~

Так уж вышло, что Шелдон Купер обзавелся поклонником.

Когда Леонард это обдумывал, он припоминал, что началось все на одной из ужасающе скучных вечеринок, устраиваемых советом директоров Калифорнийского технологического института для того, чтобы привлечь инвестиции, как они это называли. Это было нечто вроде благотворительных вечеров, на которые приходили люди, любившие тешить свое самолюбие мыслью, что они двигают вперед мировую науку с помощью своих кошельков и что без них прогресс остановился бы или, того хуже, обратился бы вспять. Лицемеры с улыбками крокодилов, все в мехах и брильянтах, приходили поглазеть на фриков от науки, к числу которых принадлежал и сам Леонард. Эти люди были достаточно напыщенны, чтобы воображать, что могут поддерживать с ними беседы о высоких материях на равных, так что главной задачей сотрудников института на этих вечерах в основном было поддерживать их в этом заблуждении.

У Шелдона, что уж там говорить, это никогда особо не получалось.

– Бога ради, Купер, я могу купить десяток таких, как ты, на те деньги, что дает этому заведению миссис Фелингер! – говорил их босс, сотрясаясь от гнева. – Если ты еще раз попробуешь сказать что-то вроде того, что с ее уровнем интеллекта она могла бы обыграть в шахматы разве что бабуина, то полетишь отсюда вон, тебе ясно? Тебе еще повезло, что миссис Фелингер решила, что бабуин – это такая экзотическая фамилия известного шахматиста!

– Видите ли, доктор Гейблхаузер, – отвечал ему Шелдон, по которому было видно, как отчаянно он желает доказать свою правоту, – тот факт, что она приняла мое утверждение за комплимент, лишь доказывает, что я был чрезвычайно близок к истине, давая оценку ее интеллектуальным способностям…

– Купер, на этот раз все будет по-другому, запомни это! – грозно говорил Гейблхаузер, нависая над Шелдоном, отчего тот испуганно отшатывался, округлял глаза, по-птичьи прижимая худые руки к груди, и дальнейшие возражения застревали у него в глотке. – На этот раз ты, черт подери, будешь молчать и улыбаться, иначе и думать забудь про возможность использовать в своей работе универсальный ускоритель частиц!

Шелдон мялся, отводил глаза и заламывал руки, но в конце концов кивал и соглашался быть пай-мальчиком.

– Просто я не считаю, что обладая коэффициентом интеллекта в сто восемьдесят семь баллов и будучи одним из самых гениальных людей современности, я должен делать вид, что рад быть шутом для кучки глупых, ограниченных, самодовольных снобов! – нескромно возмущался он, когда они с Леонардом оставались наедине.

– Не всем же обладать IQ в сто восемьдесят семь баллов, – вяло спорил Леонард, хотя в глубине души был согласен со своим соседом на все сто. – Позволь им приобщиться к науке хотя бы так.

И хотя на торжественном вечере Шелдона корежило так, словно он был вампиром, оказавшимся в жаркий полдень на пляже в Малибу, а его правый глаз отчаянно дергался, он улыбался, как мог, и старался быть приветливым. Сказать по правде, это у него не слишком-то получалось, даже при всем возможном старании. Так что большую часть вечера он безмолвно шатался вокруг, словно тень отца Гамлета, и время от времени заставлял случайно выбранных окружающих чувствовать себя неловко, заводя с ними якобы светский разговор, в которых Шелдон был очевидный профан.

Сам Леонард тоже чувствовал себя до ужаса не в своей тарелке, занимая всех этих богатеев разговорами о том, насколько прогрессивен их институт и как много они делают для науки. Словом, он вел себя в точности так, как ожидал от них босс, и грел себя мыслью, что это только на один вечер, а потом у них будет целых полгода без этого нелепого фарса. Он выпивал, наверное, даже слишком много, то и дело поправляя бабочку на шее, которая отчаянно впивалась в кожу, и отсчитывая минуты до того момента, когда будет допустимо смыться, не пересекая границы вежливости.

