О Павлуше Рачинский рассказал мне ужасную вещь: будто бы Павлуша начал горько пить и ходить по кабакам с забулдыгами. Я был страшно поражен. Но Вася, слыхавший рассказ того же Саши, от которого слышал и Рачинский, говорит нечто совершенно иное. А именно, что Павлуша стал производить опыты и наблюдения над действием разных наркотических веществ на психику человека — и для этого пробовал "наркотизироваться" опиумом, гашишем и алкоголем. Это совсем другой смысл. Это просто любопытно, а не страшно. И я уверен, что прав Вася, а не Рачинский. Григорий Алексеевич просто, должно быть, перепутал, и я даром переволновался за Павлушу[681]. <…>
144. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <8.12.1909. Москва — Тифлис>
Москва, 8 декабря 1909
<…> Я ужасно рад и счастлив, что ты себя чувствуешь хорошо. Я теперь после радостных писем успокоился и тревога моя забралась в самый дальний угол моей души. Вчера было очень интересное заседание Соловьевского Общества. Но у меня были не менее интересные приготовления к заседанию. Во-первых уже за несколько дней Татьяной и Васей был поднят вопрос о некоторых дефектах (весьма незначительных, впрочем, хотя и в очень значительных местах) моих философических штанов и решено было снабдить меня специально к заседанию штанами Васи. За несколько часов до заседания Вася с увлечением подруги принялся за мое снаряжение, или, лучше сказать, одевание. Я вычистил сапоги, вымылся (в этот же день стригся и мыл голову шампунем!), Вася заставил меня надеть весь его костюм, достал какой-то длиннющий галстук Татьяны, и сам мнеш шего очень искусно завязал. Я посмотрел в зеркало и просто себя не узнал. Приехал Саша, пришла Надя, — начались восторги и восклицания <…>
Заседание было великолепное — в главной зале Морозовой. Только что я вошел, как меня поймал Е.Н.Трубецкой и так вцепился в меня, что со всеми другими только здоровался. Он мне говорил о своей новой книге о Соловьеве[682]. Тернавцев прочел реферат поистине вдохновенный и великолепный: Церковь и Римская Империя. Слушать его было — одно наслаждение. Белый сказал о реферате: "местами он гениален". Мы давно не слышали такого реферата. Прения были менее интересны и существенны, хотя и очень оживленны. Дядя Гриша[683] блистал костюмом и удовлетворением и властью председателя вписал меня третьим оппонентом (после Бердяева и Трубецкого). Я протестовал, но он настоял, и мне пришлось говорить все опять о Ней, о Мировой Душе, потому что Тернавцев обидел язычество.
В перерыве Маргарита Кирилловна, на которой было, кстати, великолепное платье, угостила всех великолепно сервированным чаем в столовой <…>
145. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн<9.12.1909. Москва — Тифлис>
Москва, 9 декабря 1909 г.
<…> 15-го у меня экзамен. 16-го еду в Посад, 17-го иду к Титову, 18-го рождение Татьяны, 19-го Митин[684] суд (Митя рассчитывает на меня). Так что первый день, когда я могу выехать, — это 20-е. Представь! В день заседания я получил неожиданное предложение. На улице встретился с Котляревским[685], который спросил меня, не хочу ли я занять в Университете кафедру истории церкви. Там же никого нет и пр. Конечно — это только возможность (ибо не Котляревский предлагает кафедры, а факультет) и кроме того, тут есть своеобразные затруднения от того, что эту кафедру хотел занять Булгаков, но против него вели какие-то интриги, в которых участвовал чуть ли не Котляревский — но во всяком случае я предложения этого не отклонил и Котляревский поднимет от себя этот вопрос на факультете, в январе он более или менее выяснится. Я написал уже подробное письмо Булгакову, чтоб выяснить окончательно вопрос о возможности его кандидатуры. Это все, конечно, лишь журавль в небе, и даже м<ожет> б<ыть> не журавль, а простая болотная цапля, но я так проголодался отсутствием всякой дичи, что готов радоваться даже цапле. Хотя пока что я предпочитаю этой цапле заграничную командировку, а если она не выйдет, — Тифлисскую кафедру на Женских Курсах. Ну это материя скучная!
