— Ну и что потом? Я наследник престола, а ты безродный олух. Деревенский музыкант. Хочешь быть моим наложником? Заключённым моей спальни, которому на людях стыдно показаться? У нас хороший секс, не спорю, но после того как я докажу родителям, что я принц, а не принцесса, заморскую принцессу в пару мне худо-бедно подыщут, — Ксавьер дёрнул кончиком губ. Его длинные белоснежные ноги крепко сомкнулись вокруг талии Чёрного Берета. — Предлагаешь после женитьбы прятать тебя в гардеробной? Или под брачным ложем? Жить под страхом разоблачения? Пить? Жрать кровоточащим носом кокаин? Ты от такого счастья сыграешь в ящик ещё раньше, чем я. А если нет – вздёрнут на виселице. С гомосеками в Дримленде разговор короткий.

— Почему ты всё распланировал за меня? Решил всё сам, заранее приговорил нас к смерти или унынию… — Энджи осторожно коснулся в поцелуе его груди. Ксавьер был покрыт гусиной кожей, всё ещё слишком озябший, слишком холодный и отстранённый в своих формулах недалёкого будущего. — Иди ко мне. Иди поближе.

Вдвоём они опустились на жёсткую подушку, Ангел задрал мешавшую сорочку, прижимаясь к нему всем телом. С жаром выдохнул в шею несколько раз, руками растёр королевские бока, талию и бедра, как следует вминая своё тепло пальцами.

— Не уезжай один, пожалуйста, — попросил он тихо, когда синевато-белые губы Ксавьера немножко порозовели. — Не бросай меня.

— Вернись к матушке. Объяснись с ней. Открой, что ты мужчина, ну ёлы-палы. Узнай историю Дезерэтта. Достучись до его души, распахни свою, если у вас настоящая дружба, а не пустые посиделки за кружкой эля. И потом можешь показаться в Дримленде со своей донельзя красивой наглой рожей, чтобы пересказать мне всё. Можешь и самого Дэза привезти, если он согласится. Я представлю его при дворе.

— А меня?

— А тебя не представлю, размечтался, — принц приподнял голову, в очередной раз изучая молящие синие глаза. Дерзость, похоть, вынужденная покорность хитрого изворотливого ума… всё в них смешалось в один ядрёный коктейль. Но появилось и что-то новенькое. Что-то похожее на боль. Тупую, мучительную… Ксавьер поймал себя на взволнованном шёпоте с придыханием. — Тебя я себе оставлю. Никому не покажу. Ты будешь моим висельником, Ангел. Или ничьим.

========== Глава 10 ==========

| Часть 2 |

X

Фонари на заборе не горели, окна тоже напугали чернотой. Не двор, а пустырь, все инструменты убраны в сарай, даже старый совок для сгоревших углей не валялся на своём законном месте – у кострища. Ангел спешился, привязал страусиху к деревянному околышу возле калитки, потрепал животное по взмыленной шее и прошептал:

— Я скоро вернусь. Принесу тебе воды и каши. Будешь кашу? Вряд ли откажешься.

Запасной ключ лежал в ямке под крыльцом, дверь отперлась неслышно. Правда, в кухонном коридорчике предательски скрипнула половица, но на это уже было плевать: на верхнем этаже кто-то рыдал, выводя длинные носовые рулады и громко всхлипывая в паузах между вздохами.

— Мама! — Чёрный Берет бросился стремглав в её чердачную каморку. Катрина лежала на полу, упершись руками на спальный тюфяк, в скрюченных пальцах виднелась мокрая и мятая-перемятая прощальная записка, наспех нацарапанная Ангелом утром. При появлении сына женщина даже голову не подняла. — Мам? Ну вафельные же феи… — поборов досаду, он изменил голос на привычный, писклявый. — Мам! Я домой вернулась, мам!

— Шапочка? Детка моя…

Если бы Ангел был сладкой дочуркой, он точно бы пошатнулся и упал под весом прыгнувшей на него матери. Но Катрина удержалась в его объятьях – и даже не заметила на его мужественном подбородке двухдневную щетину.

— Мам, не плачь, я же здесь, всё хорошо.

— Где же ты пропадала весь день?! Напугала меня до спонтанной уборки. Я даже погреб выдраила.

— Прости. Я не сегодня убегу, а завтра. Я перепутала в записке даты.

— Так где ты была? Ты бабушку навестила?

— Да… Видишь ли…

— Она здорова? Лекарство помогло?

— И да, и нет. Видишь ли, мама… она умерла. Её Волк съел.

