Вот это ирония.

— Вам просто нужно прекратить это, — продолжает она. — Я понимаю, что вам будет сложно это сделать, но вам необходимо осознать, что нужды Уилла сейчас куда более важны, чем ваши собственные, а он просто не сможет сделать это самостоятельно.

— Вы и ему это говорили?

— Да. Да, говорила. Знаю, это не слишком красиво, но он обязан был услышать то, что я должна была сказать, как и вы. Я знаю вас, как высококвалифицированного профессионала, прошу, не разочаровывайте меня.

Ганнибал представляет, как она говорит об этом Уиллу. Он представляет, как она говорит об этом Уиллу, как он слушает, думает, на что его могут спровоцировать подобные слова, и ярость одолевает остатки его терпения. Прекрасно. Он вооружается, парирует и наносит ответный удар.

— Я не уверен, что сподвигло вас прийти ко мне и сказать это, Алана. Я ничего не могу поделать, хотя и вижу, что вы хотите помочь Уиллу, так что вы сможете самостоятельно оказать ему поддержку, если измените своё мнение.

Реакция не заставляет себя ждать.

— Как вы можете?

Вот она, ярость, которой Ганнибал не может не любоваться, боевой дух. Он чувствует чужую злость отстранённо, словно дразнит тигра в клетке, но напоминает себе, что зверь более чем способен дотянуться до человека сквозь прутья, и разорвать его на части, если тот подойдёт ближе.

— Мои чувства к Уиллу здесь ни при чём! Я пришла как друг, не более того. Не пытайтесь уличить меня в том, чего нет.

Ганнибал размышляет, не убить ли её. Он помнит, как ударил её головой о стену в доме Хоббса, помнит глухой удар кости о кирпич и представляет, как это повторяется. Но на этот раз сильнее. Чтобы получился не глухой стук, а треск, такой же, как бывает, если надавить ложкой на карамельную корочку идеально приготовленного крем-брюле. Он не слишком одобряет убийство людей в собственном доме, увы, — какая досада — и, по правде говоря, не слишком стремится убить Алану. Она нравится Ганнибалу. Она умна, добра и очень привлекательна, и Ганнибал заключает, что она — одно из самых приятных украшений его жизни. Уилл её превосходит, само собой, так что, если убийство будет необходимо, чтобы уберечь маленькую клетку Уилла, он не станет сомневаться. Сейчас, по правде говоря, он бы предпочёл менее радикальные меры. Пока они ещё возможны.

— Я хотел бы попросить вас уйти, — негромко говорит он, и Алана смотрит на него с таким удивлением, словно он только что дал ей пощёчину. Ганнибал знает, что никогда не стал бы выставлять её из своего дома подобным образом, но это то, что сделал бы на его месте любой другой. Он словно надевает чужой облик: покинутого умника, ослеплённого любовью, виновного, но не такого ответственного, как хотелось бы Алане. Ганнибал сделал вывод, что люди многое прощают во имя любви.

— Что? Ганнибал, вы можете просто…

— Уже поздно, я устал, и я не обязан продолжать этот разговор прямо сейчас. Пожалуйста. Пока ситуация не вышла из-под контроля, и мы не наговорили друг другу лишнего. Я бы не хотел лишаться такого друга как вы, а если мы продолжим разговор, боюсь, это произойдёт.

Но он только и делает это с самого начала разговора, и Ганнибал знает, что Алана права, как никогда. Грубо закончить всё, умело изображая вежливость, — лучшее, что он может сделать.

— Пожалуйста. Я вижу вашу точку зрения. Не заставляйте меня защищаться, я не могу и не буду. Я люблю его, Алана.

Слова звучат обыденно и чуждо, и Ганнибал испытывает к ним колоссальную ненависть. Он злится, что Алана вынудила его произнести их, потому что они никогда не будут значить то, что должны, и никогда не станут подходящими для правды. Он мог бы взять клещи и вырвать все до последнего зубы у себя во рту в доказательство. Ганнибала это удручает, и он изо всех сил старается сохранить лицо.

Алана моргает и кажется откровенно недовольной.

— Ладно, — говорит она. — Если вы так хотите всё закончить, не буду вам мешать. Но я не стану поддерживать то, что вы делаете, и лишь понадеюсь, что вы вернёте свой рассудок, и мы поговорим об этом немного позже.

