— Она ведь приходила к вам не для того, чтобы накричать? — спрашивает Уилл.

— По сути, она это и сделала. Могу сказать, это не то, с чем я бы не справился.

Уилл закрывает глаза, и Ганнибал представляет, как он считает до десяти, пытаясь подавить в себе неожиданную жестокость. Ганнибал хочет сунуть ему в руку нож и попросить выпустить это наружу, просто чтобы посмотреть, как изменится лицо Уилла, когда он так и сделает. Уилл мог быть его Ангелом Ботичелли, его безупречным идеалом, но ничто не переживает падение столь же красиво, как чистая благодать.

— Алана попросила меня отдалиться от вас. Она верит, что я причиняю вам вред, — говорит Ганнибал.

— Она так сказала?

Ганнибал кивает, перехватывая взгляд Уилла, когда тот снова открывает глаза.

— Она права, Уилл? Я причиняю вам вред?

«Да», — думает Ганнибал.

— Нет, — говорит Уилл. — Ничуть. Не могу поверить, что она так сказала.

— Она говорит, как профессионал. Она не ошибается, вы же знаете.

— Нет уж, ошибается. Послушайте, я понимаю — у нас появилась проблема, ладно, у нас двоих. Это её не касается. Это ей нужно отступить.

— Для неё вполне естественно волноваться. Она испытывает к вам определённые чувства, как и вы к ней.

Уилл сжимает челюсти.

— У меня нет к ней чувств. Не думайте, что…

— Есть, и это не страшно. Меня это не касается. Проблема прямо перед носом — Алане кажется, что отношения не принесут пользу вашему психическому здоровью.

— Не уверен, что что-нибудь может «принести пользу» моему «психическому здоровью» больше, чем это сделали вы, — шипит Уилл. — На данный момент вы — единственный человек, с которым я могу наладить отношения.

— Возможно, именно это её беспокоит, — предполагает Ганнибал. — Вы теряете контроль над собой и пытаетесь уцепиться за кого-нибудь. Что-то есть во мне, но Алане кажется, и абсолютно правильно, что вы должны отыскать это «что-то» в себе. Я мешаю вам сделать это?

Конечно, мешает. Он осторожно лишает Уилла всевозможной поддержки, до тех пор, пока у него не останется иного выхода, кроме как упасть в капкан любящих рук Ганнибала.

— Я не знаю, — выдыхает Уилл и смотрит на него с отчаяньем во взгляде. — Возможно. Не уверен. Вы хотите расстаться со мной?

Ганнибал решает не отвечать. Он смотрит в сторону, положив ладонь на поверхность стола, и позволяет тишине делать своё дело.

— Вы несерьёзно! Вы позволили её словам добраться до вас?

— Всё, что я сказал — она не ошиблась, Уилл.

— Нет, ошиблась! Я знаю, как это смотрится со стороны, верно, но она не знает каково… как мы работаем. То, что есть сейчас — хорошо, ведь так?

Всё настолько далеко от хорошего, что Ганнибал не может подобрать подходящих слов. Хотя хорошо, что Уилл далёк от понимания происходящего. Ганнибал заключает, что это настоящий успех.

— Вы слишком важны для меня, чтобы рисковать вашим благополучием. Вы не сможете получить и то, и другое, — говорит он. — Если мне придётся отдалиться от вас, чтобы сохранить ваш рассудок, я так и сделаю.

Лицо Уилла искажается в праведном гневе. Он бросается к Ганнибалу, который ожидал подобного, и целует его, вкладывая в поцелуй все свои чувства. Он прижимается так тесно, что Ганнибалу приходится постараться, чтобы его не оттеснили. Ганнибал наблюдает за тем, как отчаяние, желание, боль и глубокая, абсолютная зависимость от него берут над Уиллом верх. На вкус это — лучшее, что когда-либо попадало Ганнибалу в рот, и он с трудом сдерживается, чтобы не прожевать это.

— К чёрту здравый смысл. Мне недоставало его с самого начала. Я не хочу ничего, кроме этого, — яростно шепчет Уилл ему в губы; его ладонь лежит на затылке Ганнибала, а тот осознаёт, что мог бы написать огромную поэму о происходящем, потому что это, это — то, над чем Ганнибал так долго работал. А Уилл так свято верит, что пришёл ко всему самостоятельно.

— Как и я, — отвечает Ганнибал, прижимая Уилла к себе так плотно, что должно быть больно, но Уилл не говорит об этом. — Я эгоистичный монстр.

