«Меня все время поражает, — продолжал я читать записи Красовского, — как продумана до мельчайших мелочей архитектура пирамиды. Взять хотя бы расположение погребальной камеры. Чтобы вся масса пирамиды не раздавила сравнительно хрупкий свод ее, служивший к тому же ловко замаскированным входом в этот самый сокровенный покой, Хирен устраивает прямо над камерой широкий коридор, а по обеим сторонам его — еще два небольших зала. Так что над камерой — пустоты, а вся тяжесть верхних многопудовых глыб равномерно распределяется в стороны, на боковые монолитные стены. Поистине он был великим строителем!

И снова мне начинает плохо вериться, что столько изобретательности и выдумки затрачено им лишь для того, чтобы создать фальшивую гробницу. Наверное, он все-таки был похоронен именно здесь, только грабители унесли его мумию».

«Сегодня я сделал поразительное открытие!!!

Отношение между длиною окружности и ее диаметром есть величина постоянная. Чтобы вычислить длину окружности, достаточно умножить ее диаметр на число «пи», равное 3,1416…

И вот что я установил: если сложить четыре стороны основания пирамиды Хирена, то получим для ее обвода 43,71 сажени. Разделив это число на удвоенную высоту (2 Х 6,95 сажени), имеем в результате 3,1416!!!

Значит, Хирен уже за тридцать веков до наших математиков знал священное число «пи»! Можно считать, что сама его пирамида представляет собой материальное воплощение этого магического числа…»

Дальше две странички были сплошь исписаны цифрами, которые Красовский складывал, делил, перемножал в самых причудливых сочетаниях, пытаясь уловить якобы скрытый в них «сокровенный смысл».

Подобной цифровой мистикой увлекался, к сожалению, не он один. Особенно «повезло» в этом смысле самой знаменитой из всех пирамиде Хеопса. Из плана ее ворот, проходов и погребальных камер некоторые даже ухитрялись вычитать всю историю человечества и даже предсказать будущую мировую войну! Но что угодно, конечно, можно «доказать», произвольно переводя в современные метры такую расплывчатую величину, как древний египетский «царский локоть».

Итак, Красовскому становится ясно, что вряд ли удастся найти в пирамиде что-нибудь ценное для науки. Работы становится меньше, игра с цифрами надоедает. Все больше времени проводит археолог в одиночной камере, куда сам добровольно заточил себя.

И вот уже несчастный устал бороться с кошмарами и болезнью. Он выписывает странные стихи из поэтического диалога на одном древнем папирусе — египтологи дали ему условное название «Беседа разочарованного со своей душой». В отрывке, который переписал в свой дневник Красовский, «разочарованный» страстно призывает смерть:

Дальше сиротливо белели три чистых, неисписанных листочка.

От тяжелого, гнетущего чувства я не мог отделаться до самого вечера, когда понес возвращать дневники Красовского его сыну. А может, оно усугублялось тем, что, в сущности, бумаги покойного археолога, за которыми я так гонялся, почти не помогали выяснить, в каком направлении вести дальнейшие поиски.

Вероятно, Моргалов сразу догадался об этом по выражению моего лица, потому что первым делом, еще в прихожей, спросил:

— Что, не густо?

Я молча кивнул.

— Я же вас предупреждал, что ничего особенного от этих бумаг ждать не следует.

— Да, — вяло согласился я. — Их писал явно больной человек. Так и чувствуешь с каждой страницей, как постепенно им все прочнее завладевает болезнь. Ужасно!

— Да, он умер в больнице. И знаете от чего?

— От чего? Он окончательно помешался?

— Нет, хотя был близок к этому.

— От чего же он умер?

Он внимательно посмотрел на меня, помедлил и тихо проговорил:

— В настоящей причине его смерти я разобрался уже много лет спустя, когда стал заниматься физикой. Мой отец умер от лучевой болезни.

Несколько минут я смотрел на Моргалова. Потом растерянно пробормотал:

— Но разве в те годы была лучевая болезнь?

Он усмехнулся..

— Ведь Хиросимы тогда еще не было, хотите вы сказать? Однако радиоактивные минералы существуют на Земле миллионы лет и все это время непрерывно излучают свою смертоносную эманацию. Но мы узнали об этом лишь совсем недавно, в конце прошлого века, после знаменитых опытов Анри Беккереля и супругов Кюри. И разве Мария Кюри не погибла в конце концов от облучения, полученного во время этих опытов, задолго до Хиросимы и первого атомного взрыва?

Тут перед моим мысленным взором вдруг отчетливо встала одна незабываемая сценка, так поразившая меня в свое время на Всемирной выставке в Брюсселе.

Среди других экспонатов там во французском павильоне лежали в одной из витрин несколько листочков пожелтевшей бумаги, исписанных мелким, торопливым почерком — формулы, непонятные для меня физические термины, какие-то математические расчеты.

Это были странички из лабораторного дневника Марии Склодовской-Кюри. Молодой вылощенный экскурсовод заученным движением подносил к ним счетчик Гейгера… И тотчас же в притихшем зале раздавалось громкое сухое пощелкивание.

Счетчик ловил радиоактивные частицы, вылетавшие из бумаги. Прошло тридцать с лишним лет, как погибла замечательная исследовательница сокровенных тайн микромира, а невидимая смерть, погубившая ее, все еще пряталась в этих мирных страничках, все еще подавала свой грозный, ворчливый голос!..

— Но где же мог Красовский подхватить лучевую болезнь? — воскликнул я. — Ведь он же не занимался физикой!

— По-видимому, в пирамиде.

— Ничего не понимаю. Что вы хотите сказать?

Моргалов взял меня за руку и потянул за собой.

— Пройдемте все-таки в комнату и сядем. Разговор, видимо, будет долгий.

Только тут я заметил, что мы все еще стоим в прихожей.

Когда мы прошли в комнату и сели возле круглого стола, Моргалов закурил, пододвинул мне сигареты и пепельницу и сказал:

— Видимо, песчаник, из которого сложена пирамида, содержит в себе какие-то радиоактивные минералы. Скорее всего, уран. Особенно опасно внутреннее облучение, когда радиоактивные элементы попадают в организм с пищей или при дыхании. А Красовский ведь прожил в пирамиде больше года…

— Неужели вы хотите сказать, будто Хирен сознательно построил свою фальшивую гробницу из такого смертоносного материала?

Моргалов пожал плечами и кашлянул, отмахиваясь от табачного дыма.

— Не знаю, это придется выяснять вам. Возможно, радиоактивный песчаник подвернулся строителям случайно. А может быть, такая хитрая ловушка и была задумана сознательно. Ведь, судя по всему, этот ваш Хирен был большим искусником на всякие выдумки.

— Но не мог же он открыть радиоактивность за тридцать веков до супругов Кюри? Вы же физик, серьезный человек, а начинаете, по-моему, тоже ударяться в какую-то мистику, преувеличивая познания древних.

— При чем тут мистика? — засмеялся он. — Вот если бы я стал вам доказывать, будто Хирен за тридцать веков до Эйнштейна вывел формулу E=mc*2, или что-нибудь в том же духе, — вот тогда бы вы могли вызывать санитаров и отправить меня в сумасшедший дом. Но ведь мы же знаем, что природная радиоактивность существует испокон веков, и почему не допустить, что такой изобретательный ум, как Хирен, проживший, кстати, большую часть своей жизни именно в тех краях, где был добыт этот песчаник, подметил его губительные свойства и решил их использовать, вовсе не пытаясь как-то теоретически объяснить явление, остававшееся загадочным до Беккереля и супругов Кюри? Верно?