Его попросили что-нибудь сыграть. Он скромно спросил что. Ребята назвали песенку из недавней кинокомедии. Он кивнул, помолчал немного, пощипал струны… И вдруг запел совсем другое — странную песенку, которую слышал от девушек на Гоголевском бульваре:

— Здорово, — восторженно загудели ребята. — Кто придумал?

— Один парень, — сдержанно отвечал Ричард и запел следующую.

Он пел будто бы и не для ребят, а для себя, для собственной радости, давал между куплетами вариации, порой длинные, не заботясь, интересно это ребятам или нет. Он пел песню за песней, иногда вдруг делал паузу и, легко трогая, словно гладя, струны, задумчиво смотрел, но не на слушателей, а на небо над крышами. Небо было красиво, отсветы городских огней на черном — нежны и теплы.

Ребята стояли вокруг и ждали. Иногда кто-нибудь неуверенно просил сыграть новую песенку или повторить. Ричард кивал не вслушиваясь. И казалось, уйди они все сейчас, он даже не заметит — будет стоять и петь вполголоса все, что приходит в душу.

Уже поздно, часов в одиннадцать, он вдруг сказал:

— Ну, счастливо, парни, пока.

И пошел к своему подъезду.

Кто-то растерянно крикнул вслед:

— Завтра придешь?

Он то ли кивнул, то ли нет.

А ребята стояли в подворотне еще часа полтора, спорили, и выкрики их гулко разносились по двору и по переулку. И поздние прохожие, как всегда, боязливо костили про себя хулиганов, на которых не действуют даже самые строгие указы.

А ребята не хулиганили — они просто восхищались искусством.

Еще несколько вечеров Ричард играл своим во дворе. Из соседних домов тоже стали собираться ребята — сперва просто на толпу, а потом, когда по переулку разошелся слух, — на гитару. Стали подходить и девушки.

Как-то всей компанией двинулись на бульвар. Ричард сел на скамейку, ребята сгрудились около. Вокруг стал собираться народ — в конце концов перегородили всю боковую аллейку. Вновь подходившие шепотом спрашивали тех, кто поближе:

— Это кто поет?

Им отвечали:

— Ричард Тишков. У нас во дворе живет.

Те с уважением кивали:

— А-а…

Хотя имя это слышали впервые.

Потом, когда Ричард кончил играть, одна девушка протиснулась к нему и сказала:

— У вас такая современная манера исполнения — иногда просто плакать хочется.

Она сказала еще несколько фраз и все шла рядом с ним. И еще человек десять шло следом, пока не свернули на Сивцев Вражек. И странно было, что именно за ним, Ричардом, идет по бульвару целая гурьба, и недостоверной, почти миражной казалась эта неожиданная власть над людьми.

В один из вечеров к их компании подошел парень постарше, кандидат наук, преподававший физику в университете. Он был свой, с этого же двора, ребята звали по-прежнему — Вовиком и, встречая утром, острили:

— Что, Вовик, все учишь дураков уму-разуму?

А он, торопясь в метро, на ходу отшучивался:

— Сею разумное в каменистую почву!

Ребята рассказывали о нем знакомым девушкам: «Вовик с нашего двора. Хороший малый. Между прочим, кандидат наук. Остряк колоссальный!»

Вовику песни очень понравились, он потом проводил Ричарда до самого подъезда, держал за локоть и говорил:

— Старик, молодец, здорово у тебя это получается, просто талант. И голос такой хрипловатый, с подтекстом… Здорово, что ты никому не подражаешь, сам по себе… Последняя песня, что ты пел, чья?

— Вадик Черняк, — сказал Ричард.

— Да? Не слышал. Отлично пишет малый!.. Слушай, Ричард, не зайдешь ко мне в субботу? Ребята соберутся, хочу, чтобы они тебя послушали. Часов так в семь, в восемь…

Ричард согласился:

— Ладно.

Прежде ребята во дворе звали его больше Тишком или Хрычом — осталось глупое прозвище с детства. А последнее время только по имени — Ричард.

