Твой Володя. 267. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[1042] <14.02.1911. Рим — Москва> Милая и дорогая, вконец убит и пришиблен только что полученным твоим письмом до боли, до нестерпимой боли, обидным и несправедливым. Неужели это ты можешь так писать и, главное, так меня понимать! Я совершенно иначе чувствую эти вещи, когда ты одна с глазу на глаз кричишь их в твоей комнате и потом через полчаса сама плачешь и просишь прощения. Но это написано за много тысяч верст, значит, обдумано и все-таки послано! Гармося, моя дорогая, неужели это ты? <…> Как сказать человеку, истерзаному, измученному, изболевшемуся душой до того, что в ней нет места живого, человеку, который часто думает о смерти, как "о счастии", что он сидит "на Олимпе", наслаждается Рафаэлем и прогулками с мальчиками. Да побойся ты Бога! Припоминать отъезд со съезда как характерныйдля меня эпизод[1043] в те годы, когда я почти круглый год провел в вагоне, ездил все время забастовок, во время мятежей, ходил и под пулями с опасностью для жизни (в Киеве в нас стреляли революционеры), запустил науку, потому что политика съела все; и говорить, что я тогда был погружен в "семейное благополучие!" Кто это говорит! А теперь, видит Бог, почему я в Риме, а не в Москве, и счастье ли это для меня! Но кроме Бога и ты должна знать, а не говрить, что эта мука для меня — благополучие! "Это ущерб для дела". Я этого не думаю: в таком стихийном деле отдельная личность не может ничего. Но пусть так! Если и был ущерб, то был он оттого, что меня не было в Москве в критическую минуту, когда подал в отставку Мануилов,а за ним и профессора[1044]. Но приезжать после этого свершившегося факта было для университета совершенно бесполезно! Я узнал об университетских событиях истинную правду только тогда, когда университет был уже разрушен непоправимо; мне оставалось только послать мою отставку, что я и сделал в письме к Давыдову[1045] (одно прошение очень резкое, другое — менее — на выбор профессоров-друзей). Что же мог я сделать кроме того! Вот профессора меня правильно поняли, что мне неизмеримо тяжелее переживать все это одному. Ах, Гармося, милая, дорогая, как обидно, как больно думать, что они это поняли, а ты нет! <…> 268. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[1046] <15.02.1911. Москва — Тифлис> 15 февраля 1911 г. Б.Афанасьевский пер., 17, кв.4 Моя милая, золотая, ненаглядная девочка! Мне больно, что я не могу тебе писать так часто, как хочу. Когда пронесся надо мною вихрь суда, я увидел, что мне очень усиленно нужно писать Соловьева, ибо 1) нужны деньги, 2) нужно не задерживать сборника. И вот теперь уже я погрузился в писание и сегодня, например, написал три страницы. Радость моя, я понемногу прихожу в себя, теперь уже чувствую, что я один без тебя в Москве, вижу, что это не сон, и мне грустно, что я не с тобой и не могу за тобой ухаживать. Как-то ты себя чувствуешь? Вышла? Благополучно? Я не имею от тебя писем два дня и сегодня мне беспокойно. Тем более, что позавчера меня всю ночь душили кошмарные сны. Женечка, милая моя, когда я наконец увезу тебя, и будет ли это? Хоть бы скорее пришел официальный ответ. Эти дни я проводил довольно безумно (после усиленной работы впрочем!). Именно — вместо того, чтобы приглашать Шеров к себе по случаю избавления моего от тюрьмы, я решил прокатить их на автомобиле. Я хотел взять Ольгушу, Верушу, Надю, Бердяевых. Но Ольгуша уехала из Москвы, Л<идия> Ю<дифовна>, как потерпевшая сильное крушение на автомобиле (во Франции), решила не ехать, Н<иколай> А<лександрович>, который был сильно занят, сказал, что это "демонизм", и мы поехали вчетвером, взяв вместо Ольгуши Елену Федоровну. Ездили час и сделали верст 25, выехав за Москву в поле и в лес. Все остались довольны, в том числе и я. Стоило это удовольствие 5р. Да, вспомнил о долгах. На днях я вышлю Карлюке деньги. Только не все, м<ожет> б<ыть> даже очень немного, потому что нужно платить Фальковскому. Кроме того, еще будучи в Пятигорске, я мысленно дал обет, что если останусь на свободе, подарю Салвинас 25р. Из тех денег, которые я пришлю Карлюке (все равно, сколько бы я ни прислал) ты возьми себе 5 или 10 рублей на мелкие расходы и 10р. дай Салвинас. Остальные 15р. я передам ей через Карлюку к Пасхе. Я уверен, что ты исполнишь это мое желание с радостью. Милая ты моя, золотая девочка! Господь с тобою! Нежно-нежно тебя целую и обнимаю, только будь здорова и берегись! Я думаю уже скоро, то есть на этих днях, должен прийти ответ, и тогда мы можем начать готовиться к отъезду. Мне нужно очень много сделать до отъезда из России, у меня, очевидно, февраль будет занят самыми усиленными занятиями во всех смыслах. Л<идия> Ю<дифовна> просила тебе очень кланяться и сказала, что она переживает за нас восторг, т.е. за то, что мы едем. Твои письма меня страшно радуют. Пиши всегда "бюллетень". Непременно телеграфируй все. Прощай, за мной пришел С<ергей> Н<иколаевич>.
