Утром меня разбудил шум с улицы. Кто-то ругался на пороге. Выхожу. Это Семёновна не пускает в дом бабку Антипову.

- Спит ещё участковый. Всю ночь твою козлятину искал.

- Власть должна круглые сутки работать! - не унималась старуха.

Заметив меня в дверях, протянула листок бумаги.

- Что это, - хмурюсь я, по слухам зная, что каждая бумажка от населения - головняк для участкового.

- Заявление. Хочу, чтобы ты разыскал, тех, кто мою Катьку выдоил.

- Как выдоил?

- А вот так. Пришла моя Катка с пустыми титьками. Это ж надо ж такому случиться? Никогда такого не было.

Не понимаю:

- Какие титьки? Катька то какая?

- Катька, коза моя пропащая, пришла сегодня под утро, часа в четыре, и вся выдоенная.

- Коза жива? - спрашиваю.

- Жива.

- Ну, и слава богу, - облегчённо радуюсь я.

Теперь не надо никого искать, проводить расследование, бумаги отказные сочинять. Проблема исчерпана. Ошибался я.

- Так без молока она, - не отстаёт от меня старуха.

- И что? - не понимаю я, - Что от меня-то надо?

- Найди лиходеев, кто мою Катьку выдоил. Воровство ведь по факту.

Немного соображаю и выдаю:

- Это козодой!

- Какой козодой? - не понимает бабка.

- Птичка такая, козодой, - встревает в разговор Семёновна.

- Она коз доит, потому так и называется. Козиным молоком птенцов своих кормит, - поясняю суть дела старухе Антиповой.

- Козьим, - поправляет меня Семёновна.

- Да, козьим, - соглашаюсь и тут же добавляю, - сам читал об этом в энциклопедии у Брема.

Бабка Антипова с ходу не верит:

- Не знаю, что там, у Брема, у нас такого отродясь не было.

Вру дальше:

- А в Средней Азии такое сплошь и рядом. Как только птенцы козодоев вылупляются, коз со двора не выпускают.

- Так это в Средней Азии, - не сдаётся бабка, - У нас-то они откуда?

- Вслед за гастарбайтерами прилетели. Знаете, сколько сейчас в Москве узбеков-таджиков? Сотни тысяч. За ними козодои и прилетели. Их семейку я вчера в поле лично видел, - говорю, - Они и сдоили вашу Катьку.

Старуха задумывается. А я добавляю:

- Так, что заявление своё забирайте, на птиц я управу не имею.

- А кто имеет? - моментально реагирует Антипова.

- По идее - экологическая прокуратура, - приходит мне на помощь Ольга Семёновна.

- Кому ж как не ей с безобразиями в природе разбираться, - подхватываю я, - К ним надо, бабуль.

- А где ж их найти? - теряется старуха.

- В области точно есть, - говорю, - Может и в райцентре их отделение имеется. Я пока не знаю.

Бабка опять протягивает мне свою бумажку:

- А ты, милок, как в район поедешь, завези этим моё заявление.

Хмурю брови, еле сдерживая улыбку:

- Не с руки мне. Некогда мне их искать.

- Ну ты поищи их, милок, поищи, не оставь бабку без защиты.

Снисхожу:

- Ладно, если начальство не загрузит делами, то поищу. А ты бабуль, Катьку свою больше не отпускай. Ты её привязывай. Я читал, что козодои к домам не прилетают. Боятся людей они. Это полевые птицы.

А ещё я имел удовольствие лицезреть семейную разборку в итальянском стиле. Нет, на неё меня никто не звал. Иду мимо пятиэтажного дома, а там у подъезда пять-шесть женщин столпилось и дедок. На балконе второго этажа разоряется слегка оплывшая в формах дама в шелковом домашнем халате и в бигудях на голове. Хотел было спросить у зевак, в чем тут дело, но тут и без них становится ясно. Это жена местного учителя математики, на чём свет стоит, костерит неверного мужа. Тот, оказывается, нашёл себе молодую и уходит жить к ней. Время от времени, не прекращая браниться, она с балкона швыряет кое-какие вещи изменщика. Концерт продолжается до тех пор, пока из подъезда не выходит сам математик, с чемоданом в одной руке и стопкой книг, перевязанных веревкой, в другой. Классика, рубить концы и в новую жизнь с личным бельём и богатым внутренним миром. Вслед ему несётся последнее "подонок" и разъярённая женщина, хлопая балконной дверью, скрывается в комнате. Неверный муж, красный от неловкости, уходит, расходятся и зеваки. Поднимаюсь в квартиру к оставленной женщине, стучусь.