— Что? Какой волк?

— Серый, мам. Серый Волк. Нет-нет-нет! — он отобрал у заметавшейся матери жакет и шляпку. Крепко схватил её, впадающую в новую истерику, за грудки и встряхнул. — Не надо туда идти, тебе не нужно это видеть. Там столько кровищи было… Волк, понимаешь… прогрыз бабулю насквозь. Прибывшие по моей птицеграмме полисмены угрохали целую бочку кока-колы, пока кровь отмывали. И задержался я, потому что, ну… пока протоколы составили, улики собрали, я на кучу вопросов ответил… ответила! И похорон не будет пока, бабушкины останки проходят как вещественные доказательства. Ты не плачь, пожалуйста. Вот, выпей вискаря с содовой. Волка обязательно поймают! Он же преступник. Преступников всегда ловят. Полицейские кареты весь Лес прочёсывают. Вот…

— Но ты дома, в безопасности, и это главное, — Катрина выронила шляпку, подхватывая стаканчик с виски, и прижала к глазам мокрый насквозь платок. — Я так волновалась… Четыре пирога испекла, три съела, один подгорел. Ты голодна? Устала очень, наверное.

— Не голодна, но спать хочу. Тебе тоже надо поспать. Давай, ложись, мам. Я буду внизу, как обычно. Не бойся, среди ночи никуда не убегу.

— Обещаешь?

— Слово дочери! Дай поцелую… Сладких снов!

Чёрный Берет бегом спустился по лестнице, заперся у себя в комнате, переоделся и посидел немного за письменным столом, вслушиваясь в скрипы и шорохи домика. Когда всё более-менее утихло, он поднял вверх подвижную часть рамы и вылез в окно.

— Слово дочернее твёрдо и нерушимо, — прокомментировал он свою вылазку, крадучись перебегая от изгороди к изгороди. — Вот только нет никакой дочери, прости, маман, промашка вышла.

Минут за семь, обогнув кукурузное поле, он добрался до самой западной точки посёлка – глинобитной хижины с единственным окошком и низенькой дверью. Стекло стоило слишком дорого, поэтому окошко было затянуто промасленной бумагой.

— Псс. Дэз? Псс! Проснись. Эй… Малыш. Пупсик! Как ты там ещё не любишь, чтоб тебя называли…

Дверка бесшумно приоткрылась, из-за неё высунулась огромная лапища, которая с высокой точностью сориентировалась в пространстве над грядками моркови и прикрыла Ангелу рот. Вторая лапища легла на талию незваного гостя и втащила его в хижину. Дверка невозмутимо захлопнулась.

— Ну? — Дэз встал, пригнувшись (потолок его хижины предполагал либо сидение, либо лежание), зажёг огарок свечи и поставил на единственный табурет. Заспанным барабанщик не выглядел, только жутко нечёсаным, будто волосы лет двести не здоровались с гребнем и почти свалялись из немодных колтунов в супермодные дреды. — Что за сюрпризы среди ночи? Я думал, ты уже границу Дримленда пересёк, таможенников соблазнив.

— Ты совсем не рад меня видеть?

— Рад. Просто подтормаживаю, не знаю, как реагировать. Я намеревался начинать скучать по тебе примерно послезавтра. Или третьего дня.

— Дэз…

— Ну ладно, ладно. Ты начертал нам по-японски прощальный знак неровно и забыл проверочный крючок с ударением, видать, спешил очень, иероглифически по новым правилам он означал, что ты… то ли умер, то ли эмигрировал. В общем, мы на поминках старались поменьше пить и побольше шутить, вдруг перепутали всё. А Ману чуть новую гитару не утопил. Увлёкся слегка.

— Дэз!

— Да я серьёзен! Серьёзнее некуда. Ну вот что ты хочешь услышать? Я обиделся, потому что ты накануне ни слова не сказал о побеге. Ещё я корил себя, что мы мало на полуночном бревне тусили, не все звезды досмотрели, восточный и южный горизонты остались не расчерченными. И что ты… так и не признался мне, что спишь иногда с бабами, но никакой радости они тебе не доставляют. Скучные потому что и брезгливые. На минет их вечно уламывать надо.

— Дэз, а мы были близки?

— Кто «мы»?

— Ты. Со мной. Ты и я. Не в смысле, не в том… Не для секса. По дружбе.

— Мне всегда этого хотелось, а что? Ты не особо подпускал к самой мякотке кого-то, только к шкурке, к телу. Ебля, и ничего серьёзного. Я тебя понимаю. Чтоб не было потом мучительно больно.