Антропологи-теоретики Аллен Джонсон и Тимоти Эрл в ходе изучения различных эпох и племён полушутя вывели эволюционный «принцип наименьшего усилия», гласящий: всякое общество сопротивляется инновациям и не изменяется настолько долго, насколько хватит терпения. Пока элиты обладают значительными ресурсами убеждения и принуждения, они могут повышать степень «долготерпения» основной массы общества. Дело может дойти до внезапного коллапса, который наступает с исчерпанием ресурсов элиты. Приближения критического порога часто не замечают именно потому, что ресурсы убеждения и принуждения не в последнюю очередь расходуются на подавление неприятной информации и поддержание иллюзии status quo. Но и иллюзии не могут существовать вечно, и реальность нередко заставляет их отступить, самым радикальным образом обнажая подлинное положение дел.

Как афористично заметил великий историк Эрик Хобсбаум, потрясения двадцатого века «заставили все правительства править». В 1914 году центр капиталистической миросистемы фактически устроил групповое самоубийство. Волны от этого коллапса не утихали в Европе три десятилетия, а на мировой периферии до 1970-х гг. продолжались революциями, партизанскими войнами и националистическими диктатурами. Откуда, скажем, возник Ирак? Из Месопотамии, которую в 1918 году англичане отобрали у турок-османов, создав там полуколониальную монархию, свергнутую в 1958 году молодыми патриотически настроенными офицеры, среди которых был небезызвестный Саддам Хусейн. Такими причинно-следственными цепочками полна история XX века.

Понять эволюцию власти в ходе XX века помогает знаменитый американский политолог-анархист Джеймс Скотт. Благодаря Теодору Шанину книга Скотта была издана на русском языке под названием «Благими намерениями государства». Подзаголовок её и вовсе прозрачен: «Как и почему проваливались проекты по улучшению человечества».

Джеймс Скотт выделяет четыре необходимых условия для «апокалипсиса в отдельно взятой стране»: модернистские идеи по якобы рациональной переделке мира, наличие достаточно сильного аппарата для проведения идей в жизнь, жестокий кризис как повод и, наконец, неспособность подавленного или дезорганизованного общества сопротивляться политической «ломке через колено». Все эти четыре условия в полной мере наличествовали именно в XX веке и, очевидно, могут реализоваться в нынешнем кризисе.

Конец американского варианта глобализации открывает пока смутные перспективы. Не исключены развал и хаос, которые будут сотрясать мир в конвульсиях ещё не один год. Тогда мы увидим этнические, религиозные и расовые конфликты, значительно превосходящие распад СССР и Югославии. Как и в период между мировыми войнами, возникают условия для фашистской апокалиптической реаскции справа. Однако можно также всерьёз ожидать возобновления усилий по созданию альтернативного экономического порядка, основанного на политическом стимулировании промышленного роста прежде всего в странах «полупериферии» вроде Китая, Индии, Ирана, Бразилии и России.

Крах глобальных спекулятивных финансов, среди прочего, означает, что капитал теперь будет вынужден искать новые доходные ниши. Восстановление массового промышленного производства, начавшееся в Китае и перекидывающееся на другие страны, вполне достоверно указывает на наступление новой фазы материального роста. Новые деловые и социальные компромиссы будут определяться относительной политической силой и сплочённостью межклассовых (хотя теперь не обязательно националистических) альянсов, заинтересованных в материальном росте.

В мире последние несколько лет витает идея Пекинского консенсуса — в пику Вашингтонскому консенсусу глобального неолиберализма. Он предполагает активное поощрение роста и занятости, выведение стран из отсталости. На фоне нынешнего положения дел это может оказаться для многих подчинённых групп приемлемой платой за сохранение недемократических порядков.

Впрочем, конец идеологии неолиберализма с её апологетикой имущественного неравенства может вернуть мир к эгалитаристским программам образца 1968 или советского 1989 года. Можно надеяться, что на этот раз подобные программы будут подкреплены горьким опытом и реализмом, требовательностью к деталям. У Пекинского консенсуса может возникнуть демократическая альтернатива слева, что само по себе — здорово, так как всякие монополии чреваты вырождением. Возможность альтернативы не может не радовать нас, поскольку крах хоть как-то организующей мир гегемонии способен вызвать катастрофические последствия по всему миру, а нам нужны некоторые ориентиры для спасения на его обломках.

Крах СССР стал возможен во многом потому, что долго виделся невозможным. Поэтому политики времён перестройки вели себя столь безоглядно. И главное, решительное и радикальное переустройство лучше элементарного хаоса и распада. Лучше для всех, включая сами элиты, которые иногда требуется спасать от самих себя. Сегодня это означает какую-то форму регуляции социальных и экономических процессов на уровне отдельных стран, регионов и всего мира. Таков основной вывод, который можно сделать в заключение. Кто ныне правит миром? Да вроде бы никто. А это уже опасно для всех.

Джеффри Соммерс

Мы живём в эпоху кризиса longue durе́e (фр. «долгий период» — термин, использованный историком Фернаном Броделем для описания долговременных исторических изменений, таких как появление и исчезновение экономических и социальных структур), который берёт своё начало с момента крушения Бреттон-Вудской системы в 1971 году. Реакция на современный кризис часто базируется на ограниченном понимании (неполном или не соответствующем действительности) прошлого опыта в сочетании с рыночной идеологий, её нормативными принципами, то есть тем, «что должно быть». Кроме того, при анализе ситуации часто игнорируют долгосрочные перспективы кризиса. Представляется важным проследить всю череду предшествовавших кризису событий, а также по возможности представить широкий спектр проблем, с которым пришлось столкнуться мировому сообществу.

Подъём США в XIX веке стал возможен после окончания таких процессов, как приобретение земель и ресурсов, этнические чистки, а также иммиграция, начавшаяся со времён Колумба. Однако лишь эти факты не объясняют причин подъёма США, особенно если учитывать, что то же самое пережила Латинская Америка. Невозможно обосновать причины успеха и простым следованием традициям англо-саксонского протестантизма. Ведь мы видим, что юг Соединённых Штатов, заселённый британцами и ими же управляемый, пошёл по пути развития Латинской Америки. И по сей день южные штаты живут на государственные средства, поступающие с Севера.

Индустриальный Север был абсолютно другим. Промышленность Севера столкнулась с вынужденным увеличением расходов на рабочую силу, так как рабочие всегда могли сделать выбор в пользу занятия фермерством на приграничных землях, простиравшихся далеко на запад. Таким образом, из-за высокой стоимости рабочей силы промышленным отраслям на севере страны приходилось непрерывно совершенствоваться, применяя наиболее эффективные методы производства. Соединённые Штаты также придерживались последовательной программы развития, основанной на поддержке при помощи пошлин новых отраслей промышленности.

Александр Гамильтон, видный государственный деятель США, первый и единственный вице-президент Конфедеративных Штатов Америки, изложил Конгрессу своё видение политики США в Докладе о Мануфактурах в 1791 году. Хотя изначально идеи этого доклада были отвергнуты сторонниками открытого рынка с Юга, содержавшееся в нём положение о пошлинах в изменённом виде было принято Конгрессом в 1794 году. Так начался подъём Америки. Он основывался на принципах оказания поддержки новым отраслям промышленности, позднее перечисленным и превознесённым Фридрихом Листом и Немецкой Исторической Школой (аналогичным образом произошло также укрепление Германии).