Мое знакомство с Пальмьери продолжается, и очень интересно. На днях он меня ошеломил. Я был у него в келье (он августинский монах), и он показал мнетеатр, устроенный в их монастыре, где итальянская молодежь дает оперы и комедии под руководством католических монахов. Играются исключительно пьесы с нравственным сюжетом, и делается это в целях противодействия безбожному и безнравственному светскому театру. Что ни говори, а жизненности и деловитости в католицизме хоть отбавляй! Ни один способ влияния не остается неиспользованным. Но только мало они достигают. Дюшен — вообще большой острослов, на днях зло охарактеризовал папу: "Ил веут трансформер ла барэуе де Ст.-Пиерре ен гондоле вéнитиенне"[1009] Папа, к<ото>рый кроме венецианской епархии ничего не знает, это — не в бровь, а в глаз. Пальмьери ужасно боится, что узкий <нрзб> дух, бюрократия и невежество, коим этот папа наводняет церковь, вызовут новую реформу вроде лютеранской, и считает "модернизм" внушительным предостережением[1010].

Ну прощай, моя милая, дорогая и хорошая Гармося. Ужасно досадую на медленность моего переписчика, иначе давно бы прислал тебе 2 главы. Копии со статей Соловьева в Универс[1011] для меня снимаются.

Целую тебя крепко.

260.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[1012] <7.02.1911. Москва — Тифлис>

7 февраля 1911 г.

Афанасьевский пер., д.17, кв.4

Моя милая, золотая, прелестная девочка!

Вот я и в комнате у себя. Перебрался, немного устроился и сажусь писать тебе. Перебрался и чувствую себя очень неважно. Очевидно с переездом простудился. А на носу несколько героических дней. Ну, да как Бог даст. Устроился я как будто очень недурно. Большая, светлая и, главное, чистая комната с новой мебелью, с великолепным турецким диваном. С обедом тоже устроился. Саша готовит, а прислуга мне приносит в судках. Сегодня обед был превосходный. К сожалению не было аппетита, а вчера был аппетит, да нечего было есть. Я все еще нахожусь как во сне. Дорога, Шеры, Бердяевы, "Путь", — все это с такой быстротой наскочило на меня, что я все еще неясно ощущаю действительность. Лежу на диване и думаю, отчего не подходит ко мне Люська и не говорит: "На живот!"[1013]. Кончаю работать и не понимаю, почему я в уединении должен пить свое молоко, когда меня ждет стол в столовой с красноречивым и талантливо-общественным шурином, с горячим кофе и с моей дорогой Женюркой. Ну, через день, через два приду в себя. Завтра сажусь за регулярную работу. Я решил писать о Соловьеве[1014] как можно больше. Благо, что можно, и не только можно, но и просят.

Только что проснувшись утром, был изумлен тем, что увидел Павлушу[1015], входящего в мою комнату. И как это он нашел меня! Павлуша был очень мил. Между прочим, как-то неловко спросил: "понравилась ли Анна Михайловна[1016] Жене?" Я сказал, что понравилась очень. "А Вам?" Я сказал, что также очень. Тогда он мне слегка пожаловался на Сашу[1017], который, как проговорилась О.М., … ну, словом, говорил гадости. Оказывается, что Саша сердит и на Павлушу, не пишет и дуется (зато Наде пишет такие нежные письма, что Надя не знает, что делать). Павлуша рассказывал мне много и очень тяжелого о Люсе[1018]. Бедная, бедная! Как ее жизнь не щадит: Асатиани[1019] оказался не только грубым, но и бессердечным человеком и вел себя в отношении Люси возмутительно. Теперь они, кажется уже совсем разошлись. Люся две недели уже живет с ребенком в Посаде. Между прочим, из слов Павлуши можно заключить, что она раскаивается в том разговоре со мной и хотела бы примириться. Для меня бы это была большая радость. Павлуша усиленно звал в Посад. Если "дело" мое пройдет благополучно — поеду. Надя очень мила и заботлива, хотя и больна. Сегодня звали меня Тарувские (?). Но я не пойду. Решил возможно строже придерживаться "режима". А то лежать пластом, с болью в голове, с бессилием во всем теле — не Бог весть какая приятная штука.

Теперь для меня все заостряется в один вопрос: пан или пропал? Если суд скажет "невиновен" — все для меня превратится в радость, ибо немедленно повезу свою девочку в теплые края и своим непрерывным уходом с помощью Бога сделаю совсем здоровой, или же … тогда не заню, что будет: настолько вторая возможность безумна, бессмысленна, хаотична.

Христос с тобой, моя радость. Будьте здоровы все. Нежно тебя обнимаю и целую. Нежно целую Иринку и всех.

Всем сердцем твой Володя.

261. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[1020] <8.02.1911. Москва—Неаполь>

№15

Дорогой, милый, драгоценный друг!

Пишу тебе с отчаянием в душе! Ты себе не можешь представить, как ужасно то, что происходит в Университете. Главное ужасно, что тебя нет. Все, особенно Мануйлов и Хвостов, говорят, что это ущерб для положения дела, что тебя нет. Каково это слушать и самой это видеть! Я бы на твоем месте не могла сидеть там смотреть на Рафаэлей, гулять с "мальчиками". Прости, что я так пишу, но не могу! Клянусь тебе, что для себя я сейчас ничего не жду, всего ожидаю плохого, махнула рукой. Но твое дело, твоя деятельность, Университет! Ведь это развал, разгром Университета, что происходит<…>

Вообще ушло 21 профессор и 35-40 приват-доцентов. Отставку сегодня вытребовали из Петербурга — следовательно она принята. Все эти дни все живут только этим. Все собираются то здесь, то там. У хвостова в воскресенье вечером были все изгнанные. Опять говорили о тебе и досадовали<…>

Все это меня убивает! Я страдаю и не сплю эти дни хуже, чем из-за своих личных горестей! Так мне обидно, так я не могу примириться, что ты там, не здесь со всеми и что ты конечно гордо и непоколебимо останешся на своем Олимпе и в своем семейном благополучии. Это вроде жара у Сонечки[1021], а был съезд земский, решались вопросы жизни России!

Так и теперь решается вопрос духовной жизни Университета, а там Вера Александровна и мальчики. Ах, прости, но я говорю из души, что я думаю! Господи, как мне ужасно, что я говорю так с тобой, в которого я так верю и вместе с тем, в котором я так сомневаюсь.<…>

<…> Твоей отставки ждут. Телеграммы, какого-нибудь известия ждут. Ты не можешь себе представить, это совсем как будто кто-то умер. Всем непременно хочется быть вместе. Я фактически ни при чем, но я чувствую, что все эти люди мне близки и они мне тоже все звонят, все сообщают.

Я все думаю и представляю тебя, как ужасно быть где-то в холодной загранице, а здесь все кипит, а ты там неизвестно почему. Тебя все любят и ужасно жалеют, что ты мог бы выступить сразиться или что-нибудь разузнать. Ну, да что же делать!

262.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[1022] <1911>

<…> Надеюсь, что Бог пошлет, чтобы все в моей жизни так сложилось, чтобы выйти на ясный путь свободы и выйти цельной, светлой и радостной. Найти дело и отдаться ему всей душой!

<…> Основа для меня ясна. Она та же, что мы делаем. Должен быть Христос —любовь, должно быть дело — работа, должна быть Россия — вся ее живая красота и сила. <…>