И она бежала от меня!..

Я взглянул наверх, на мириады звезд, сверкавших золотистыми точками… Я пал на колени и отдался столь родной для меня молитве… И чем больше охватывало меня молитвенное настроение, тем заметнее успокаивалась моя душа, чувствуя присутствие Бога!..

При первых лучах рассвета собрались братья.

Еще раз вопросил меня рыцарь Вальк:

— Принимаешь ли ты служение Креста?..

— Принимаю! — отвечал я твердым голосом.

— Даешь ли ты обеты благочестия и послушания?

— Даю!

Рыцари Вальк, Тельрамунд и Гастон помогли мне поднять полное вооружение. Первый раз в жизни прикоснулся я губами к св. Кресту — и с этой минуты вступил в братство.

Один за другим подходили ко мне рыцари и воины и, поздравляя, целовали меня.

Душа моя прояснела, — я сознавал теперь, что я близок этим людям, что я не одинок!..

Кончился этот обряд, и крестоносцы выстроились в ряды.

— Братья! — обратился к ним Вальк. — Согласны ли вы иметь своим вождем благородного кавалера Лакруа?

— Согласны! — раздался единодушный ответ.

— Рыцарь! Согласен ли ты стать начальником братьев св. Креста? — обратился Вальк ко мне.

— Согласен!

Рыцарь Вальк, а за ним и все другие опустились на колени, подняли руки кверху и произнесли вслух клятву в послушании мне.

Снова возложили на меня драгоценный крест — и я стал гроссмейстером рыцарского ордена братьев св. Креста!.. Вот и теперь передо мной, умирающим, висит этот крест — символ моего служения!..

Но иные чувства наполняют теперь мою душу при виде этого орудия искупления рода человеческого! В величии славы и в сиянии кротости и любви восстает передо мной образ Бога моего Христа Спасителя!..

Царство священного Солима! Где оно находилось и куда должен был я вести мою дружину?

На востоке, в пределах Персии и ее провинций, мне были известны все места, и я с уверенностью сказал своим рыцарям, что там нельзя было найти того, чего они хотели.

Но в горах Ливана, как сообщали мне мои федаи, замкнуто жили какие-то люди, составлявшие тесную общину. Проникнуть к ним было почти невозможно через густые леса и непроходимые горы. Но я наверное знал, что они не исповедовали ислама и поклонялись кресту.

Я сообщил об этом рыцарям. После долгих рассуждедений решено было повернуть обратно и направиться именно этим путем.

Ливан представляет собой самую высокую часть сирийских меловых гор. Он тянется по самому берегу моря, со стороны которого доступ к нему невозможен.

Но и с западной стороны путь лежит чрез труднопроходимые сирийские горы, населенные воинственными, враждебными племенами.

Чем дальше двигались мы, тем труднее и труднее становился поход. Наши вьючные животные изнемогали и, часто случалось, срывались вниз с крутых обрывов.

Идти, с самого вступления в горы, приходилось в полном вооружении, так как нам необходимо было постоянно отражать непрерывные нападения диких племен.

Воины и даже сильнейшие из рыцарей изнемогали, но ни усталость, ни недостаток съестных припасов, ни жара и ночной холод, — ничто не могло утишить в них рвения. Они были уверены, что там, за голыми склонами сирийских гор, лежит обетованное царство… И странно, я сам начинал верить в существование этого царства: я все более и более проникался духом учения христиан, но оно передавалось мне устами грубых воинов, суеверных, как дети. Верования христианские в них смешивались с легендами, и их мистицизм невольно отразился и на мне.

И мне теперь представлялось, что там, далеко впереди, лежит священное, таинственное царство… Тем более склонялся я к этому, что случайно доходившие до нас сведения подтверждали, что в Ливанских горах действительно существуют какие-то таинственные, но, видимо, христианские секты.

Прошло около двух месяцев, когда мы, наконец, начали свое восхождение по склонам Ливана. Этот путь был еще труднее и опаснее предыдущего. Нам приходилось совершать его почти все время пешком, при полном недостатке воды, ведя в поводу наших лошадей.

