1956, 1961 «Как спасти мне тебя…» Как спасти мне тебя от знакомых, прохожих? Не держать же, как пленницу, взаперти. Уши голос воруют. Даже запахи кожи чьи-то ноздри уносят — поди запрети! Ты большая, как я, — не укрыть за спиною. Ты сильнее меня — не надеть паранджу. Крепостною стеною, черной-черной стеною — я любовью, как башней, тебя окружу. 1956
«Тебя нельзя любить!..» Тебя нельзя любить! Я это понял скоро. Тебе легко грубить и глупо возражать. Тебя держать, как покоренный город: то в страхе, то подачками держать! Чужая ты! Но как же быть с тобою? С такой пустой, как барабанный бой?! И я врагам сдаю тебя без боя: им лучше знать, как справиться с тобой. 1958 Кабан В буреломе в егерском загоне — выстрел, визг собак. Уцепился бурый кабан за корень, над оврагом повис на зубах. Сходились охотники: кто стоял, кто присел, двустволку держа на весу. А кабан словно колокол мертвый висел. И было тихо в лесу. Лишь солнце чуть теплилось в облаках. Висел кабан на белых клыках… 1958 «В. Ш.» Не волнуйся, маленький, потерпи день-другой: день — дугой солнечной, ночь — дугой лунной. Не волнуйся, маленький, потерпи, мой умный! Я немало прошел. Вот последний бросок: без привала две ночи, два дня. Утром видел, как пуля зарылась в песок, двадцать лет догоняя меня. 1961 «Живу, как скворец в скворешне…» Живу, как скворец в скворешне, — под крышей дощатый ящик щелястый. И с миром внешним общаюсь через стоящий поодаль высокий тополь: подводу ль услышу, топот, как тополь тотчас прошепчет — кто едущий, кто прошедший. Летает ко мне скворчиха — ворчиха, родная птица. Нам порознь никак не спится, не пьется и не живется. Она залетит напиться водицы и остается в прославленной сим навеки без мрамора и колонн скворешне. Смыкает веки и спит под моим крылом. Сопит под моим крылом. Сидит над моим столом. А у меня — ни стола, ни кола, потому и зовут меня Ни-колай, потому и скворечник — щеляст и тесен… Но есть на весь мир одна скворчиха и пара песен, когда улетит она. 1961 «Нет денег, хоть и надо их немного…» Нет денег, хоть и надо их немного… А нам сегодня б выбраться туда, где лес ладошками кленовыми перебирает провода. И над землей — вечерний звон, как зов сердечный издалека. Где небо черное, как зонт, пилот роняет с самолета. Таруска. Берег. ==Как во сне и лес, и дом, приблудший к лесу. Там нынче мелкой крупкой снег шуршит по мерзлому железу. Там все в заботах о тепле. Шаги — размеренны, негулки. Лишь тень любви моей к тебе там громко топчет переулки. 1962 Стихи о скрипке Жила гитара цвета скрипки. А скрипка цвета не имела. Она имела только звук. Но цвет имела древесина. И политура цвет имела. Все было сделано умело. Как все, что сделано вокруг. Мы скрипку сделали из лука. А что мы сделаем из бомбы? А вот гитара цвет имеет. А вот у скрипки цвета нет. У скрипки — звук, у скрипки — тело, душа… Но разве это дело? Душа — как «ах!», душа не дело умелых рук. Душа — как свет. Явите мне природу света! — причину первого поэта! Гитара сделана из цвета. А вот у скрипки цвета нет. Она — как ты на брачном ложе, а цвет — как кровь, как жизнь на коже румянцем выступит — о, Боже! — желаньем, страстью и стыдом. А звук — как крик. Все глуше крики. Явите мне — природу скрипки! — свидетели по делу скрипки, стоящие перед судом… 1965 Процесс Мы — свидетели в большом и людном зале. Стены убраны, и поднят потолок. Мы — свидетели С усталыми глазами. Каждый ищет в этом зале уголок. Но откуда в этом зале уголки? Время жилы натянуло на колки. И звучат они как «ми», Звучат как «си», И кричат они как — «Господи, спаси!». Ты держи меня, пожалуйста, держи! Я дрожу, и ты, пожалуйста, дрожи! Мы дрожим. И, значит, чем-то дорожим. Мы с тобой как два свидетельства лежим. Стены убраны, и поднят потолок, Но рука твоя, как тропка — в уголок, Словно лесенка ступенчатая — в дом… Это место охраняется стыдом. В людном зале продолжается процесс. Но лежишь ты, как свидетельский протест! Но лежу я, как свидетельский протест! И присяжные повскакивали с мест. Интересно им, забавно поглядеть: — Это кто еще не хочет умереть! — Посудачить, как за стенкой, за тобой, Похихикать, как над крышей, надо мной. |