Наверное, впервые Леонард заметил этого парня еще тогда, где-то в середине занудного вечера. Высокий, темноволосый и белозубый, одетый в смокинг с галстуком-бабочкой, как большинство присутствующих мужчин, с дежурной улыбкой на губах и скукой в глазах, он почему-то привлекал внимание. Когда он улыбался, казалось, он скалится, как хищник, и только пару раз он улыбнулся по-настоящему, словно увидел нечто забавное. Впрочем, он и вправду увидел: его взгляд как раз зацепился за Шелдона, нелепо маячившего вокруг.

Потом Шелдон выступил со своим дежурным псевдо-светским выступлением перед пожилой дамой, стоявшей в кругу людей, с которыми общался этот парень, и в его лице появилось что-то такое, что Леонарду почудилось, он вот-вот разразится смехом.

– Эван Родстейн, – неожиданно сказал он, выступая вперед и пожимая Шелдону руку, в то время как остальные все еще смотрели на Шелдона в заметном удивлении. – Да-да, из тех самых Родстейнов. Приятно познакомиться.

Шелдон пожал его руку в ответ очень осторожно, словно не был до конца уверен, что знает, как делать это правильно, пробормотал невнятные слова приветствия в ответ, затем оглядел людей, которые по-прежнему пялились на него, и предпочел смыться. Леонард почему-то проследил за долгим взглядом Эвана Родстейна, направленным на удаляющегося Шелдона. Потом тот отвернулся и продолжил разговор со своими знакомыми из высшего света, как ни в чем не бывало. Леонард выдохнул, радуясь, что у Шелдона, по крайней мере, хватило такта промолчать о том, что он знать не знает никаких «тех самых Родстейнов».

Сказать по правде, тогда Леонард не придал этому случаю вообще никакого значения. После того как вечер закончился, они возвращались по домам, по дороге Воловитц заливал, что на этот раз уж точно склеил ту богатую и симпатичную цыпочку, которая весь вечер слушала о его марсоходе, разинув рот, и она непременно ему позвонит. Раджеш по другую сторону от него гундел, что совершенно несправедливо совет директоров придает столь большое значение их активности на таких вот благотворительных вечерах, поскольку возле него постоянно оказываются привлекательные особы, так что он едва может говорить с гостями и в таких темпах ему ни за что не выставиться перед начальством. А выпивать на глазах у босса он все-таки не решался, справедливо полагая, что алкоголь может завести куда угодно, а потерять работу и отправиться обратно в Индию он и без того всегда успеет. Шелдон развивал очередные безумные идеи, включающие в себя природу невидимости, теорию вероятностей и законы путешественников во времени, и ему было, по большому счету, совершенно наплевать, что никто из них его не слушал. Ну а сам Леонард был не в духе, предаваясь невеселым размышлениям о том, насколько серьезна была Пенни тем утром, когда говорила ему, что намерена снова сойтись со своим бывшим. Словом, все было, как обычно.

Позднее, уже по-настоящему размышляя об этом, Леонард припоминал, что видел этого Эвана Родстейна снова, когда они с Шелдоном читали на открытых лекциях для студентов. Тот сидел за одной из задних парт и выглядел достаточно молодо, чтобы сойти за студента, в своем свитере и модно потертых джинсах, так что Леонард его тогда даже не признал. Родстейн ничего не записывал, просто сидел там, смотрел на Шелдона и улыбался вполовину рта. Когда они закончили и к кафедре подошел следующий выступающий, он просто поднялся и вышел за дверь.

Потом Родстейны сделали какой-то немыслимо щедрый вклад в развитие Калифорнийского технологического института, и члены совета директоров, сверх всякой меры довольные, что их мероприятия дают такие высокие результаты, на волне успеха закатили еще один благотворительный вечер. Это вызвало в коллективе море негодования, на которое большим шишкам, впрочем, было глубоко наплевать. Там, на вечере, Леонард снова увидел Родстейна, даже улыбнулся ему, как старому знакомому, неожиданно припомнив его на своих лекциях, но тот едва ли удостоил его кивком. Он направился прямиком к Шелдону и сказал:

– Доктор Купер, возможно, вы не помните меня. Я Эван Родстейн. Меня очень интересуют ваши работы по теории волн. Если вы позволите, это не отнимет много времени… Вы не могли бы разъяснить мне несколько вещей?