В субботу он с час прикидывал, что надеть. Выходной костюм у него был, но сидел плохо — даже не сидел, а висел на худых плечах. К тому же, к костюму полагался галстук, а галстуков Ричард не любил. В конце концов оделся обычно — серые каждодневные брюки, черный свитер под горло. Только туфли, модные, узконосые, начистил по-воскресному. Глянул на себя в зеркало и понял, что так — в самый раз.

Пришел он специально попозже, чтобы не навязываться к столу. Но вышло — напрасно. Ребята оказались простые, хоть среди них был даже один доктор наук, а другой недавно летал в Париж. Ричарду тут же сунули стакан коньяку, заставили есть. С гитарой никто не торопил, будто позвали вовсе не за этим, — люди были тактичные. И девушки держались просто, хоть одна, как после выяснилось, тоже была кандидат наук.

Потом его все-таки попросили спеть.

От коньяка он чувствовал себя свободно и легко, совсем по-свойски. К нему обращались на «ты», и он им говорил «ты», даже доктору наук, даже тому, что прилетел из Парижа. Чего там, хорошие ребята. А в компании всегда на «ты»…

Он и пел свободно, раскованно, играл голосом, играл струнами, даже лицом играл.

И опять ему подсказывали, что спеть, и опять он кивал отрешенно, а пел свое, и опять попадал в точку, словно угадывал песню, которая была нужна именно в этот момент.

А когда компания разошлась до предела, когда притоптывание, постукивание, прищелкивание в такт достигло высшей точки, он вдруг отложил гитару, провел ладонью вроде бы по глазам, одновременно смахнув пот со лба, и сказал хрипловато:

— Все, ребята… Борь, кинь яблочко.

И доктор наук кинул ему яблоко, вытащив из-под низу самое большое и красное.

Потом они заговорили все разом, ухая, покачивая головами, хлопая его по плечу.

— Великолепный московский пхимитив! — сказал, картавя, парень в замшевой курточке. — Песенный Пихосмани.

— Стихия! Нутро! — доказывал кому-то здоровенный неряшливый малый. — Сейчас время такое — таланты из народа прут со страшной силой… Учился где-нибудь? Нигде? Ну?

Кто-то сунул Ричарду бокал шампанского и шоколадную конфету. Девушка, кандидат наук, поцеловала его в щеку.

— Да нет, у него и техника есть, — тоном знатока сказал тот, что недавно вернулся из Парижа. — А как точно чувствует типаж? Этот хрипловатый голос, мимика…

С ним согласились:

— Это верно — маска приблатненного сделана отлично.

Хозяин дома с торжеством выбросил вперед руку:

— Ну, что я вам говорил? Арбатский Монтан. Гордитесь — первое публичное выступление!

— Не считая нашей подворотни, — вставил Ричард.

Все охотно засмеялись, кто-то опять сильно хлопнул его по плечу, а другая девушка поцеловала в другую щеку.

Потом его уговорили спеть еще, кое-что повторить. Он пел, и снова был успех, хоть и не такой, как в первый раз.

Все же доктор наук взял с него слово, что в следующую субботу Ричард придет к нему.

— А в воскресенье — ко мне! — подхватила девушка-кандидат.

— В воскресенье он пойдет со мной, — веско заявил неряшливый великан.

— Нет, ко мне! — крикнула девушка-кандидат. — У меня такие девочки будут — всех своих лаборанток позову!..

Во двор вышли все вместе. Ричард держал гитару в левой руке, потому что правую без конца пожимали. Потом вся компания вывалилась со двора, и даже в подъезде он слышал, как голоса их гудят по переулку.

А он, поднимаясь к себе на четвертый этаж по широкой старой лестнице, думал, что кончать надо всегда вовремя. Кончил — и ни песней больше…

С этого дня жизнь изменилась окончательно.

В субботу он пел на вечеринке у доктора наук. В воскресенье — у веселой девушки-кандидата, которая, правда, оказалась замужем, но и муж у нее был хороший парень, тоже кандидат. И она действительно позвала всех своих лаборанток, целую кучу девчат, молоденьких и одетых как надо. С Ричардом все они держались по-свойски, и, пока он между песнями шевелил струнами, кто-то заботливо совал ему в рот пирожное с легким белым кремом, держал наготове тоненький высокий бокальчик с кислым желтоватым вином.