— И ты нашла её? — Маркусу показалось, что, начав говорить, канадка чуть ожила, на её губах даже появилась тень улыбки — хотя в глаза ему смотреть она всё равно избегала.
— Я нашла другую разведгруппу из её же роты. И вместе с ними… Да, нашла Энн. Её и вправду захватили живой. Держали в пустом здании, где была база местных… В общем, она была в плену часов десять, но… Наверное, обменивать её на своих пленных они не собирались, а хотели подбросить тело к нашим постам, для деморализации. — Голос снайпера стал сухим, холодным. — С ней успели сделать много… плохого. В том числе того, что бывает с женщинами-военнопленными… И… Глаз она потеряла именно там. Все, кто знал Энн позже, думали, что это боевое ранение, но глаз… — Капитан закашлялась и прикрыла рот ладонью. — …раскалённой чайной ложкой. Прости, я не такая неженка, просто никогда и никому ещё об этом… И не знаю, зачем я тебе… Прости…
— Ничего, я видел такое. — Маркусу вспомнились несколько операций по освобождению, в которых он участвовал как сапёр, ещё в годы военнйо службы. — Ужасно, что Энн прошла через это. Но почему ты винишь себя, ты же помогла ее спасти?
— Угу. — Девушка потёрла ладонь о ладонь. — Понимаешь… После случившегося я стала навещать её в госпитале, и поняла, что она… В общем, что ни черта мы её не спасли тогда — опоздали. — Мишель хлопнула ладонями по коленям, поджала губы. — Ты понимаешь? Она, кажется, всегда была угрюмой, но тогда… Энн просто уходила — хотя физически шла на поправку. Ну и я… взялась за неё. Сумела немного вытянуть. Вернуть интерес к солнцу, к цветам… Не отходила от неё ни на шаг, навещала каждое утро и каждый вечер, когда не могла оставаться в госпитале весь день. Помогал один врач, лечивший её, старичок-хирург из местных… Потрясающе мудрый человек, и очень добрый. Благодаря ему она к концу лечения начала смотреть на мужчин как на людей… Но этого было мало — её нужно было тормошить, тянуть, оживлять, успокаивать ещё очень долго. И я решила… посвятить себя этому.
— Так и завязалась ваша дружба? — Осторожно вставил Маркус — просто чтобы не молчать. Понятно было, что Хенриксен ещё не выговорилась.
— Но с такими ранами, потеряв глаз, Энн не могла остаться в армии. — Продолжила Мишель, словно и не заметив его реплики. — И передо мной встало на выбор два варианта. Или мне уходить со службы и ехать в её город, устраиваться на работу там, жить рядом или вместе с ней, окружать её заботой… Или как-то оставить её на службе. Держать при себе.
Маркус сглотнул. Он, кажется, понял в чём дело. А Мишель вновь вскинула голову и встретилась с ним взглядами:
— Я дура и эгоистка. Я тогда только начинала карьеру, горела энтузиазмом защищать весь мир от чего угодно, думала о том, что обязательно выполню то ребяческое обещание, данное родителям — стать генералом… И я сделала всё, чтобы Энн не комиссовали. Мне и о себе тогда пришлось позаботиться, моя рана тоже была не из лёгких. — Она коснулась пальцами ключицы. — В общем, у меня всё получилось. Энн должна была вернуться домой, но осталась в армии, как моя вечная напарница.
Минуту они оба сидели в тяжёлой, липкой тишине. Потом капитан произнесла надтреснутым голосом:
— У меня были напарники до неё. Двое из них погибли. Я пережила их смерти, и не то, чтобы с трудом. Но Энн стала мне больше чем напарником, и больше, чем подругой. Высокопарно, наверное, но я будто раны в её душе залатала кусочками своей, стежок за стежком, несколько лет… И она была благодарна. Она мало говорила, но дел было достаточно. Я заботилась о ней, она опекала меня, и мне это даже казалось немного забавным. Я не думала о том, что варианты, вставшие передо мной тогда, не были для неё равнозначны. Первый был несравнимо лучше. И для неё, и для меня. — Мишель вдруг криво усмехнулась. — Маркус, я эгоистка не только потому, что тогда думала о своей карьере. Я эгоистка потому, что мне необходимо, чтобы меня любили.
