Быть может, беседа продолжилась, но Марото об этом не узнал, потому что бросился, шатаясь и спотыкаясь, к выходу из таверны. У караван-сарая он быстро напал на след пижонов. Идя на их дребезжащие вопли по пропеченным солнцем улицам и временами натыкаясь на стены плотно поставленных домов, обжигавшие, как стенки тандура, он обнаружил хлыщей в заведении заметно более высокого статуса, чем то, где только что пил сам.

Пурна не явилась сообщить остальным о дезертирстве Марото, и с момента его ухода ничего не изменилось. Через час он умиротворенно спал на прохладных плитках пола под одной из трактирных плюшевых скамей, а спустя двое сумерек компания двинулась обратно в пустыню, и Марото успешно убедил сварливых аристократов, что получил из самых первых рук сведения о некоем «настоящем приключении», которое можно найти на Дороге Отчаянных – самом прямом и потому наиболее опасном обратном пути через Пантеранские пустоши.

София вновь упаковывала свои вещи в таможне по дальнюю сторону стены, когда в ярко освещенную комнату неспешно вошла та самая стражница, которая добилась, чтобы предполагаемую трубочницу пропустили. По сравнению с полированными, без единого пятнышка, доспехами непорочных, старый Софиин комплект приключенца выглядел откровенным хламом. Мордолиз с коронным своим видом «я просто старый пес, трясущий задом» тут же подкатился к молодой солдатке, и та принялась чесать его за ушами и ворковать над гнусным монстром.

– Еще раз спасибо, – сказала София, туго затягивая завязки и поворачиваясь, чтобы вскинуть массивный заплечный мешок со стола на болящие плечи. Таможня наконец полностью разобралась с нею, однако уже совсем стемнело, а еще предстояло найти в Линкенштерне трактир или гостиницу. – Можешь подсказать, в городе есть что-нибудь дешевое и чистое?

– Конечно. – Стражница потрепала напоследок Мордолиза и выпрямилась; демон заскулил, когда она отняла руку. – Идем. Скажи только, о чем речь: о еде и питье, о мужчинах и женщинах, о ком-нибудь еще или просто о койке.

– Ты мой эскорт? – В прежние дни на многие острова гостей не пускали без сопровождения, но на побережье иностранцы были вольны идти куда пожелают.

– Бань Лин, – сказала стражница, едва сгибая спину в легчайшем поклоне. – Если ты шпионка или убийца, то мне дадут по шапке. Сказала капитану, что ты выглядишь безобидной и я буду твоей компаньонкой, пока ты не докажешь, что я права. Или не права.

– Тогда за мной должок. – В зависимости от того, как все сложится с Канг Хо, дела могли пойти и так и сяк, но София все же надеялась подтвердить правоту Бань Лин – ко всеобщей пользе. В любом случае бывали и куда худшие попутчики, чем красивые молодые солдатки… но как только ее мысли поползли в сторону отдельных комнат вместо общего зала, она припомнила тяжесть отрубленной головы мужа и запах мясницкой лавки от его волос. Переход через горы был достаточно холоден и одинок, чтобы уже подумывать, не позволить ли Мордолизу спать, свернувшись рядом, но рана была слишком свежа, чтобы тешить себя мыслями о тесных отношениях с кем-либо. София теряла любовников и прежде, многих, но тут было нечто совершенно иное: боль со временем становилась только сильнее, и, хотя от мысли, что Мордолиз все больше жиреет на этом, ее подташнивало, она ничего не могла поделать, чтобы смягчить горечь потери. И не сумеет, пока не найдет способ добраться до тех, кто в ответе за случившееся.

– Пока ты не создаешь проблем, можно считать, что мы в расчете, – сказала Бань. – Как зовут твою собаку? Такой славный песик.

Мордолиз согласно гавкнул и снова сунул голову под ладонь Бань. Стражница пришла в восторг; София поморщилась.

– Я его называю по-разному, но только не славным песиком. Тупая зверюга все равно бежит, как ее ни зови.

– Пока не задерживаешься с ужином, да?

