Наконец он углядел такую девочку. Она стояла одна, и Ричард подумал, что если к ней, например, сейчас подойдет, это для нее будет вроде счастливой случайности. Она была даже не некрасива, пожалуй, ничего: лицо, правда, в веснушках, ноги толстоваты, а в остальном нормально. Но уж очень плохо одета — поверх черного платья дешевая голубая кофточка, туфли каждодневные, тупоносые, на плоском каблуке… Лет ей было восемнадцать, может, девятнадцать, но прическу, видно, стала делать недавно — пепельные волосы были взбиты в неуверенный кривоватый шар.
Заиграли танго. Ричард подошел к ней:
— Разрешите вас пригласить?
Она и танцевала неуверенно, иногда сбиваясь с такта. Тогда Ричард, чтоб не стеснялась, говорил:
— Толкучка здесь — ужас!
Голову она держала странно — подбородок прижимала к груди. Но он все же увидел на горле у нее длинный грубый шрам — даже знобко стало, когда представил, какая была рана…
Ей Ричард тоже рассказал про Степной — и насчет заработков, и про столовки, и куда пойти вечером. Сама она больше молчала, но слушала внимательно, а если вставляла слово, то к месту. А когда он сказал, что город вообще-то ничего, жить можно, несмело улыбнулась:
— Мне тоже понравился. Дома такие новые…
Глаза у девушки были серые, тихие. Звали ее Зиной.
Затем они вышли в фойе, постояли у подоконника, еще поговорил и Ричард пересказал ей книжку, которую вторую неделю взахлеб читали в общежитии, — о французской шпионке. Потом спохватился:
— Вообще-то я Хемингуэя люблю. Интеллектуально пишет, с подтекстом.
Вернулся Шурик, но с пустыми руками — оказалось, ключ от комнаты Ричард унес с собой. Шурик взял ключ и опять ушел.
— Гитару принесет, — объяснил Ричард.
— Он на гитаре играет? — спросила Зина.
— Да нет, это мне, — скромно сказал он.
— А вы играете?
Он ответил:
— Так, балуюсь…
Они вернулись в зал и станцевали еще раза два. Потом Ричарду эта волынка надоела: танцевать он не очень любил.
— Тебе не надоело тут? — спросил он девушку.
Она пожала плечами:
— Не знаю. Немножко надоело.
И глянула на него неуверенно: так ответила или не так?
Он предложил:
— Может, походим пока?
Зина кивнула. Тогда он пошел к двери, а она за ним.
На улице Ричард положил руку ей на плечо:
— Показать тебе город?
Особенно показывать было нечего, но он все-таки показал — старые бараки, новые кварталы, микрорайон, кино, универмаг. На всякий случай объяснил, как идти на почту, как в столовую самообслуживания. Все показал — даже пустырь, оставленный для стадиона.
— Видишь? — махнул рукой. — Вон там, за домами.
Она была тихая девчонка, шла рядом и молчала. А он вдруг стал рассказывать про Москву, как жил на Арбате, ходил с ребятами на стадион, как потом до полуночи стояли в подворотне…
— На нас даже участковому жаловались. Приходит — чего, говорит, тут стоите? А где, говорим, стоять? А тут, говорит, тоже не место. Почему это, говорим, не место? Запретная зона, что ли?.. Поворчал и ушел — чего он нам сделает? И вообще, дурацкая привычка: раз в подворотне — значит, хулиган. Вот ты смотри: пришли после футбола, конечно, хочется поговорить. Домой к кому пойти? У всех родные, люди отдыхают, а нас целая компания. В кафе тем более без денег не заявишься, там пришел — значит, пей. Вот и стоим в подворотне. Мешаем, что ли, кому?
Она призналась:
— А я тоже боюсь, когда идешь вот так поздно, и ребята стоят.
— Никогда не бойся, — сказал Ричард. — Чего бояться? Не люди, что ли? А если что — просто поговори, как человек. Ведь те же самые ребята, если разобраться, днем работают или в техникум ходят. Не воруют же! Люди как люди.
И вдруг повернулся к ней, найдя неожиданный аргумент:
— Меня же вот не боишься!
Она опять неуверенно улыбнулась.
А ему вдруг стало стыдно. Пожалуй, он никогда в жизни столько не говорил. Дураком себя он вовсе не считал — знал, что не глупей других. Но еще знал, что никому его мысли особенно не интересны, вот и молчал, а если говорил, старался покороче.
