– Никто не может находиться в моей комнате, – механическим голосом сказал Шелдон, и его взгляд, жесткий и колючий, неотрывно преследовал Леонарда всю дорогу, пока он нетвердым шагом отступал назад, в коридор, и закрывал за собой дверь.

На протяжении следующих двух недель мало что изменилось. Шелдон все еще торчал в своей комнате, работая удаленно, и было не похоже, что в ближайшее время что-либо наладится. Вся ситуация была катастрофой. В любом другом случае при сходных обстоятельствах Леонард не задумываясь позвонил бы матери Шелдона, позволив ей разбираться с этим самой. В конце концов, только она одна, похоже, в полной мере знала к Шелдону подход.

Но стоило Леонарду взять в руки телефонную трубку с намерением набрать ее номер, как перед ним во всей остроте поднималась неизбежная необходимость объяснить ей, что именно произошло, и вот этого Леонард сделать не мог. Леонард не мог найти слов, чтобы объяснить ей, чему он позволил произойти с ее сыном, поэтому он неизменно клал трубку на место, подходил к закрытой двери в комнату Шелдона, топтался некоторое время снаружи, пытаясь понять, чем он занят, и не решаясь войти, но в конце концов уходил к себе, не уловив за дверью ни звука.

Эта чертова комната была для него под молчаливым табу до вечера следующей субботы, когда у Шелдона приключился ночной кошмар. Такое с ним иногда случалось, правда, как правило, после просмотра фильмов, чересчур насыщенных экшеном или ужасами. Обыкновенно в таких ситуациях Леонард просыпался от шума и отправлялся в комнату Шелдона, чтобы его разбудить и успокоить, так что в этот раз ему ничего не оставалось, кроме как сделать то же самое.

Войдя в комнату с чувством, словно ступает на запретную территорию, Леонард подошел в полутьме к Шелдону, который метался на кровати в беспокойном сне, и, поколебавшись, слегка потряс его за плечо.

– Шелдон, проснись, – негромко позвал он.

В ту же секунду Шелдон резко поднялся на кровати, оглядываясь вокруг диким взглядом, и уставился на Леонарда, дезориентированный и напуганный. Его грудь часто вздымалась и опускалась, а лоб был слегка влажным от пота. Глядя на Шелдона, Леонард испытал укол жалости.

– У тебя был кошмар, – пояснил он, увидев, что его замешательство не проходит.

– Мне снилась вода, – выдохнул Шелдон, нервно облизнув губы. – Мне снилось, что я тону.

Он вцепился в одеяло вокруг себя с такой силой, что даже в полутьме комнаты было видно, как побелели его пальцы. Можно было подумать, что это одеяло было по меньшей мере его чертовым спасательным кругом, и тогда Леонард не выдержал. За эти две недели после возвращения из Майами он так устал сомневаться, что было нужно Шелдону на самом деле, так чертовски устал ходить вокруг него на цыпочках, боясь что-то сделать неправильно, что иногда ему казалось, это не закончится никогда. Ему казалось, он никогда больше не будет понимать, что по-настоящему нужно Шелдону, так же хорошо, как прежде.

Но на этот раз, забираясь в кровать к Шелдону и обнимая его со спины, чтобы успокоить, Леонард в кои-то веки не задавался вопросом, было ли это правильным или нет. Шелдон сперва напрягся под его прикосновением, но Леонард не отпустил его, а вместо этого теснее привлек к себе, соединяя руки в замок на его груди, и постепенно Шелдон обмяк, расслабился в его объятиях, сползая немного ниже, так что его макушка оказалась у Леонарда ровнехонько под подбородком.

– Чшш, все хорошо, – вполголоса бормотал Леонард в его мягкие волосы, от которых пахло неизменным детским шампунем. Он не слишком-то заботился о словах, сосредоточившись на интонации, потому что в такие моменты, Леонард знал, только интонация по-настоящему имела значение. – Все хорошо, ты не утонешь, Шелдон, потому что я не позволю тебе. Все позади, ты в безопасности, я обещаю, ты слышишь меня? Я больше не подведу тебя, приятель, вот увидишь…

Дыхание Шелдона постепенно выровнялось, успокоившись, а через некоторое время Леонард с удивлением почувствовал, как Шелдон неуверенно положил свои ладони с тонкими прохладными пальцами поверх его сцепленных в замок рук.

