8 января 1915 г.
Дорогой Александр Сергеевич!
Поздравляю Вас с Новым годом. Спасибо Вам за письмо Ваше, такое тихое и для Вас очень типичное, православно-роденбаховское [нрзб]. Понимаю Ваш все еще немного романтический пафос, но не могу сделать это своим настроением, и не только по слабости греховной, но и по другому. Ведь у каждого свое. Я же в те времена, когда полагается быть романтиком по возрасту, слишком засушил себя "измами", и только от времени оттаивает душа, так что про себя я сказал бы наоборот, что у меня романтизм (м<ожет /> б<ыть /> иной) как-то крепнет с религиозным опытом. Осень я всегда любил, по-пушкински, эстетически, но не влюблялся в природу, как теперь, и во все ее моменты, а больше всего люблю неподвижную, вечную красоту юга: море, солнце и горы. Невесту природу люблю, хотя и люблю "охотное ее умирание".
Я и очень заинтересовался, и был обрадован, что Вы мне пишите письмо-статью: окончите и присылайте… в "Русскую Мысль", я думаю, что пойдет. Напишите Франку, он близко стоит к редакции и Вас любит. А "Путь" — точно "беспутствует" и, кроме всяческих бестактностей, Вам известных, кроме финансовых причин, фактическое препятствие — б<ыть /> м<ожет />, и помимо ведома — чинится оным сиятельным "польско-еврейским соловьем[1622]. Увы! выяснилось, что того "Пути", о котором в начале мечталось, уже нет (если и был когда-либо); впрочем, я это отболел уже давно и теперь констатирую холодно, что по существу Эрн в том разговоре со мной был прав. Остается "Путь" академический и религиозно-философский; я, конечно, очень ценю и этот, тем более, что другой, б<ыть /> м<ожет />, есть и впрямь романтизм в Вашем смысле слова. Посылаю Вам оттиск. Лекцию свою пошлю, когда напечатаю (а печатать будет Сытин)[1623].
Б<ыть /> м<ожет />, поеду с лекцией в Киев, впервые после тех дней. Даже голова кружится от волнения, когда представишь себя, вроде гейновского [нрзб], на тех улицах и площадях… Это здесь, а приедешь и, вероятно, будет бить в нос жидовский ренессанс киевского стиля. Только Софийский собор не изменится, да Лавра…
Не могу без волнения читать Ваши строки о Ваших детях. Хотя бы маленького удалось Вам привезти в Москву показать… У Ивановых, кажется, корь. Эрн приехал уже, из-за мобилизации. Авва все время праздников прохворал в инфлуэнце, не вполне оправился и теперь. О. Павла не видал давно.
Не пришлете и свою статью для прочтения в Р<елигиозно />-Ф<илософском /> о<бщест />ве? Или не подходит? К счастью, надеюсь, что заседание с Здзеховским, авву огорчающего, не будет. Ах, как хочется мне понюхать воздуха войны, только дохнуть! Как-то навязчиво и неотвязно хочется. Но до весны даже и мечтать нельзя — лекции, теперь более глупые [нрзб], чем всегда. Мы все благополучны. Е<лена /> И<вановна /> кланяется.
Христос с Вами всеми. Ваш С.Б.
541. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <13.01.1915. Москва — Тифлис>
13 января 1915 г.