- Открыто, - слышится из-за двери.

Вхожу. На кухне слышится звяканье посуды. Иду туда. Та, что недавно полыхала яростно на всю улицу, вполне спокойненько, с довольным выражением лица наливала себе водочки. Она восседала за столом одна. Перед ней бутылка, рюмка и тарелка с нарезанной селедкой.

- Специально к этому случаю купила, - сказала она, ткнув вилкой в тарелку, - Люблю, знаешь ли, по-простому. А ты, хочешь? Выпьешь со мной?

Ошарашенно молчу.

- Как знаешь, - пожимает плечами они и лихо, одним махом вливает в себя рюмку. Крякнув, закусывает селедкой, - Вот так, по рабоче-крестьянски. И не окорачивай меня. Я у себя дома, могу и выпить.

- Значит веселье здесь, - хмыкаю я, - А я, грешным делом, поднимался несчастную женщину из петли вынимать.

- Вот ещё. Из-за всякой ерунды в петлю лезть? Радость у меня. Всего полгодика, полгодика мне осталось.

- И что потом? - недоумеваю.

- Глядишь и повезёт. Глядишь, всё сложится и упорхну, улечу, смоюсь я отсюда. Ты понимаешь, отсюда. В город хочу, где больше двух улиц. Где в форточки гарь, а соседи сволочи, где рестораны и парикмахерские, где каждый нормальный мужик - подлец и обманщик.

Рассказываю вечером Семёновне о необычной реакции брошенной математиком жены. Та нисколько не удивлена.

- Знать на окладе была, - бросает она, как само собой разумеющееся.

- Как это на окладе? - не понимаю.

- Официально тебе в этом никто не признается, но у нас есть так называемые жены на окладе.

- Это как? - опять не понимаю я и начинаю нервничать.

Что это за Царёво такое, если многое мне здесь сразу не бывает понятным? Почему некоторые простые вещи здесь мне объясняют? Порой мне кажется, что я не из столицы к ним приехал, а наоборот, в столицу из самой, что ни на есть глухой провинции.

- Есть такая профессия, - быть женой. Согласен? - говорит хозяйка.

- Ну..., - даже не знаю, стоит ли возражать Семёновне. Как правило, она всегда оказывалась права.

- Так вот, - продолжает она, - повсюду и повсеместно жену содержит муж. Иначе говоря, за ужины-обеды, постирушки и порядок в доме он платит из своего кармана. Так?

Киваю в ответ. Ничего не логичного в словах своей хозяйки не вижу.

- А у нас некоторым жёнам дополнительно приплачивают из особого фонда, и слава богу, не из местного. Да ещё как, говорят, приплачивают, по северным расценкам.

Похоже, вид у меня до сих пор недоумевающий, если Семёновна терпеливо начинает разъяснять мне:

- За всеми нашими гениями в быту пригляд нужен, потому что в этом вопросе они никакие. Тем не менее, прислуги не терпят по моральным критериям. Потому как все мы вышли из социализма, где человек человеку друг, товарищ, но никак не слуга. А заботы все хотят. И разрешить подобное противоречие способна лишь женщина универсальной профессии - жена. Она и повар, и прислуга, и мать, ну, и любовница одновременно.

- Извращением попахивает, - смеюсь я, - если все в одном флаконе, и мать и любовница.

- Не передёргивай, - хмурится моя Семёновна, - Ведь понимаешь, о чём говорю. "Мать" и "Любовница" в этом контексте не конкретные...

- А условные понятия, - подхватываю я, подчёркивая, что всё понял.

- И вообще, понятие "любовь", чтобы ты знал, для многих наших не пустой звук или расхожий литературный термин. Творец он вообще от любви зависим. Ему требуется постоянно быть влюблённым. Так, что подобные истории, что произошла сегодня с математиком, ты ещё увидишь и не раз.

- Вы хотите сказать, что этот школьный математик тоже из гениев? - сомневаюсь я.

- У него несколько серьёзных научных работ. Одна из них, если верить моей всезнающей подружке Верке, посвящена криптографии. Что он. Ты на нашего художника посмотри. Тот только официально женат четыре раза. Там где гении, там любовь. Это два безумства. Это нормально.