Размеренный, плавный ход наших деловых будней время от времени нарушался интересными событиями.
Однажды под вечер мне позвонил доктор Шакур и сказал:
— Мы провели любопытный анализ цветов, найденных в гробнице Хирена. Если интересуетесь, приезжайте завтра ко мне, дорогой.
Скромные полевые цветы помогли выяснить вещи действительно любопытные. Они цветут по берегам Нила как раз в период жатвы, в марте — апреле. Значит, именно в это время и умер Хирен, отравленный врагами.
Кроме цветов, в гробу оказалось несколько листочков оливы. Теперь это дерево — редкость в Египте, оно встречается лишь в немногих садах. Во времена же Хирена, возможно, здесь шумели под ветром целые оливковые рощи.
А на следующий день меня пригласили в полицейское управление…
В небольшой неуютной комнате с окнами на канал меня принял тот самый чиновник, что уже допрашивал однажды в палатке возле гробницы Хирена. Только теперь он был не в сером плаще, а в строгой форме капитана полиции.
— Прошу извинить, что мы снова вас беспокоим, йа устаз, — сказал он, вставая и крепко пожимая мне руку. — Но нам опять нужна ваша помощь.
— Я слушаю.
Капитан подошел к приземистому сейфу в углу кабинета, открыл его толстую стальную дверцу…
— Вам знакомо это?
Отставив подальше от себя руку, он брезгливо, двумя пальцами, держал за потертый ремешок старомодные пузатые часы.
— Да. Эти часы подарил профессору Меро Вудсток.
— Вы можете подтвердить это?
— Конечно. Я же видел их у Вудстока и потом у Меро.
— И это те самые часы, которые он пытался подарить вам?
— Да. А что такое?
Капитан с гримасой отвращения на лице положил часы обратно в сейф и захлопнул его дверцу.
— Вас хранил аллах, что вы их не взяли, — оказал он очень серьезно, усаживаясь напротив меня за стол. — Изнутри крышка этих часов покрыта тонким слоем какого-то состава, содержавшего весьма солидную дозу радия…
Так вот отчего появились загадочные язвы на груди у Меро!
— Страшные люди, они шли на все, — покачав головой, проговорил полицейский, начиная что-то быстро писать.
Выходит, я невольно направил следствие сначала на ложный путь, считая, будто все дело в зараженной облучением погребальной камере пирамиды? Собственно, Вудсток на это и рассчитывал.
Но, выходит, он знал раньше, какую именно месть задумал Хирен?
Словно прочитав мои отрывочные мысли, капитан достал из папки, лежавшей перед ним, какойто листочек бумаги и протянул его мне.
— Это вам просил передать Лесли Вудсток. — Наверное, на моем лице непроизвольно выразилось отвращение, потому что он настойчиво повторил: — Очень просил, и я думаю, вам надо это прочесть, йа устаз.
Поколебавшись, я взял листок. Плотная голубоватая почтовая бумага, на такой писали в начале века. К ней сверху приколот маленький клочок, на нем торопливо написано по-английски:
«Ради всего святого прочтите это! Я хочу, чтобы вы знали: мой отец не виновен ни в чем».
Листочек почтовой бумаги оказался чьим-то коротеньким письмом.
«Милая Анни!
Как я и обещал тебе, показал нашего несчастного друга лучшим столичным светилам. Их приговор единодушен: вероятно, дни его сочтены… Правда, мнения на консилиуме несколько разделились. Один из профессоров заявил, будто болезнь Василия подозрительно напоминает ему то новое загадочное заболевание, каким страдал этот француз Беккерель, открывший в Париже какие-то невидимые лучи. Но не все ли равно, отчего умереть? Тем более что сам профессор признался, что никто не знает, как лечить эту новомодную болезнь. Так что мужайся, дорогая Анни, тебя ожидают трудные дни. Постарайся хотя бы в начале мая вернуться в Петербург.
Твой любящий С.»
Все становилось ясно. Так вот откуда узнал Вудсток о тайне погребальной камеры! Из этого старого письма, каким-то образом попавшего к нему в руки из архива Красовского. Несомненно, оно адресовано вдове покойного археолога — Анне Карловне. Значит, как я и опасался, часть архива она все-таки оставила у себя.
Письмо попало к Лесли Вудстоку. Он заинтересовался догадкой, высказанной у постели умирающего Красовского каким-то медиком, проверил ее — и убедился, что она верна. А старый Вудсток тут, видимо, в самом деле вовсе ни при чем. Никаких документов о Хирене он не утаивал.
— Вы уже закончили расследование? — спросил я у капитана. — Вот, признаться, не думал, что в наше время могут происходить такие мрачные авантюры в духе Рокамболя.
Он меланхолически пожал плечами.
— Если бы я вам порассказал, какие дела нам приходится распутывать, вы бы перестали удивляться, йа устаз, — устало ответил он. — Этот Вудсток и Афанасопуло — только пешки в большой игре, марионетки. Ниточки от них тянутся далеко, за океан. В наши дни расхищение культурных ценностей тоже стало бизнесом. Есть целые подпольные концерны, международные тресты, а такие, как Афанасопуло, лишь выполняют их задания — там украсть уникальную картину из музея, здесь — ограбить древнюю гробницу с помощью научного консультанта Вудстока. Дело поставлено на широкую, вполне современную ногу.
— Их будут судить?
— Постараемся. Но у Вудстока уже есть превосходный защитник из Мексики, а за Афанасопуло предложили залог в десять тысяч долларов несколько активных членов пакистанского Красного Полумесяца.
— Почему пакистанского? Ведь он, кажется, грек?
— А почему бы и не пакистанского? Такие, как он, не имеют родины. — Капитан вздохнул, помолчал, глядя в окно и нервно постукивая пальцами по столу, потом вдруг резко сжал кулак. — Но из нашей страны мы их на этот раз вышвырнем! Это точно.
— А что с профессором Меро?
— Он в Париже, и, надеюсь, его все-таки смогут вылечить.
— Я могу это взять с собой? — помахал я письмом. — Это письмо из архива русского археолога Красовского, открывшего пирамиду Хирена. Для вас оно ценности не имеет.
Капитан кивнул и пододвинул мне для подписи протокол допроса.
Итак, постепенно развязывались запутанные узелки, становилось простым и ясным все темное и казавшееся непонятным, загадочным.
Приятно было возвращаться домой с радостным чувством большой удачи!
А в Москве произошел еще один удивительный случай, рассказать о котором мне и хочется в заключение этой истории.
Среди других находок, привезенных нами из гробницы Хирена, была одна, совсем непримечательная на вид. Маленькая деревянная дощечка, вырезанная в форме примитивной человеческой фигурки, старательно закутанная в бинты. В серединке ее выдолблена крошечная ямка, и туда тридцать три века назад положили немного нильского жирного ила и пшеничное зернышко.
Это ритуальная фигурка бога Озириса, часто встречающаяся в египетских гробницах.
И вот в Москве произошло чудо. От повышенной влажности воздуха казавшееся мертвым зерно ожило! Из него на наших глазах упрямо и победоносно высунулся нежный бледно-зеленый росток, словно символ неумирающей жизни, что, сметая все преграды, вечно стремится вперед и вперед, из вчера — в завтра…
