Уилл приходит даже раньше назначенного и сидит в приёмной, ожидая, пока Ганнибал завершит сеанс с молодой вдовой, которая не может смириться со смертью мужа. Она выходит из кабинета, всё ещё всхлипывая, и Уилл заметно напрягается.

Поэтому Ганнибал приглашает Уилла в кабинет раньше, чем обычно, продолжая убирать со стола записи, связанные с предыдущим пациентом.

— Ей, наверное, тяжело, — хрипло говорит Уилл и неловко становится рядом, держа руки в карманах.

— Эта комната видела и большие страдания. Присаживайтесь.

Они садятся и начинают разговор. Они говорят обо всём, что приходит в голову: о последнем деле Уилла, о его работе в университете, даже обсуждают погоду, когда Уилл упоминает, что угодил под ливень во время последней прогулки с собаками. Ганнибал пускает разговор на самотёк, чтобы дать Уиллу возможность успокоиться и забыть о неожиданном столкновении с чужим горем, прежде чем начать задавать вопросы.

— Нам стоит обсудить ваше небольшое ночное приключение, произошедшее на прошлой неделе?

— Мне кажется, мы уже успели сделать это за завтраком.

— Верно, как друзья. Но не как психиатр и пациент.

Уилл кривится.

— Ваш лунатизм прогрессирует, а прогулки на такие расстояния могут быть опасными. Кажется, сейчас ваши расстройства стали куда сильнее, чем когда вы просто ходили во сне, — продолжает Ганнибал.

— Не знаю. Возможно. Я помню практически всё, что мне снилось, пока я шёл. Хотя это можно описать как одну продолжительную галлюцинацию, которая оставила меня на холоде с израненными ногами.

— Подобное случалось? После этого.

— На прошлой неделе — нет, — он снимает очки, заправляет одну дужку за воротник рубашки и трёт лицо ладонями. — Не могу поверить, что я пришёл к вам домой во сне. Я удивлён, что вообще знал, как к вам попасть из моего отеля.

Ганнибал не может сдержать лёгкую усмешку, едва заметное проявление гордости. Так или иначе, это определённый успех.

— Я являюсь неким источником стабильности и чувства защищённости в вашей жизни. Неудивительно, что ваше спящее и растерянное сознание направило вас ко мне. Вы подсознательно пытались найти защиту.

Лицо Уилла заметно мрачнеет — подобное предположение не так уж и льстит ему, в отличие от Ганнибала.

— Словно какой-то почтовый голубь у главного входа. Моё подсознание не является нежным или утончённым. К тому же, именно оно создаёт образы, из-за которых я, наверное, и впутался в это.

Ага, вот оно. Вопрос, который въелся в мысли Ганнибала, словно пиявка: запутанный и щекотливый повод для Уилла убедить себя в том, что того поцелуя на самом деле не было. Ганнибал привык ко лжи. Он лжёт каждую минуту каждого дня, каждому человеку, которого встречает, в какой бы ситуации ни оказался. Он лжёт о том, кто он, о том, что он делает и почему он это делает. Он лжёт о том, куда идёт и где был. Каждый вдох, каждое слово, каждая улыбка и каждый дюйм его внешности — притворство, и он живёт с этим так долго, что сам успел стать тем, кем прикидывается. Он даже не может сказать наверняка, какие черты принадлежат ему на самом деле, а какие нет, кроме тех мгновений, когда его руки заливает чужая тёплая и вязкая кровь. О да, это — настоящий он.

И поэтому жить, играя с галлюцинациями Уилла, оказывается довольно просто, однако убеждения Ганнибала теряют свою силу, когда в его голове появляются все новые и новые картинки. Эти мысли его немного возбуждают, а именно — что ещё он может посчитать иллюзией благодаря мне? — и он осторожно тянет за нити, идущие от его пальцев к конечностям Уилла.

— Расскажите мне о своих снах.

— Моих снах.

— Галлюцинациях. О картинах, которые вам подбрасывает воображение. Как бы вы ни пожелали это назвать.

Уилл кивает и опирается локтями о колени, глядя куда-то с саркастической улыбкой.

— Кошмарные сны наяву, как они есть. Пугающе реалистичные ужасы. Многие режиссёры фильмов позавидовали бы работе моего воображения. Может быть, мне нужно стать декоратором?

Ганнибал улыбается уголком губ.

— Расскажите мне об одном из них.