Они просидели так, наверное, с четверть часа, Леонард даже начал дремать, убаюканный теплым телом Шелдона и его приятным весом на груди, прежде чем Шелдон осторожно пошевелился в руках Леонарда и прочистил горло.

– Да, Шелдон? – спросил Леонард, ожидая, что тот, конечно же, потребует назад свое личное пространство, и вместе с тем не желая отстраняться от него, пока это не станет совершенно неизбежным.

Но вместо этого Шелдон неожиданно спросил:

– Честное слово, Леонард, ты ведь на самом деле не считаешь, что чем-то подвел меня?

Он немного повернулся, чтобы посмотреть Леонарду в глаза, и тот невольно сглотнул, когда серьезное лицо Шелдона неожиданно оказалось совсем близко от него. Он самую малость ослабил обхват рук, чтобы Шелдону было удобно, но не разомкнул объятия совсем.

Шелдон смотрел внимательно, ожидая его ответа, так что Леонард не выдержал и отвел от него взгляд, тяжело вздохнув.

– Я знаю, что ты можешь не видеть этого, но я на самом деле подвел тебя, – сказал он, испытывая то же мучительное чувство вины, что грызло его все последнее время почти не переставая. – Мне жаль, Шелдон, я должен был видеть с самого начала, куда все идет, и избавить тебя от этого, но в какой-то момент я… просто перестал обращать внимание. Я сказал себе, что это не мое дело, и отвернулся в сторону, ты понимаешь?

– Но ты пытался, – возразил ему Шелдон. – Ты уговаривал меня уехать почти все время. Формально, ты сделал больше, чтобы помешать Родстейну, чем любой другой.

– Какой от этого толк? – невесело фыркнул Леонард, сглатывая тугой комок в горле. – Это ничего не изменило, ведь так?

Шелдон все-таки отстранился от него, чтобы сесть на кровати напротив Леонарда и посмотреть на него в упор. Лишившись теплого веса Шелдона у себя на груди, тот обхватил руками самого себя, испытывая странное чувство потери.

– Не пойми меня неправильно, но из твоего поведения можно подумать, что со мной случилось нечто ужасное, – заметил Шелдон.

Леонард ошеломленно моргнул, глядя на него.

– Прости меня, – осторожно начал он, – но это и было ужасным, Шелдон. Тебе причиняли боль, а я не сделал ничего, чтобы этому помешать, и мне так жаль…

– Это было больно не все время, – неожиданно мягко сказал Шелдон, перебивая его, и Леонард на миг задохнулся от удивления, потому что они так тщательно обходили эту тему стороной все время с тех самых пор, как приехали в Калифорнию, что Леонард уж точно не ожидал, что Шелдон сможет говорить о случившемся вот так запросто. В некотором роде, неожиданно осознал он, Шелдон сейчас казался более спокойным и уравновешенным, чем сам Леонард.

Но ему тоже было не по себе, понял Леонард, когда Шелдон опустил взгляд, принявшись теребить пояс собственного халата, как часто делал, когда чувствовал себя неуютно или нервничал. Слегка поколебавшись, он негромко продолжил:

– Это было унизительным почти всегда, но самым унизительным было то, что в какой-то момент я переставал быть по-настоящему против. Эван никогда не останавливался на достигнутом, и каким-то образом он заставлял мое тело реагировать даже тогда, когда мне не нравилось происходящее и даже когда это причиняло физическую боль. Я был для него чем-то вроде неодушевленного предмета, с которым он мог делать, что пожелает, с той лишь разницей, что мое тело вполне однозначно реагировало на стимуляцию. Вот, что было по-настоящему унизительным, Леонард. Ты, с другой стороны, был со мной только нежным и внимательным, и я, правда, не понимаю, какие у тебя могут быть причины себя винить.

Леонарду потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что именно сказал ему Шелдон, а еще чтобы понять, что он действительно с такой невозмутимостью упомянул ту ночь, когда они оба определенно сошли с ума.

– На самом деле, я не должен был делать этого, Шелдон, это тоже было неправильным, – сказал он и быстро облизнул пересохшие губы, когда воспоминания о той ночи, как всегда более яркие, чем следовало, в одну секунду пронеслись в его голове и ожгли привычным чувством стыда.