— Да, ваше высочество, — Джинн, молниеносно изменив тембр голоса, с поклоном протянул ему стопку всех предметов гардероба: чистый и отглаженный костюм, сухие плавки, рубашку, ремень, ботинки и полосатые носки.

— После обстоятельного рассказа Энджи у меня возник всего один вопрос. К тебе.

— Я весь внимание, ваше высочество.

— Почему ты захотел ему помочь? Ни за что не поверю, если скажешь, что в твоей верной службе нет и намёка на корысть и барыш.

— Некоторая выгода мне интересна и важна, тут вы весьма проницательны, — отозвался Дэз, помогая Ангелу облачиться в мундир, не растоптав при этом полы пурпурной мантии. — Но характера её не знает сам Эндж. И не узнает, пока не будет выполнено его третье, оно же последнее, желание.

— Ты осторожнее иных дипломатов, Джинни, — шепнул Чёрный Берет, когда вся троица была полностью готова к выходу в свет. — Где ты этому научился?

— Жизнь научила, дорогой мой крош, — невидимая горькая усмешка: Дэз шёл чуть позади и толкнул его, заставляя держать спину прямо. — Жизнь…

*

Все столичные кэбмены обязаны были раскрашивать кареты в чёрный и жёлтый цвет, а также надевать на лошадей специальную двойную упряжь и прикреплять к их крупам таблички: таблички в чёрно-белую шашечку с крупно выведенными трёхзначными номерами, которые присваивал каждому экипажу лично министр транспорта. Таким образом, такси Лос-Парадиза было высококлассным и элегантным средством передвижения, практически недоступным черни из-за своей стоимости, при этом надёжным и хорошо себя зарекомендовавшим. Десятки кэбов ежеминутно курсировали по крупнейшим артериям города, глотая и выплёвывая богато разодетых пассажиров, в основном – вечно торопящихся бизнесменов и куда более ленивых пляжников. Кэб под номером «112» выплюнул очередных туристов на углу Трафальгарской площади и Мордвея, аккурат перед воротами, украшенными королевскими лотосами и другими, менее понятными вензелями.

— Простите, а дальше проехать нельзя? — осведомился Дэз у извозчика, когда Эндж рассчитался. — До дворца тащиться ещё добрый километр по парково-садовой территории.

— Никак нет, сэр.

— А если добавить чаевых? — вмешался Кси и непринуждённо помахал хрустящей зелёной купюрой. — Скажем, я накину ещё десять долларов?

— Садитесь, но только тихо. И дворцовой охране надо будет дать ещё двадцатку, — кэбмен быстро спрятал взятку и трижды хлестнул лошадей. Они заржали, вставая на дыбы, а высокие ворота в ответ на это начали разъезжаться в стороны.

— Коррупция, мать её, — вздохнул Ангел, устроившись в карете на своё место напротив Принца. — Во всей красе. Тебя не беспокоят дерьмовые дела, творящиеся на родине?

— Беспокоят. Надо бы строго допытать папеньку, что за ботва. И состояние фасадов в старом городе мне не понравилось. Брусчатку, конечно, помыли и вишней сбрызнули, но капитальный ремонт нужен домам, а не дорогам.

— Не знаю, как у вас, а у меня предчувствие дерьмовое, — неожиданно сказал Джинн. — Энджи, не прячь далеко эликсир, похоже, очень скоро ты плеснёшь его кому-то в лицо.

— Подели мне его на небольшие пузырьки, я возьму контрольный объем, — не растерялся Ангел и протянул Дэзу бутылку. — Двух унций на рыло хватит? Ещё четыре объёма распихаю по карманам, остальное пусть хранит Кси.

— Почему я? — вопросил Златовлас, но без особого удивления.

— Яйца следует хранить в разных корзинах – так всегда приговаривала мамка. Правда, я долго не понимал, что она имела в виду, и очень боялся за свои яйца… Обнимал их по ночам, зажимая между ног, чтоб их не разлучили, пока я сплю, весь такой беззащитный, и ни о чём не подозреваю. Но потом, я, к счастью, вырос, — увлечённый жизнеописанием, он не особо понял, почему вытягиваются лица собеседников. — Что? Что-то не так?

— А ещё просил, чтоб я о тебе компроматов не выбалтывал, — выдавил Дэз в конце концов и расхохотался. — Да ты сам мастер срывания покровов, звезда любого светского раута! Звезда скандалов! Таких интимных подробностей не знал даже я.

— Ну, я был бы удивлён, Джинни, если б ты проник помимо моей спальни ещё и в мои мысли.

— Эндж… — Принц, не в силах больше слушать, прикрыл уши и интенсивно порозовел.