<… /> На прошлой неделе я написал статью "Плач над германской культурой" — для "Утра России"[1624], а теперь принялся за "Время славянофильствует" это для "Войны и культуры"[1625]. Тема очень ответственная и мне придется сделать большие напряжения для того, чтобы отчеканить и отлить в подходящую форму то многое, что нужно сказать. Я уже по началу вижу, что трудно, что в ход придется пустить все свои "пожарные силы" <… /> Народу ходит много, каждый вечер кто-нибудь да сидит. Вячеслав Иванович с величайшею своею умелостью ведет всякие свои тонкие разговоры. У тебя является, конечно, подозрение, что я засиживаюсь из-за разговоров позднее, чем нужно; но уверяю тебя в 12 я уже в постели и утром регулярно встаю в 91/2. Раньше вставать незачем потому, что у меня всегда не хватает не времени, а физических сил. Позавчера была лекция князя в "Войне и культуре" о Софии и Константинополе[1626]. Нас с Вячеславом лекция прямо обворожила, и это чрезвычайно удачное его выступление. Я со всей горячностью высказал ему свое восхищение и одобрение, на что он отозвался очень горячо и видимо был по-настоящему тронут. Дядя Гриша, услыхав наши восторги, чрезвычайно просиял, и у нас в "Пути" сразу рассеялись недоразумения и воцарилась полная гармония. Мне это ужасно приятно. Я всячески теперь буду поддерживать мир <… />
542. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <16.01.1915. Москва — Тифлис>
16 января 1915 г.
<… /> Вчера писал конспект для беседы, которая велась в Соловьевском обществе[1627]. Позавчера писал рецензии для "Голоса Москвы" — т.е это кроме утренних серьезных занятий, когда я пишу "Время славянофильствует" <… /> Вчера было заседание нашего общества. Я в виде вступления рассказал своими словами с добавлениями свою статью о германской культуре (предназначавшуюся для "Утра России"). Я прилагаю тебе отчет. Он очень перевран. Вяч<еслав /> говорил совсем не то. Бедный репортер сбежал с половины заседания (чтобы поспеть с своей заметкой) и получил поэтому совсем неправильное впечатление. Когда я кончил вступление, поднялся гвалт и суматоха, записалась бездна "ораторов". Ильин[1628], бледный и злой, подошел ко мне и спросил, разрешаю ли я ему возражать на тему "Кант—Крупп". При этом он угрожающе показывал "Русскую Мысль" с моей статьей и добавил, что он пришел специально затем, чтобы напасть на меня. Я сказал ему, что его возражение против Канта-Круппа разобьет прения, которые будут вертеться не на мне, а на положительном обсуждении специальной темы "о нашем отношении к германской культуре", а потому я предложил ему собраться в небольшом круге лиц и обсудить сообща Канта-Круппа. На это он мне сказал, что я выступал против Канта публично, и он так же хочет против меня выступить публично. Тогда я предложил ему на следующей неделе устроить особое заседание на интересующую его тему, в котором я прочту вторую часть "От Канта к К<руппу />", читанную мной в Петербурге. Совет принял мое предложение и я буду в скорости иметь удовольствие сразиться с Ильиным. Узнав, что на этом заседании о "Канте-Круппе" не будет говориться, многие сняли записи, и все же осталось 12 ораторов! Заседание прошло очень оживленно и полнозвучно. Говорили 3-4 германофильствующих молодых человека, не знающих о Германии "мы пишем или нам пишут" — но они, высказавшись на полной свободе, были совершенно преодолены внутренно уничтожены речами "религиозных философов". Чудесно говорил Булгаков и, что удивительно, Вышеславцев, который выступал раньше против меня. Тут вдруг обнаружился неожиданный консонанс! В заключение я сказал свое слово, сокрушительно игривое в первой части и весьма возвышенное во второй. Поистине я сам себе изумился: слова лились свободно, плавно и остановился как раз в том месте, в котором нужно было остановиться. Все остались несколько потрясенными. Маргарита Кирилловна очень живо мне выразила сочувствие, Мария Михайловна была в восторге, Вячеслав сегодня пространно выражал мне свою позицию. Как я узнал, Рачинский в самых сильных местах моей речи восторженно дергался в сторону Трубецкого, подмигивая глазом: "знай наших". Словом, вышло чрезвычайно удачно, и оттого, что мне удалось сказать хорошо то, что нужно было сказать, я заснул спокойно и сегодня провел день в полном обладании сил. <… />