Через каждый час мы вынуждены бывали останавливаться для отдыха, мало укреплявшего наши силы. Но я — я один переносил свободно все труды и лишения, и организм мой нисколько не ослабевал от них. Смотря на меня, даже самые слабые приобретали мужество, и с каждым шагом вперед я все более и более заслуживал восторженное удивление своей дружины.

Шел уже четвертый день нашего путешествия по горам Ливана. Двое суток ни мы, ни наши кони не имели во рту ни капли воды. За несколько часов до солнечного заката мы вынуждены были остановиться на обложенном меловом склоне горы, без малейшей тени, под жгучими пронизывающими лучами солнца. Многие из людей лежали без движения, другие впадали уже в бред и жадно бросались вперед, где чудились им водные потоки. Дальше перед нами возвышалась вершина могучего Дар-Эль-Кодиба — высочайшей из Ливанских гор. Мы видели синеющие кущи гигантских кедров, которыми заросли его склоны. Там, под их сенью, можно было отдохнуть и найти воду, от которой зависела самая жизнь моей дружины.

Но никто из воинов и рыцарей не в состоянии был сделать ни шага вперед. Всем приходилось умирать на этой оголенной бесплодной меловой твердыне…

Я подошел к рыцарю Вальку, сбросившему свои доспехи и тщетно старавшемуся укрыться в тени своей лошади.

— Рыцарь Вальк! — окликнул я его.

Он с трудом приподнялся на локти и устремил на меня мутный взгляд.

— Рыцарь Вальк! — повторил я. — Если еще в течение нескольких часов мы не добудем воды, нас ожидает гибель.

— Что же делать, кавалер? — едва мог выговорить Вальк своими пересохшими, потрескавшимися губами.

— Там, — я указал рукой на темные лесные склоны, — там мы можем укрыться от зноя и найти воду!

— Но кто же в состоянии дойти туда, кавалер?

— Я пойду и доставлю воду. Не будешь ли ты в состоянии сопутствовать мне?

Вальк тотчас поднялся на ноги.

Я расседлал трех лошадей и нагрузил их кожаными мехами для воды.

При виде наших приготовлений, слабая надежда на спасение зародилась в сердцах моих спутников. Некоторые из рыцарей через силу помогали нам.

— Начальник, — остановил меня Тельрамунд, — неужели ты не снимешь брони?

— Нет! Может быть, мне придется защищать всех!

Я указал на лежавших в бессилии воинов.

Мы начали наш спуск, понукая лошадей и ведя их под уздцы.

Через час мы спустились и стояли уже у подножия Дар-Эль-Кодиба; но тут рыцарь Вальк, до сих пор не испустивший ни одного стона, упал и не мог уже подняться вновь.

Я увидел по его лицу, что он уже впадает в предсмертное забытье.

Оставить его и идти дальше!

Конечно, мне не оставалось ничего больше…

Но тут я вспомнил, что со мной было средство, которое могло возвратить ему жизнь: в сосуде Ненху-Ра оставалась еще одна треть содержимого…

Пожертвовать его?

Я колебался. Мне не хотелось расставаться с этой драгоценностью.

Но тут я взглянул на крест, висевший на моей груди, вспомнил обеты, произнесенные мною, — и решительным движением достал сосуд.

Разжав зубы рыцаря, я заставил его проглотить эликсир.

Прошла минута — и рыцарь поднялся.

— Спасибо, брат, — сказал он, — твое лекарство возвратило мне силы, — я могу идти дальше.

Если б он знал, какой дар полупил он вместе с глотком этого чудного лекарства!

Я тщательно спрятал сосуд, на стенках которого оставалось еще несколько капель, и мы бодро двинулись вперед.

Уже наступала ночь, а под сенью, прохладною сенью кедров, было совсем темно. Не было видно ни дороги, ни тропинки; но мы не могли ждать рассвета и шли наугад.

Неожиданно передняя из лошадей, которую вел Вальк, остановилась и потом вдруг рванулась в сторону.

— Пусти ее, — крикнул я рыцарю, пытавшемуся удержать ее. — Она ищет воду!

И другие кони также встрепенулись. Спотыкаясь о переплетавшиеся корни, не видя ничего, мы быстро шли за нашими лошадьми.