Завтра объясню. Христос с тобой. 269. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[1047] <16.02.1911.Москва — Рим> Милый Женечка! Посылаю тебе по просьбе Сергея Ивановича[1048] экземпляр воззвания, написанного Сергеем Андреевичем[1049]. Пока оно конфиденциально роздано по рукам и собираются подписи[1050]. Мы с Сергеем Андреевичем очень пожалели, что не ты это писал, т.к. написано слабо, по-моему, не достаточно для массы, на которую рассчитывают. Дай Бог, чтобы что-нибудь вышло — это было бы внушительно. Сейчас получены твои корректуры — я еще не прочла, но видела, что ты кое-что исправил. У нас в издательстве все хорошо. Булгаковым с Бердяевым я очень довольна — мы с ними все больше сходимся. Часто много и хорошо говорим. Они относятся к делу горячо — заходят постоянно. Меня волнует вопрос о сборнике. Ты понимаешь, что мы, издавая ряд сборников, хотим этим выразить нашу боевую линию. Мы задумали поэтому написать предисловие к Соловьевскому сборнику, как к первому и обозначить этим предисловием вехи, по которым будем идти, вроде программы. Писать хочет Булгаков. Т<ак> к<ак> меня соблазняет боевая позиция и увлекает мысль вести борьбу, то я сочувствую этому, но боюсь, потому я сказала, что без твоего прочтения и согласия я нахожу неловким выступать с этой программой. Тебе будет прислано предисловие скоро. Ты напиши, как ты находишь данное предисловие, прокорректируй его и скажи вообще согласен ли ты, что предисловие нужно. Ради Бога сделай это и обдумай. Эрн вообще пугает меня своей узостью — он отпугивает всех. Теперь, когда спор двух течений так остер, опасно отпугивать узким догматизмом. Ввиду этого хорошо ли предисловие? А сдругой стороны, не определять своего облика, не ставить иногда ребром — как-то безжизненно. Разреши мои сомненья — я тебе верю. Я тебе не сообщала о двух докладах Яковенко[1051] и Степуна. На обоих очень резко вспыхивали столкновения между христианами и неокантианцами (или как их назвать?). Видно, что спор разгорается по всякому поводу и встают ребром все вопросы по существу. Степун был разбит в пух и прах! Он не бездарен, но поразительно безвкусен и легкомысленен. Яковенко, по-моему, единственный, к которому стоит присмотреться. Несмотря на оболочку меонизма его конечный идеал как-будто религиозен, хотя пока еще бессодержателен[1052]. вернуться ОР РГБ ф.171.7.1а, лл. 36—37об. Пчт. шт. отпр.: 27.02.1911.Рим. вернуться Видимо, речь идет о следующем эпизоде: 12—18 октября 1905 г. в Москве проходил учредительный съезд партии конституционалистов-демократов, в котором участвовал Е.Н.Трубецкой как лидер "партии мирного обновления". Не желая быть избранным в руководящие органы партии к.-д., он покинул съезд до начала голосования. вернуться В начале 1911 г. министр народного просвещения Л.А.Кассо совместно с премьер-министром П.А.Столыпиным издал от имени Совета Министров распоряжение, временно запрещавшее собрания в стенах высших учебных заведений, что означало не только прекращение разрешенных ранее сходок, но и ликвидацию всех легальных студенческих организаций. Ответом был протест в самых широких студнческих и профессорских кругах. Перед дверями аудиторий становились группы студентов, которые не пропускали "срывателей", студентов, желавших слушать лекции. После рождественских каникул волнения вспыхнули с новой силой. На территорию университетов была введена полиция. 28 января 1911 г. в знак протеста ректор Московского университета А.А.Мануилов, проректор П.А.Минаков и помощник ректора М.А.Мензбир подали в отставку. В ответ 2 февраля высочайшим указом они были не только уволены со своих постов, но и отрешены от должности профессоров. В знак солидарности с ними 3 февраля подали в отставку профессора: В.И.Вернадский, Н.А.Умов, В.А.Хвостов, С.А.Чаплыгин, Г.Ф.Шершеневич, Д.М.Петрушевский, А.А.Эйхенвальд, И.П.Алексинский; приват-доценты: Ф.Ф.Кокошкин, А.А.Кизеветтер, В.И.Сыромятников, П.Н.Сакулин, В.И.Полянский, Г.В.Вульф, Н.В.Давыдов, А.Э.Вормс, Н.К.Кольцов, И.А.Кистяковский, Н.Н.Шапошников, А.А.Боровой, Г.И.Россолимо, А.В.Цингер, М.К.Гернет, Д.Ф.Синицын, В.М.Устинов, А.В.Кубицкий, Н.Д.Виноградов (см. "Русские ведомости", 4 февраля 1911). П.И.Новгородцев и С.Н.Булгаков подали прошение на другой день (см. там же, 5.02.1911). В последующие несколько дней отставки продолжались. Сопротивление студентов шло до конца февраля. К концу марта забастовка почти везде закончилась, сломленная государственным насилием и репрессиями студентов, участвовших в беспорядках, митингах и публичных протестах. См. .