Ганнибал ничего не отвечает, фальшиво улыбается, вероятно напоминая Алане о прокисшем молоке, и провожает её к двери.

— Я просто волнуюсь насчёт него, — она делает последнюю попытку, стоя у открытой двери. — Пожалуйста, Ганнибал.

— Уверен, Уилл ценит ваше беспокойство, — отвечает Ганнибал и закрывает дверь. Он слышит, как Алана уходит, как её каблуки стучат по тротуару, и улавливает бормотание, радуясь, что она не произнесла это в доме, потому что Ганнибал откровенно недолюбливает подобные выражения. Он возвращается в гостиную и становится у камина, мысленно считая до ста, думая о крови и внутренностях, а сущность льва постепенно влюбляется в израненного, но определённо зубастого ягнёнка.

***

Тем вечером Уилл не приходит к нему. Ганнибал лежит в своей постели, глубоко обеспокоенный, и задумывается о том, чтобы просто поехать в Вулфтрап, но так и не встаёт, чтобы это сделать. В конце концов, он просыпается чуть позже рассвета, удивляясь, что вообще смог уснуть, и несколько часов бродит по дому, прежде чем отправиться в офис.

***

Ганнибал принимает шесть пациентов, обедает в одиночестве и дочитывает книгу рано вечером. День выдаётся трудным по причинам, которые он не слишком хочет озвучивать, и заметно меняется, когда звучит звонок, дверь распахивается и закрывается, а Ганнибал слышит, как Уилл вешает пальто.

— Уилл, я думал, что уже не увижу вас сегодня, — говорит он, шагая по коридору, чтобы поприветствовать гостя.

— Долгий день. Интервью с родственниками Сары Тиг, убитой девочки… не лучший способ весело провести время. А потом мне пришлось некоторое время присматривать за Зоэ. Она чем-то заболела и испачкала весь порог рвотой.

Ганнибалу требуется секунда, чтобы вспомнить, что Зоэ — одна из собак Уилла. Щенок, если он не ошибается.

— Я думал о вас прошлой ночью, — говорит он. Это определённый риск, он знает, но в то же время правда. Уилл слабо кивает, поджимает губы и отводит взгляд, и Ганнибал снова задумывается об убийстве Аланы.

— Простите. Я не подумал… ладно. Я просто устал и хотел лечь пораньше.

— После того, как ушла Алана.

Одна рука Уилла поднимается, словно он пытается отогнать от себя невидимую муху, и он неискренне, саркастически улыбается.

— О, просто великолепно.

Он идёт в кухню, топая, и Ганнибал следует за ним, по пути подумывая сделать табличку с надписью «В моём доме есть и другие комнаты». Уилл ходит из стороны в сторону перед столом, почти приближаясь к холодильнику и в последний момент неожиданно меняя направление. Ему можно пользоваться холодильником, если, к примеру, захочется выпить, и Ганнибал не понимает, что заставило Уилла отказаться от этого.

— Она приходила в ваш дом? — интересуется Уилл.

— Да. Полагаю, после того, как ушла от вас. Вы рассказали ей о нас?

Уилл кивает, запуская пальцы в волосы, и замолкает на мгновение.

— Мы просто говорили. Это само всплыло. Я не… я просто сказал ей. Простите.

— Хоть я и предпочитаю не выносить свою личную жизнь на всеобщее обозрение, наши отношения не являются строжайшим секретом, Уилл. Вы можете рассказывать об этом близким людям, если хотите.

— Не так много людей, с которыми можно поделиться, — бормочет Уилл, и Ганнибал отлично об этом знает. В конце концов, именно поэтому он позволил себе предложить Уиллу этот небольшой кусочек свободы. У него есть всего два человека, с которыми он мог бы поделиться подобной личной информацией, и если он уже рассказал обо всём Алане, они оба осведомлены.

— Полагаю, с вами она была не намного любезнее, чем со мной? — произносит Ганнибал, и Уилл снова мрачно и жестоко смеётся.

— Она назвала меня безрассудным. Она сказала, что вы — острый нож, и я не должен нарочно резать себя на данном этапе жизни.

Ганнибал оценивает её метафору и понимает, что Алана знает его куда лучше, чем он позволил бы ей.