– Верно, – ответила София, вспоминая Мордолиза, каким он был двадцать с гаком лет назад, во время военной кампании: тогда он обжирался страданиями мертвых и умирающих, аж брюхо волочилось по земле. Это могло показаться комичным, нечто подобное можно увидеть на каком-нибудь самотанском лубке по мотивам полузабытой легенды, но быть свидетелем столь разгульного чревоугодия и наблюдать, как плоть существа деформируется, чтобы соответствовать его аппетиту… В этом не было ничего смешного. – Помыться, поесть, выпить, покурить и поспать. В таком порядке.

– Это можно устроить, – пообещала Бань, сопровождая Софию к выходу. – Но Линкенштерн наверняка покажется тебе не таким, каким ты его запомнила, причем изменился он не к лучшему.

– Я помню, это была настоящая дыра, – сказала София, выходя в холодную ночь.

– Тогда, пожалуй, он не сильно изменился. – Бань отдала честь таможеннику, развалившемуся на скамье у дверей, и зашагала по дороге.

Местность вокруг была сельская, но все старые фермы ближе к дороге стояли разрушенные, дома пустили на слом, чтобы строить бараки. Розовые бумажные фонари свисали с шестов, уходивших обратно к воротам, а впереди светильники висели на карликовых соснах и сливовых деревьях, окаймлявших дорогу, бежавшую через заросшие поля. В конце вереницы фонарей сиял самый большой – это уже город.

Влияние непорочных на Линкенштерн никогда не сводилось к паре тележек с булочками, лапшевен, уравновешивающих типичные сосисочно-пивные заведения Багряной империи, или бо́льшему количеству шлюх, чем можно найти в неспециализированных борделях Ноттапа или Эйвинда. Приграничный городок горделиво вырисовывался на горизонте: кирпично-деревянные пагоды, церкви со ступами в основании и шпилями на макушке, возвышающиеся над узкими улицами, островерхие крыши выстроенных в имперском стиле домов, смягченные плавным изгибом концевых черепиц, характерным для непорочновского строительства. Не складывалось впечатления, что две культуры грубо втиснуты друг в друга, как бывало в иных городах Звезды – там, где ни люди, ни архитектура не выходили за пределы собственных кварталов; в Линкенштерне казалось, будто город возводили все вместе, в гармоничном сотрудничестве. Причина этого была проста: так оно и происходило. Пожар сколько-то столетий назад расчистил место, и вольный союз разнообразных имперских и непорочновских деловых кругов отстроил город заново. Он стоял как свидетельство того, что два народа способны объединиться и создать общее будущее.

Но также он слыл и был одним большим притоном, за исключением квартала Торговцев, благоразумно отделенного от остального Линкенштерна стеной, – туда входили только по приглашению. В остальной, запущенной части города пышным цветом цвели бытовые преступления – как мелкие, так и жестокие, в то время как в кругах правящих торговцев практиковались куда более изощренные злодейства. Хуже королевского города мог быть только город вольный, где властная элита редко раскошеливалась на санитарные сооружения или приличную стражу.

Когда они достигли городка, София с первого взгляда увидела, как сильно все переменилось. Они входили в квартал Черная Земля, располагавшийся на противоположном от квартала Торговцев краю Линкенштерна, однако на улицах не видно было ни дерьма, ни отбросов, а пары здоровяков в милицейской форме стояли почти на каждом перекрестке. Горящие фонари на столбах выглядели правилом, а не исключением, и за четыре квартала София не заметила ни одного мертвеца – или мертвецки пьяного – на слишком уж чистой улице.

– Ты была права, – признала она. – Все и правда изменилось.

– Я слышала, веселое было местечко, пока мы его не присоединили, – с сожалением сказала Бань. – Теперь это точь-в-точь непорочновские развалины.

– А что, много торговцев смотали удочки? Вряд ли они обрадовались, что их завоевали.

– О, захват их бесит невообразимо, но не то чтобы у них был большой выбор – ты знаешь еще какие-нибудь свободные города на Северо-Западном Луче? Вот и я нет. Так что бо́льшая часть этих жуликов осталась и пытается сделать хорошую мину при плохой игре. Проворачивать темные делишки под надзором непорочных – суровое испытание, но жесткая титька лучше никакой, верно?