1965 Идут стихи Довольно прозы! Проза хороша, когда в словах отсутствуют созвучья, мои стихи — как ниточка паучья, и я боюсь ее перекусить. Я замираю с приоткрытым ртом, и время на мгновенье замирает, но ниточка во мне не умирает: ее исток — неведом и глубок, и слышу я, как прыгает клубок, когда язык разматывает нитку. Идут стихи. И я куда б ни шел — они за мной, как ниточка паучья, вот-вот и фейерверками созвучья взорвутся и, как факелы, — за мной. Они — за мной, как детский пароход на ниточке — сквозь бури и туманы, как девочка — сквозь холод и обманы, когда любить приходит ей черед, как за бумажным бантиком котенок — играя и не ведая судьбы. Идут стихи — как пламя из потемок, как вишенка с надкусанной губы. 1965
Уходит дерево Нам дерево дано за образец стремленья вверх, урок противоречья. Земля и небо — дело человечье. А дерево как будто ни при чем. Но корни нас уводят в духоту, как поезд в полдень, вздрагивая, катит. Квадрат окна скользит по проводам. И церковка скользит по горизонту, о отставая, то перегоняя… Носы и лбы расплюснуты в окне. И мы — по горло в этой глубине. Но я не верю в эту иллюзорность. Падение вытягивает стропы, и боль в костях сдвигает позвонки. Взлетает жук — на грани катастрофы, расталкивая телом стебельки, свой малый вес — себя одолевая. И смысл его гуденья: «Отпусти!» Любой отрыв как перелом кости. И взлет любой — на грани катастрофы! Взлетаю я и превращаюсь в строфы, в единый вздох — «О родина, прости!». А дерево убьют, потом расколют, сведут огнем — голодным и худым. Уходит дерево — в полет уходит дым. Взлетаю я и превращаюсь в строфы… 1965 Понедельник Постой… Какой сегодня день? Опять, наверно, понедельник. Проблема — мужества и денег, когда и ночью не до сна. Но почему такая стужа? Такая поздняя весна? И это небо надо мной, как опрокинутая лужа. Но день проходит стороной — гудком чужого парохода. И я, как мальчик из похода, пришел, поставил рюкзачок. Шипит на кухне сковородка. Сверчит сверчок, как телефон. И ты кричишь мне: — К телефону! — и пробегаешь на балкон, и вновь кричишь из-за окна: — Какой нам вывесили месяц! Но почему такая стужа? Такая поздняя весна? А я, ты чувствуешь, простужен. Хрипит гармоника в груди. А может, грипп — не подходи! А может, тиф или проказа? Неизлечимая зараза? Какая, право, дребедень! Я просто нынче целый день курил чужие сигареты, читал заборные газеты, продрог и ноги промочил… 1965 К России (Евгению Яковлевичу Хазину) Я не болезнь, я боль твоя, Россия, Не праздничная тряпка к ноябрю, Но, словно придорожная осина, Стыдом твоим горюю и горю. Я — крик и кровь, Рассеченная бровь, Молитва, подымающая крыши, И та слеза, что катится в тиши. И ты меня, смотри, не заглуши! Шагни в огонь — и ты меня услышишь И в слове «ах!», И в вопле, и в мольбе. Я не с тобой, Не рядом, Я — в тебе: Я не болезнь, я боль твоя, ты слышишь? Иду, по язвам боязно ступая, То острая, как нож (Но я не нож!), То нудная, подспудная, тупая — Осины оклеветанная дрожь. И ты меня, как лошадь, не стреножь, Не жги, как придорожную осину, Что плачется, как нищий, на миру. Я — боль твоя. И если я умру — Тебе ж не поздоровится, Россия… 1965 Стены Как странно ощущение стены — и с внутренней и с внешней стороны, как мать и мачеха: одна из них теплее, другая — откровенно холодна. Незримые… и видимые стены, и стены — только видимость одна. Как много места занимают стены! Но ты — моя, а я — твоя стена… Как странно ощущение стены. Как глухо это мертвенное — «к стенке!» — кирпич на лбу и содранность спины, и все мурашки мира — на спине. И этот Фальк, распятый на стене. И стены крепости, и потные застенки — оценки прошлого и новые оттенки — с их внутренней и внешней стороны. Но вот, как ширмы, опадают стены, уносят их, как досточки со сцены. И — Боже, Боже! — небо надо мной! Я — маленький, как ласточка в паренье, и я большой — другое измеренье, когда не бьешься в стенку головой. Как много места занимают стены. Как мало — этот зонтик голубой… |