Уилл снова кивает, садится поудобнее, мнётся и борется с чем-то внутри себя, но неожиданно отвечает безо всяких возражений. Ганнибал ожидал, что он скорее откажется или уйдёт от разговора. То, что он просто соглашается, говорит о том, как сильно он доверяет Ганнибалу.

— Там есть… олень. Он большой, больше, чем они обычно бывают, и у него чёрная шерсть. Я слышу стук его копыт, куда бы ни шёл, — он криво усмехается и возводит глаза к потолку. — Господи, это звучит, как бред сумасшедшего.

— Нет. Поверьте, мне приходилось выслушивать немало бреда и до вас. Однако нетрудно определить источник ваших галлюцинаций, верно?

— Хижина страха Гаррета Джейкоба Хоббса. Я знаю, знаю. Просто… мне кажется, он меня преследует. Он всегда там.

— Вас травмировали события, связанные с Миннесотским Сорокопутом. В вашем сознании он олицетворяет собою монстра. Это не странно, Уилл.

— Да, рад узнать, что я не выхожу за рамки нормы.

— Это пугает вас?

— Я прихожу в ужас, — слова срываются с его губ настолько быстро, как будто они уже давно вертелись на языке. Его взгляд меркнет, словно он уходит в себя.

— Он ненастоящий. Это просто игра вашего воображения, — говорит Ганнибал.

— Я ощущаю его. Когда он там, я могу даже почувствовать его запах. Грязь, и кровь, и что-то похожее на мокрые листья. Я чувствую его дыхание на своей коже.

Если подобное присутствовало в галлюцинациях Уилла, неудивительно, что он счёл поцелуй очередной игрой воображения. Ганнибал рассматривает Уилла, и тот явно чувствует себя неловко под его пристальным взглядом, наверняка считая, что Ганнибал сейчас раздумывает над своими выводами насчёт бреда сумасшедших.

— Есть ли возможность прекратить это? — спрашивает он, опуская взгляд к полу. Он смотрит куда угодно, кроме Ганнибала, и, чтобы немного надавить на него, сам Ганнибал неотрывно смотрит на Уилла.

— Есть некоторые лекарства.

— Есть ли возможность прекратить это без глотания таблеток?

— Вы должны стараться избегать мест преступления, — говорит Ганнибал после глубокого вздоха, заранее жалея о взятой на себя ответственности.

— Мы уже говорили об этом. Я не могу.

— Вы не хотите. Это совершенно другое. Ни одна терапия в мире не сможет помочь вам, пока вы сами подвергаете себя разрушительному влиянию.

— Тогда мне нужно смириться с утомительным оленем, — язвительно отвечает Уилл. — А ваша терапия помогает, поэтому мы будем просто продолжать и надеяться на лучшее, — последние слова он произносит так, будто это оскорбление, и обнажает зубы.

— Приятно слышать, Уилл, спасибо, — отвечает Ганнибал, глядя на то, как тот борется с собственным напряжением и осознаёт, что сказал. — Должен признаться, я был польщён, когда ваше подсознание привело вас именно ко мне в момент тревоги.

Он наступает, он знает об этом, но ничего не может с собой поделать. Резкими небольшими шагами, к моменту, когда он вонзит затупленный нож в нежную розовую плоть Уилла.

— Это не должно вас смущать. Всякий раз, когда вам будет неспокойно, я буду рядом, чтобы защитить вас. Важно, чтобы вы не забывали об этом.

«Верно, — думает Ганнибал, — дай мне своё доверие, и я подам его нам на ужин».

Он представляет реальность, в которой Уилл не доверяет никому, кроме него, и желает этого так сильно, что это трудно сдержать внутри. Он хочет вырезать свои инициалы на лице Уилла. Собственность Ганнибала Лектера. Собственность Чесапикского Потрошителя. На его столе лежит скальпель, и Ганнибал с трудом удерживается от его использования. Неважно, какое удовольствие ему доставляет представлять, как Уилл позволяет ему это сделать, неподвижно сидя в своём кресле и глядя на него со странной преданностью, пока его собственная кровь заливает его глаза, реальность является куда менее романтичной.

— В конце концов, я очень беспокоюсь о вас.

Уилл слабо краснеет, глядя куда-то влево, и Ганнибал знает наверняка, о чём он думает. Каким бы сном Уилл не оправдал их поцелуй, это не было кошмаром. Ганнибал так одержим Уиллом, когда тот погружается в свои галлюцинации, что готов облачиться в них, как в одежду.