— Я тоже.

Уилл прикусывает его кожу, и Ганнибал думает, что же он создал. Он опускает голову, прижимается к шее Уилла и глубоко вздыхает.

— Алана этому не обрадуется, — говорит он, слегка надавливая.

— Думаю, всем нам будет лучше, если я пока что буду держаться на расстоянии от Аланы, — бормочет Уилл, и Ганнибал с наслаждением слушает, как узы, связывавшие Алану и Уилла истончаются и превращаются в ничто.

========== Глава IX ==========

Уилл с достоинством занимает своё место в позолоченной клетке. Он носит её, словно корону или замысловатое украшение на шею, усыпанное драгоценными камнями. Ганнибал представляет, как кроваво-красные рубины складываются в имя Уилла. Он хочет посадить Уилла на железную цепь, чтобы каждый раз притягивать к себе. Металл врезался бы в кожу, образуя раны чуть ниже кадыка, и золото окропилось бы кровью. Ганнибалу эта идея кажется просто великолепной, и он подумывает, не записать ли её, чтобы не забыть. Он размышляет, сколько времени понадобится, чтобы убедить Уилла согласиться на ошейник. Не золотой, пожалуй, Ганнибал не простит себе такое расточительство, но хотя бы кожаный. А если повезёт, то из блестящей стали.

Не проходит и двух месяцев с их первого поцелуя, когда Ганнибалу наконец удаётся оставить на Уилле своё имя. Не на лице или шее, где было бы заметно — хотя Ганнибалу и нравится эта мысль, он понимает, что определённые вещи лучше скрывать от чужих глаз. Ганнибал пишет своё имя между лопатками Уилла, где тот кажется уязвимым; там, где в другой жизни у него были бы крылья, словно у ангела Боттичелли. Ганнибал делает это глубокой ночью, когда обнажённый Уилл лениво лежит на кровати. Ганнибал использует перьевую ручку, зная, что это причинит слабую боль, и выводит буквы на спине. Тот дышит неровно и несдержанно, и легко усмехается, как только Ганнибал заканчивает.

— Наконец, добились своего?

— Почти, — отвечает Ганнибал. Он целует Уилла в затылок. — Выглядит великолепно. Я хотел бы попросить вас не смывать это несколько дней.

— Тогда от меня будет пахнуть.

— Но вы будете моим.

Ганнибал прикусывает кожу Уилла, прижимаясь к нему невозможно близко, всем телом; он слушает, как сердце Уилла выстукивает его имя. Уилл издаёт приглушённый недовольный вздох, но расслабляется в его руках. В этот спокойный миг Ганнибал с трудом может разобрать, где заканчивается он и начинается Уилл. Всё это — лишь дело времени. То, что сейчас написано чернилами, вскоре появится снова, но на этот раз — идеально выведенное острым кончиком скальпеля, вырезанное на коже Уилла, на его сердце и душе.

— Да, — шепчет Уилл в подушку, а Ганнибал, зная, что никогда его не отпустит, ведёт языком по спине к затылку.

***

Солнечным вторником Уилл приходит в дом Ганнибала в куда лучшем состоянии, чем за все прошедшие недели, и Ганнибал знает наверняка, что послужило этому причиной.

— Мы закрыли дело, — сообщает Уилл, бросая на стол папку. Ганнибал как раз допивает вино, заканчивая обед. — О детях. С этим покончено.

— Вы поймали убийцу?

— Кое-кто другой это сделал.

Уилл открывает папку, раскладывая цветные фотографии на столе, и Ганнибал сталкивается с собственной работой. Он едва сдерживает улыбку. На фотографиях обнажённый молодой мужчина лет двадцати. Его тело изогнуто под неестественным углом и подвешено над школьной партой; руки и ноги ампутированы и аккуратно сложены рядом. Его лицо изуродовано синяками, они были нанесены до наступления смерти. Этого не видно на фотографии, но Ганнибал знает, что со спины и плеч жертвы срезаны огромные куски мяса. Причиной смерти стал вертел, аккуратно пронизывающий череп, от виска к виску, и напоминающий руль от сломанного велосипеда.

Однако главным ударом становятся слова, вырезанные на его мясистом брюхе ножом для чистки овощей. «Не детей», — гласит аккуратно выведенная надпись.

— Это Потрошитель, — тихо произносит Уилл. — А его жертва — Тимоти Эвертон, один из списка подозреваемых в убийстве троих детей. Кажется, Потрошитель не оценил то, что его обвинили в этих преступлениях.