Носов А. Примечания к публикации «Наша любовь нужна России» // Новый мир. 1993, № 10. вернуться Архив Эрна, частное собрание. Публикуется по автографу. вернуться Открытое письмо русских промыленников: "Бывают моменты в жизни общества, когда его молчание может быть истолковано как знак сочувствия. Не порочит людей уступка материальной силе. Иное поражение почетнее победы. Но отказ от всякой защиты дела в области права и правды, есть уже несомненный симптом поражения и разложения духовных сил общества. Мы, нижеподписавшиеся, члены торгово-промыленной среды, в сознании того огромного значения, какое имеет в сфере нашей деятельности высшее образование, не считаем себя в праве молчаливо присутствовать при том распадении высшей школы, которому нам приходится быть свидетелями. Мы являемся убежденными сторонниками необходимости настойчивой и непреклонной борьбы со студенческими забастовками, но полагаем, что борьба эта не может вестись средствами, которые затрагивают в корне все существование высшей школы. Нелепые, а подчас даже преступные приемы насилия и обструкции, к которым ныне прибегает кучка фанатиков, не могут класть клейма на те мотивы, которые легли в основание отношений к учашейся молодежи, не могут стать точкой отправления и оправдания всех мероприятий, на которые, видимо, ныне решилась правительственная власть. Молодежь вообще, а русская интеллигентская в особенности, чрезвычайно чутка к вопросам права и правды и ни на что так быстро не реагирует, как на нарушение таковых. Это ее свойство, давая ей подчас выдающуюся моральную силу, дает, вместе с тем, каждому желающему руководстводить ею верное указание того пути, которого следует держаться. Революционная волна среди нашей учащейся молодежи уступила за последние годы несомненному стремлению отдаться делу учения. Можно с уверенностью сказать, что еще несколько месяцев назад подавляющие массы студентов были совершенно чужды мысли о каком-либо активном протесте. Если эти протесты в силу последних мероприятий правительственной власти в сфере высшей школы, ныне состоялись и вылились в резкую, подчас даже антикультурную форму, то неужели со спокойной совестью можно самую высшую школу делать объектом воздействия. Нет, в великом деле народного строительства гнев плохой советчик, и одними приемами материальной силы не улаживаются конфликты, так глубоко затрагивающие духовные силы русского народа. Плохую услугу оказывает общество правительству и стране, когда в моменты их духовного разлада оно своим молчанием дает правительству повод думать, что за ним моральная поддержка страны. Следует 66 подписей, среди которых С.И.Четвериков, А.И.Коновалов, П.П.Рябушинский. //Русские ведомости. 13.02.1911. вернуться Яковенко Борис Валентинович (1884-1949) — философ, историк философии, публицист. Учился в Германии у Виндельбанда и Риккерта. В 1910 возвратился в Россию, был сотрудником русского отделения международного журнала "Логос", тогда же опубликовал программную статью «О задачах философии в России» // Русские ведомости. 1910, № 98. Выступал как пропагандист новейших результатов европейской философии и ее историк, оппонент участников МРФО и «Пути». В своих многочисленных публикациях, содержащих острую критику идей Бердяева, Булгакова, Флоренского, Эрна, он определял философию как научную дисциплину, содержание которойсвободно от действия каких либо внефилософских мотивов (в том числе религиозных). Сущее "вовсем своем целом, во всех своих деталях, во всех своих обнаружениях" — вот высшая цель философии. В 1912 за участие в революционном движении (на стороне эсеров) был арестован, содержался в одиночной камере Бутырской тюрьмы. В 1913 вновь уехал в Европу, жил в Италии, близ Генуи, затем в Риме, где работал в русском посольстве, занимался преподавательской и публицистической деятельностью, в 20-е годы издавал журналы «Ла Руссиа нуоваш», «Дер руссисцче Геданкеш», с 1935 по 1944 издал по-немецки серию монографий по современной европейской философии «Международная библиотека по философии». вернуться По предположению А.Носова (Новый мир, 1993, № 10) речь идет о докладе Б.В.Яковенко, который так характеризуется Э.Метнером в письме к Андрею Белому: "Он прочел реферат, <…> где высек жестоко Эрна, но, конечно не прямо, а косвенно; были ожесточенные прения, и наши обскуранты (Бердяев, Эрн) договорились до цредо эуиа абсурдум естш, до мыслей типично инквизиционно-иезуитски-католических; нет, уж знаете,тогдая лучше на стороне Когена, ибо в этом возмутительном рабском догматизме больше жидовства, чем в сдвинутом со своих арийских скреп кантианстве Когена". |