— Вот так-то, — закруглил Ричард длинный разговор. — Если ты к человеку по-человечески — никогда он тебе ничего плохого не сделает.
Он вдруг вспомнил, что Шурик небось давно уже притащил гитару. Они пошли к клубу. Но тут Ричард почувствовал, что сейчас играть неохота. Чего ради? Доказать тем двум? Успеет еще, докажет…
Он оставил Зину подождать у входа, а сам заглянул в зал и сказал Шурику:
— Ты извини, так вышло… Понимаешь — девчонка ждет…
Шурик сделал хитрое лицо и поощрительно подмигнул.
Ричард уже повернулся, чтобы идти, когда Шурик окликнул:
— Стой, ключ-то у меня…
— Да ладно, — махнул рукой Ричард. Но ключ все же машинально сунул в карман.
Они пошли в скверик возле кино и сели на лавочку. Ричард держал руку у нее на плече, но — и только. Он вдруг спохватился:
— Ты бы хоть о себе рассказала. А то все я да я.
Она, помолчав немного, пожала плечами:
— А тебе будет не интересно.
— Почему не интересно? — возразил он. — Интересно!
Но настаивать не стал.
Потом они еще погуляли, и Ричард рассказал ей, как плавал матросом по Волге. Он и раньше говорил про это девушкам, но больше про разные веселые истории, как ребята приловчились очищать технический спирт и тому подобное. А сейчас хотелось о другом.
— Вот ты смотри, — объяснял он Зине. — Допустим, рейс Москва — Астрахань. Оттуда могут в Ростов, еще куда-нибудь. Заработки, конечно, приличные, особенно на разгрузке-погрузке. Деньги ребята привозят, нечего грешить. Вот тебе, например, такой случай. Он два месяца плавает, а в Москве у него жена. Два месяца — ведь срок? Знаешь, как ребята психуют? Тем более — что она тут одна делает?.. Конечно, ревность — пережиток, но когда он там вкалывает, а она в Москве гастроли дает, тоже, удовольствие маленькое. Никаким деньгам рад не будешь… Ну вот сама посуди — не так, что ли?
Она кивала неловко, прижимая подбородок к груди — прятала шрам. Ричарду было жалко девчонку, хотелось успокоить, но он не знал, как это сказать, и только легонько похлопывал по плечу…
В конце концов они все-таки пришли к нему в общежитие. Ничего такого он не хотел — просто посидеть рядышком в темноте при блеклом заоконном свете, погладить по щеке… Ну, поцеловать…
А вышло — как с другими…
Но что-то все же было иначе. Сперва он не понимал, что именно, потом вспомнил и удивился: ведь она не слышала, как он поет. Даже не знает толком про гитару. Он ей сказал: «Так, балуюсь…» Мало ли кто балуется?
Он спросил на всякий случай:
— Вас когда в Степной привезли?
Зина ответила:
— Вчера после обеда.
— А чего вечером делала?
Она проговорила не сразу:
— Мы с девочками стирали.
— И не ходили никуда?
— Нет, — сказала она чуть удивленно. — Постирали, спать легли. А что?
Ричард усмехнулся и поцеловал ее в щеку. Потом легонько провел пальцами по горлу:
— Это у тебя откуда?
Зина сказала глуховато:
— Болела, операцию делали… Очень некрасиво?
— Да ну, даже незаметно, — соврал он.
Но ему это правда было все равно — не по шраму же ценить человека.
Обычно он девчонок не провожал. Но ее проводил. У общежития некрепко поцеловал:
— Топай, спи. Завтра вечером зайду, часов в семь.
Она стояла, не уходила.
Ричард спросил:
— Ну, чего?
Она вдруг проговорила залпом:
— А мне один парень говорил, что со мной из-за этого шрама никто дружить не будет.
Ричард с сердцем сказал:
— Дурак твой парень. Просто кретин какой-то.
Зло брало, что человека судят по внешности, как раньше, до гитары, судили его самого.
Зина странно улыбнулась — не ему, а себе. Ричард не понял:
— Ты чего?
Она сказала:
— Просто так.
— Чего просто так?
Она снова улыбнулась.
Он шел домой и думал: о чем это она? Но потом сообразил: ведь у нее, наверное, ни подруг не было, ни пария. А человеку одному тяжко — это Ричард знал очень хорошо…