Сегодня получил деньги с "Русской Мысли"[686]. Меня обочли! Вместо 80 р. за лист дали всего 60 — и вышло всего 63 р. 75 коп. И так как никого из заправил не было, а были только конторщицы — мне пришлось удовольствоваться молчаливым принятием денег. Итак, мечты о костюме рассеялись. <…>
146. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[687] 13.12.1909. Олeиз — Москва>
Олеиз. 13.12. 1909
Дорогой Владимир Францевич!
Отвечаю немедленно на запрос Ваш. Прошлой осенью С.А.Котляревский, встретив меня на улице, сделал мне предложение занять кафедру церковной истории, уверяя, что это осуществимо, что он этого добьется и т.д. и т.д. В результате этого самоуверенного легкомыслия, Вы знаете, не вышло ничего, кроме неприятностей, пересудов и т.д, причем теперь и сам С.А. от меня отказался, хотя тогда находил, что я единственный в России человек, призванный занять эту кафедру. По оценке, например, М.О.Гершензона, факультетские дела знающего, влияниеш шего на факультете совершенно не соответствует его самооценке. Рассказываю это Вам исключительно для того, чтобы сразу же установить надлежащий взгляд на происшедший разговор и предостерегаю от его переоценки, хотя конечно некоторое влияние С.А. и имеет. Ново здесь для меня то, что кафедра по-прежнему пустует. Между тем весною я слышал от Г.И.Челпанова[688], что декан[689] ведет переговоры с какими-то византинистами и, стало быть, вопрос устраивается. Раз нет, надо употребить все усилия, чтобы заполучить эту кафедру в свои руки. О себе скажу так, что, конечно, я с радостью взял бы ее, если бы мне предложили. Но я до такой степени уверен, что не предложат (и главное, исходя из этой уверенности, и не предпринимаю никаких шагов), что лучше обо мне и не ворошить вопроса. Вас же это прямо идеально устраивает, иначе Вам в университете Московском, вероятно, и не устроиться, и хотя трудности и с Вами велики, но в ином роде, чем со мною: Вы — своего факультета, и пока еще не вызываете против себя такой озлобленности (конечно принципиальной), как я. Но трудность, кроме Вашей академической незрелости в том, что по понятиям историков, не только с Виппером[690], но даже и Виноградовым[691] во главе, на эту кфедру нужно историка в их смысле, то есть или такого, который бы исследовал связь свиноводства с реформацией, или же политическую историю католицизма. Для нас же история церкви, конечно, совпадает с внутренней ее историей,— догмы, жизни и т.д. Но, с другой стороны, одно время предполагалась кафедру эту поручить С.Н.Трубецкому, коего Вы ученик и в некотором роде школьник (в смысле школы, а не школьничества). Практически же надлежит действовать так. Я думаю, что Г.К.Челпанов, сочувствующий моему стремлению, поддержит и Ваше для этой именно кафедры, хотя распинаться за Вас он не будет. Во всяком случае, как человек трезвый, знающий превосходно дела и дрязги факультета и в нем действительно влиятельный, он даст оценку положения и, может быть, практический совет; и лишь имея его заручку, можно продолжать это дело. С ним же может поговорить Н.А.Бердяев, которому он выскажет откровенно свое мнение и сделает оценку положения, возможно ли заполучить эту кафедру и кому легче, мне или Вам (хотя, повторяю, для меня здесь нет никакого вопроса). Кроме того, через того же Н.А. можно спросить мнение М.О.Гершензона, который в прошлом году делал для меня нужные справки и давал совершенно верную оценку положения дел (а также и обещаний Котляревского). В заключение скажу, что как не желал бы я чтобы Вы устроились, но веры в это имею очень мало и Вам увлекаться не советую, — в прошлом году я дорого поплатился за свое легковерие, — впрочем, тогда во мне поддерживал эту надежду Новгородцев. Рад, что В.А.Тернавцев прочел блестящий доклад. Н.А.Бердяев сообщил мне, будто в совет Общества Григорием Алексеевичем вводится Астров. Неужели это правда? Меня это крайне огорчило[692]. Впрочем, вам там виднее. Жаль, что слабы были прения. Мы благополучны. Обнимаю Вас. О всем, происхоящем с кафедрой, уведомляйте.