— Да что?! Ты меня за яйца потрогал уже, и не раз, была б причина конфузиться, — Шапкин невозмутимо отдёрнул занавеску на окошке кабины. Лошади как раз получали команду «тпру!» и тормозили, совсем чуть-чуть не доскакав до белой мраморной лестницы, покрытой зелёной ковровой дорожкой. — Вау, мы наконец-то прибыли. Готовьтесь встречать родителей, Ксавьер Лливелин Аурор, принц Ваэльский, наследник Дримленда.

— Ну хоть сейчас обойдись без сарказма! — прошипел Кси. Дэз почтительно вышел первым и придержал для него дверь открытой. — Ты представить себе не можешь, как мне страшно! Как я ссусь!

— Как раз таки могу, — угрюмо возразил Ангел, хватая его за руку и не позволяя покинуть кабину. — Возможно, ещё миг – и я тебя безвозвратно лишусь. Оттягиваю этот миг всеми силами. Не хочу, чтобы он наступил.

— Что ты мелешь? Пусти меня!

— Чёрт возьми, мне тоже страшно! Неужели ты не видишь?! Лишусь тебя – лишусь всего!

— Но ты не любишь меня! Ты просто… просто…

— Что? Ну давай, говори! Я просто «что»?! Отправился за тобой в погоню – просто так. Попросил Дэза превратить целый живой лес в мои охотничьи угодья – просто так. Сделал родную мать кухаркой, стерев само воспоминание обо мне – тоже просто так. Влез в дорогие тряпки, корчу из себя принца – просто так, в театре играть решил, вот, тренируюсь. И панически боюсь своего будущего, как скотина деревенская, эгоистичная, обыкновенная – вообще ни о чём, а просто так. Развлекаюсь я тут, в общем, напропалую. Да? Да?!

— Ты… как будто повзрослел, — Ксавьер перестал вырывать вспотевшую ладонь из захвата. Они оба раскраснелись, кто от ярости, а кто от стыда.

— И угадай, кого благодарить? Твой пинок подействовал, — угрюмей прежнего ответил Эндж, но сначала отдышался от надрывного крика. — Послушай. Послушай старого меня. Знаешь, как бы он убеждал тебя? Вот что он наплёл бы: «Я не могу устоять перед твоей задницей, я хочу тебя, всегда хочу тебя в неё. Я молод, глуп и перекачан гормонами дикого камышового кота, при всех других равных условиях я мог бы трахать пол, стол или вон того павлина, — он импульсивно ткнул пальцем во двор. — Но всё не так, равных условий нет. По необъяснимой причине я алкаю исключительно тебя. Называй меня животным, дегенератом или порченным ублюдком. Ты подарил мне своё сердце, а я даже не понял этого, увлечённый твоим мегасочным ртом. Я знаю, что я не ровня тебе, но, пожалуйста, дай мне шанс. Один сраный день. От восхода до заката. И если на закате ты скажешь мне: «Пошёл вон», — я покину и дворец, и Дримленд без единого возражения».

— Ангел, это слишком гру…

— Я ещё не закончил! Теперь слушай другого меня! Я хотел, чтоб Джинн влюбил меня в тебя. Но он не может. А моё отчаяние любви не равняется. И моя страсть к постельным утехам. И моя мания преследовать тебя. Но я как будто болен… а ты – моё лекарство. От тоски, от ран, от простуды… от всего сразу. Я сам не заметил, как перестал нюхать кокаин, мне больше не хочется, он больше не прёт, понимаешь? И вискарь с колой не прёт, и экстази, и красненькие… и нет больше опасности передозировки. Но и радости нет. Счастья нет, спокойствия нет. Я на тебя смотрю – и дрожу, как алкаш в феврале под забором. А не смотрю – трясусь ещё сильнее, хуже эпилептика в припадке. Не веришь, да? Я искусал себе щеки в лохмотья, унимая эту дрожь. Показать? Были б ногти длинные – исполосовал бы себя ими, чтоб просто встать ровно, а не шатаясь, как доходяга. Я забыл, что это и как это – когда чувствуешь себя нормально. Ты скажешь, что это бред, в последний раз я был в порядке позавчера… Да, был. Но в какой-то другой жизни. Будто десять лет прошло – между позавчера и сегодня. И все десять лет я бегу в надежде тебя догнать. Поймать за эту руку, — он взглянул на белые-белые пальцы, неподвижно переплетённые с его пальцами. — Но ты вырываешь руку и исчезаешь. Я видел это во сне, пока Дэз вёз нас сюда в образе дракона. Тысячу раз увидел, как выхожу из кэба на лужайку перед дворцом, а тебя нет. И во дворце тебя нет. Нигде тебя нет. И ни мольбами, ни рыданиями тебя не вернуть. И угрожать из-за тебя расправой тоже не… некому, — он оборвал на полуслове, переводя дыхание. — На тысячу первый раз я проснулся. А тысяча второй – происходит прямо сейчас. Ты сказал, я не люблю тебя. А я подпрыгивал на брусчатке и думал: «Мои сны темны. Было бы здорово, если бы ты озарил их». И ниже опускал глаза. И представлял, как…