— Любому человеку… — Начал Штреллер, но девушка перебила его:
— Да, да, знаю. Но мне было нужно, чтобы меня любили все и постоянно. Потому я сближалась со всеми, кого знала, как могла. Отвечала взаимностью, старалась дарить тепло… Но не ждала — требовала в ответ того же. Требовала тепла, доверия, верности… Искренних. И не замечала. А Энн обеспечила мне всё это и с лихвой. И постоянно была рядом. Только теперь… Такое понадобилось, чтобы я смогла признаться себе и сказать вслух, облечь в слова… И теперь понимаю, что правы те, кто говорил мне, что я не туда пошла. Помнишь наш разговор в отеле, на том островке? Мне действительно стоило стать учительницей. Там это свойство было бы полезно, не стало бы недостатком. — Она покачала головой. — У меня слишком хорошее воображение, и теперь я слишком ярко вижу, что было бы, уйди я тогда с Энн… Как было бы хорошо… И ей, и мне…
Штреллер пересел к девушке, немного помолчал. Утешать Мишель лживыми фразами о том, что она ни в чем не виновата, было неправильно, но и видеть, как чувство вины толкает девушку к саморазрушению, сил у Маркуса не нашлось. Он заговорил негромко, но жёстко:
— Глупости, твоё воображение тебя обманывает. Не стоит считать Энн безвольной куклой, она этого не заслужила. Да, ты подтолкнула ее к продолжению службы, но, я уверен, ей самой это было нужно. Поверь мне. — Немец взял Мишель за руку, стараясь быть как можно более убедительным — Как ты думаешь, кто идёт в наёмники? Чаще всего это люди, искалеченные войной. Нет, есть и искатели приключений, и любители пострелять по живым мишеням. Но большую часть подопечных Вермеера когда-то сломала война. Большая, маленькая — неважно. Ты когда-нибудь спрашивала наших парней из «Дельты» о их прошлом? У покойного Гурама в боях погибло трое младших братьев, Алексей — единственный из каравана с гумпомощью пережил атаку душманов в Афганистане… У многих есть подобные раны, и они не хотят заживать. Каждый из таких солдат возвращается домой, бежит от прошлого, и только потом понимает, что его кошмар остался рядом, навсегда. Единицы способны вернуться к нормальной жизни, остальные спиваются, кончают с собой… или становятся наёмниками, потому что только армия даёт им относительный покой. — Штреллер внимательно посмотрел в глаза Хенриксен. — Не будь такой наивной, МакГрин не смогла бы спокойно зажить обычной жизнью, даже с твоей поддержкой. А здесь… — Маркус бросил взгляд на фото улыбающейся Энн, всё ещё украшающее тумбочку. — Мне кажется, ей было хорошо, было о ком заботиться и во что верить. Да, Мишель, ты виновата перед неё, и забыть об этом не удастся. Но и жила полной жизнью всё это время она именно благодаря тебе, и ей бы очень не понравилось, что её лучшая подруга пытается объяснить дружбу своей эгоистичной прихотью.
— Хех… — Короткий смешок Мишель был совершенно нормальным — не хриплым и не сдавленным. Она улыбнулась краешком рта и кивнула. — Наверное, даже я не знала Энн настолько, чтобы сказать — прав ты или нет. И сейчас поздно гадать. Оставим… Энн решать самой. Да и плакать о ней всё равно не выходит. Знаешь, я вдруг поняла, что вообще никогда раньше не плакала — и сейчас не смогла, даже когда захотела. Так что… — Она вдруг повернулась к Маркусу, взяла его ладони в свои, заглянула немцу в лицо. — Но себя-то я знаю хорошо. И я уверена, что ошиблась. Может тогда, может раньше. Поддалась упрямству — ты же знаешь, что я упрямая. Ведь помнишь наш разговор в отеле? Я выбрала и упёрлась. Решила до конца верить себе. Я добилась многого на этом пути, и, пожалуй, больше смелости нужно не чтобы идти дальше, а чтобы бросить всё и начать сначала.
Девушка неожиданно сняла очки и положила их на тумбочку. Прижавшись плечом к плечу Штреллера, тихо сказала:
— Когда всё закончится, я уволюсь со службы. Поищу другой путь. Наверное, и правда попробую работать с детьми… И научусь не требовать от людей слишком многого. Но одиночкой мне уже не стать. Нужен будет кто-то рядом… Как была Энн. Даже сейчас мне просто страшно находиться в комнате одной… И знать, что никто не придёт. — Канадка запнулась. — Маркус, ты… можешь остаться сегодня на ночь? Со мной?
