

— Весь обслуживающий персонал в дороге непрерывно среди пассажиров. Работа такая. Анатолий часто проводников подменяет.

Они медленно шли вдоль железнодорожных путей от депо к товарной станции. Рядом сновали маневровые тепловозы, слышался лязг буферов сцепливаемых вагонов, перекрикивались между собой сцепщики в оранжевых жилетах.

— Об иконах Бороносин тоже рассказывал? — спросил Шатохин.

— Как же. О самих старообрядцах речи меньше, чем об их иконах.

— Что?

Померанцев отвечал сдержаннее, и выходило у него толковее.

— Уйма икон. Дорогие. Святят их по праздникам, на любимые сутками молятся. Почувствует кто приближение смерти, ищет, кому передать. Некому, нет единоверцев рядом, так в землю закапывают.

Шатохин впервые слышал о таком.

— Это Бороносин говорил? — спросил он.

— Да. Рассказывал, позапрошлым летом экспедицию сопровождал по тайге, на избушку наткнулись. Дверь открыта, на пороге труп старика полуистлевший. А за порогом — несколько икон, краска уже совсем облезла. Молельня там была. Старик все вынести успел. Закопал. С последней охапкой на пороге споткнулся и больше не встал…

— Правда, было такое?

— Правда, — начальник поезда усмехнулся, закурил. — Кто знает. У него пойми, где правда, где вымысел. Проводницы у нас все его рассказы северными фантазиями называют.

Он задал еще несколько вопросов начальнику поезда и простился.

Встречу удачной, кажется, не назовешь. Хотя не очень на нее и рассчитывал.

Хромов тоже ничего неожиданного не получил от свидания с мозаичниками-плиточниками. Валошин и Катков рассказали, что девять лет назад шофер оленеводческого совхоза повез их на богатые черничники. Километрах в двадцати пяти от Большого Тотоша. Там, собирая ягоду, увидели среди деревьев одинокую избушку. Дорогу запомнили, вдвоем через неделю тайно пешком пришли к жилищу отшельников. Фамилию шофера строители-отделочники забыли, но это не Бороносин. Шоферу, возившему в ягодное местечко, тогда уже было лет под пятьдесят…

— Правду говорят. Все быльем поросло. Зачем им сейчас что-то запутывать, кого-то выгораживать, — подытожил лейтенант.